Зато она вернулась в Ленинград!
Татьяна вздрогнула. Ей не хотелось думать о том, что ждет впереди.
Водитель высадил ее на Финляндском вокзале, в северной части города. Она доехала на трамвае до Невского проспекта и отправилась домой с площади Восстания.
Ленинград был печален и пуст. Стоял поздний вечер, горели редкие фонари, но по крайней мере в городе было электричество. Татьяне повезло: ни одного налета. Но по дороге пришлось пройти мимо десятков сгоревших, обрушившихся зданий и черных провалов на том месте, где когда-то стояли дома.
Оставалось надеяться, что их дом не сгорел.
Дом стоял на месте. По-прежнему зеленый, по-прежнему убогий, по-прежнему грязный.
Татьяна несколько минут постояла у двойных дверей подъезда. Пыталась найти в себе то, что Александр называл мужеством.
Она оглядела улицу. Церковь тоже была цела. Повернув голову в направлении Суворовского, она заметила входивших в дома людей. Наверное, возвращаются с работы. Тротуар был чист и сух. Холодный воздух царапал ноздри.
Все для него.
Его сердце еще билось и звало ее.
Он – это ее мужество. Ее сила.
Она кивнула себе и повернула ручку. В подъезде нестерпимо пахло мочой. Держась за перила, Татьяна поднялась на три пролета и остановилась перед своей квартирой.
Ключ скользнул в скважину.
В коридоре было тихо. В передней кухне ни души, двери остальных комнат закрыты. Все, кроме славинской. Татьяна постучала и заглянула внутрь.
Славин, валяясь на полу, слушал радио.
– Кто там? – взвизгнул он.
– Таня Метанова, помните? Как поживаете? – улыбнулась она. Есть еще на свете вещи неизменные!
– Вы были здесь во время войны девятьсот пятого? Задали мы жару этим япошкам! – Он ткнул пальцем в громкоговоритель. – Слушайте, слушайте радио!
По комнате разносился стук метронома: тик-тик-тик…
Татьяна тихо попятилась в коридор. Русские проиграли ту войну. Славин поднял голову и совершенно нормальным голосом заметил:
– Тебе следовало прийти в прошлом месяце, Танечка, на город упало только семь бомб. Так было бы куда спокойнее.
– Не волнуйтесь, – пробормотала она. – Если что-то понадобится, я у себя.
В ее кухне тоже никого не оказалось. К удивлению Татьяны, дверь в крохотный коридорчик оказалась не заперта. В коридорчике, сидя на ее диване, двое незнакомцев пили чай. Татьяна недоуменно уставилась на них.
– Кто вы? – спросила она наконец.
Они назвались Ингой и Станиславом Кротовыми. Обоим было за сорок: он – лысеющий и нездорово грузный, она – маленькая и морщинистая.
– Но кто вы? – повторила она.
– А вы кто? – парировал Кротов, даже не глядя на нее.
Татьяна опустила на пол рюкзак.
– Это моя квартира. Вы сидите на моем диване.
Инга поспешно объяснила, что они жили на углу Седьмой Советской и Суворовского.
– У нас была прекрасная отдельная квартира. Комната, кухня и ванная.
Оказалось, что их дом разбомбили в августе и, поскольку жилья не хватало, горсовет поместил Кротовых в незанятые комнаты Метановых.
– Не тревожьтесь, – заверила Инга, – нам скоро дадут другую квартиру, может, даже двухкомнатную, верно, Слава?
– Ну а я вернулась, – бросила Татьяна, – и у этих комнат есть хозяйка.
Она оглядела коридорчик и с грустью подумала, что Александр хорошо прибрался перед уходом.
– Да? А нам куда деваться? – возмутился Кротов. – Нас здесь прописали.
– Может, переберетесь в другие комнаты?
Другие комнаты… где умерли другие люди.
– Все занято, – буркнул Станислав. – Слушайте, о чем тут говорить? Здесь достаточно места. Занимайте любую комнату.
– Но обе комнаты принадлежат нашей семье.
– Да ну? – съязвил Станислав. – А я думал, государству. И наша страна сейчас воюет. – Он невесело рассмеялся. – Плохая из тебя комсомолка, товарищ.
– Мы со Славой – коммунисты, – похвалилась Инга.
– Я рада за вас, – вздохнула Татьяна, вдруг ощутив невероятную усталость. – Какая комната моя?
Инга и Станислав заняли ее старую комнату, где она спала с Дашей, родителями и братом, единственную, где было тепло. В комнате деда и бабушки печка была сломана. Впрочем, у Татьяны не было дров, чтобы ее топить.
– Может, все-таки отдадите мою буржуйку? – взорвалась она.
– А что нам делать? – хмыкнул Станислав.
– Как вас зовут? – торопливо вмешалась Инга.
– Таня.
– Таня, почему бы вам не подвинуть койку к той стене, у которой стоит печка? От стены идет тепло. Хотите, Слава вам поможет?
– Прекрати, ты же знаешь, у меня спина больная! – рявкнул Слава. – Она сама справится.
Татьяна кивнула и отодвинула дедушкин диван настолько, чтобы между ним и стеной поместилась маленькая раскладушка Паши.
Стена в самом деле оказалась теплой.
Татьяна накрылась пальто и тремя одеялами и проспала семнадцать часов. Проснувшись, она отправилась в жилищную комиссию исполкома сообщить о своем приезде и вновь прописаться.
