– Вот именно, – согласился Александр, руки которого становились все настойчивее. – И слова подбирать умеешь. «Да, Шура, конечно, Шура, обещаю, Шура», даже «я люблю тебя, Шура, но все равно сделаю по-своему».
– Я люблю тебя, Шура, – повторила она. Ее слезы градом падали на его лицо.
Все мучительные, горькие слова, которые Татьяна собиралась сказать Александру, остались в душе. И она только слегка удивлялась, почему все мучительные, горькие слова, которые Александр хотел высказать ей, остались при нем. Но она знала: бесконечная ноябрьская ленинградская ночь слишком коротка для страданий, невзгод, бедствий. Слишком коротка для них. Александр хотел слышать ее стоны. И она стонала для него, безразличная к Инге и Станиславу, спящим всего в нескольких сантиметрах от нее, за тонкой перегородкой. В отблесках пламени, горевшего в открытой буржуйке, Татьяна любила Александра, отдавалась ему, стискивала, льнула, не в силах не кричать каждый раз, каждый очередной раз, когда кончала, каждый раз, когда он входил в нее. Отдавалась с самозабвением последнего полета жаворонка, стремящегося на юг, знающего, что он либо доберется до теплых стран, либо умрет.
– Твои бедные руки, – прошептала она, целуя рубцы на его пальцах и запястьях. – Твои руки, Шура. Они заживут, правда? И шрамов не останется?
– Твои же руки зажили. И шрамов не осталось.
– Угу, – пробормотала она, вспоминая, как тушила зажигалки на крыше. – Сама не знаю как.
– Я знаю как. Ты исцелила их. Теперь исцели мои, Тата.
– Милый…
Татьяна отчаянно вжала его голову в свои нагие груди.
– Я задохнусь.
Она обнимала его так же неистово, как он ее когда-то в Лазареве.
– Открой рот, – прошептала она. – Я буду дышать за тебя.
Наутро, прежде чем выйти в коридор, Татьяна обняла Александра и велела быть хорошим.
– Я всегда хороший, – заверил он.
Станислав и Инга сидели в коридорчике. Кротов встал, протянул Александру руку, представился, извинился за вчерашнее и пригласил его посидеть и покурить. Александр не сел, но взял у Славы папиросу.
– Всем нам приходится нелегко. Но это не навсегда. Вы ведь знаете, что говорит партия, капитан? – начал Станислав, заискивающе улыбаясь.
– Что именно говорит партия, товарищ? – осведомился Александр, глядя на Татьяну, державшуюся за его руку.
– Бытие определяет сознание, верно? Мы так живем довольно долго и успели привыкнуть. Скоро станем другими людьми.
– Но, Слава, – жалобно протянула Инга, – я не хочу так жить! У нас была прекрасная квартира. Я хочу такую же.
– Получим, Инга. Исполком обещал нам двухкомнатную.
Александр презрительно уставился на Кротова, но промолчал.
– Шура, у меня есть брикет каши, – вмешалась Татьяна. – Сейчас сварю.
Александр, жадно затягиваясь, кивнул. Ей не понравилось выражение его глаз.
Возвращаясь с кухни с двумя мисками каши, Татьяна подслушала, как Станислав рассказывал, что они с Ингой женаты двадцать лет, оба инженеры и старые большевики.
Александр терпеливо дослушал, прежде чем взять миску и войти в комнату. Он даже не позвал с собой Татьяну. Той пришлось завтракать в коридорчике. Инга засыпала ее вопросами, но Татьяна отмалчивалась. Она вымыла вчерашнюю посуду, прибралась в кухне и наконец осторожно заглянула в комнату. Ей очень не хотелось остаться наедине с Александром. Оказалось, что он собирает ее вещи в черный рюкзак.
– Ради этого ты явилась? – прошипел он. – Стосковалась? Чужие люди, коммунисты, ловят каждое твое слово, каждый стон! Тебе этого не хватало, Таня?
– Нет. Мне не хватало тебя.
– Мне здесь места нет. И вряд ли это подходящее место для тебя.
– Что ты делаешь? – удивилась она.
– Собираюсь.
– Собираешься? – тихо спросила она, закрывая за собой дверь. Значит, началось. Она не этого хотела. Жаль, что так все вышло. Но ничего не поделаешь. – Куда мы едем?
– Переправимся через озеро. Я легко доставлю тебя в Сясьстрой, а там посажу в армейский грузовик, идущий до Вологды. Оттуда доберешься поездом. Поторопись. Мне нужно время, чтобы вернуться обратно. Завтра вечером я должен быть в Морозове.
Татьяна энергично затрясла головой.
– Это еще что?
Она снова покачала головой.
– Татьяна, предупреждаю, не доводи меня.
– Не буду. Но никуда не поеду.
– Еще как поедешь.
– Ни за что, – тоненьким голоском заявила она.
– Поедешь! – повысил голос Александр.
– Не кричи на меня, – тем же голоском пропищала она.
С грохотом уронив рюкзак, Александр подскочил к ней и прошипел:
– Учти, еще секунда, и одним криком дело не кончится…
Невыразимая грусть сжала сердце Татьяны. Но она распрямила плечи и