– Зачем вы явились? – грубо спросила ее инспектор, выписывая продовольственные карточки. – Мы все еще в блокаде.
– Знаю. Но в больницах не хватает санитарок. Пока идет война, кто-то должен ухаживать за ранеными.
Женщина пожала плечами, не отрывая глаз от стола. Интересно, хоть кто-то в этом городе собирается поднять глаза и посмотреть на нее?
– Летом было лучше. Больше еды, – пробурчала женщина. – Сейчас картошки не достать.
– Ничего, – вздохнула Татьяна, корчась от боли при воспоминании о кухонном столе, который сколотил Александр… Тогда он предложил класть на него картошку.
Взяв карточки, она отправилась в Елисеевский гастроном на Невском. Вернуться в магазин на углу Фонтанки и Некрасова? С этим местом связано столько горьких воспоминаний! Хлеба, конечно, уже не было. Полки опустели. Зато на черном рынке она купила немного фасоли, луковицу, чуточку соевого масла и банку тушенки. Поскольку она еще не работала, ей полагалось триста пятьдесят граммов хлеба, но рабочим выдавалось по семьсот. Татьяна решила найти работу.
Зато буржуйку купить не удалось. Она побывала даже в Гостином дворе, но ничего не нашла. У нее оставалось три тысячи от денег Александра, и она с радостью истратила бы половину на буржуйку, но ничего не вышло. В воскресенье снова придется тащиться на толкучку.
Татьяна медленно пересекла Невский, прошла мимо гостиницы «Европейская», повернула на Михайловскую улицу, забрела в Итальянский садик и села на скамью, где когда-то Александр рассказывал ей об Америке.
И не двинулась с места даже после того, как началась бомбежка. Даже когда бомбы стали падать на Михайловскую и Невский. Как же рассердится Александр, когда узнает, что она здесь, думала Татьяна, встав и направляясь домой. Но главное, чтобы он был жив, пусть даже в ярости убьет ее! Она видела, каков Александр в гневе: последние несколько дней в Лазареве он не раз выходил из себя. Просто непонятно, каким образом ему удалось сохранить рассудок после того, как он покинул ее. Удалось ли?
Она вернулась в больницу на Греческой. И оказалась права. Больнице отчаянно требовались рабочие руки. Инспектор отдела кадров, увидев больничный штамп в паспорте, спросила, работала ли Татьяна медсестрой. Она не стала лгать. Ответила, что трудилась санитаркой, но быстро наберется опыта и вспомнит, чему ее учила Вера. И попросила направить ее в отделение для тяжелораненых. Ей выдали белый халат и велели подучиться у сестры Елизаветы, работавшей в первую девятичасовую смену. Ее сменила Мария. Татьяна проработала обе смены почти без перерыва. Обе сестры так и не подняли глаза на Татьяну. Только пациенты удостаивали ее взглядами.
Проработав две недели в две смены, Татьяна наконец получила право работать одна. В первый же выходной она набралась храбрости пойти в Павловские казармы.
Только одно было нужно ей – получить подтверждение, что Александр жив, и узнать, куда его отправили.
Часовой у ворот был ей незнаком, но охотно назвал себя и был рад помочь. Татьяна узнала, что его имя – Виктор Буренич. Сверившись со списком нарядов, он сказал, что Александра Белова нет в казармах. Она спросила, не знает ли он, где капитан. Часовой с улыбкой ответил, что ему не полагается знать такие вещи.
– Но он хотя бы жив?
Буренич пожал плечами.
Татьяна, затаив дыхание, поинтересовалась, жив ли Дмитрий Черненко.
Оказалось, что Черненко жив, но в гарнизоне его нет, поскольку его перевели в ОРС, поручили снабжение продуктами и он постоянно приезжает и уезжает.
– А Анатолий Маразов?
К счастью, Маразов оказался на месте и через несколько минут подошел к воротам.
– Татьяна! – обрадованно воскликнул он. – Какой сюрприз! Александр говорил, что вы вместе с сестрой эвакуировались. Слышал о вашей сестре. Мне очень жаль.
– Спасибо, лейтенант, – обронила она, чувствуя, как саднит глаза от слез. Но дышать стало легче. Если Маразов вот так, небрежно, между делом, упоминает Александра, значит, все в порядке.
– Не хотел расстраивать вас, Таня, – покачал головой Маразов.
– Нет-нет, я не расстроилась, – пробормотала Татьяна.
Они загораживали проход, и Маразов, заметив это, предложил немного прогуляться.
– У меня есть несколько минут, – добавил он.
Они медленно побрели к Дворцовой площади.
– Вы здесь, чтобы повидаться с Дмитрием? Он больше не в моем взводе.
– Знаю, – начала она и запнулась. Вспомнит ли она всю ложь, которую успела нагромоздить за это время? Удержит ли ее в голове? Откуда она может получить известия о Дмитрии? – Он сам сказал мне, что был ранен. Я видела его в Кобоне несколько месяцев назад.
Но если она пришла не к Дмитрию, тогда к кому же?
– Да, теперь он на этой стороне, служит в интендантских войсках и постоянно жалуется. Не знаю, что уж ему и нужно!
– А вы… вы по-прежнему в отряде Александра?
– Нет. Александр был ранен…
Маразов осекся и поддержал падающую Татьяну.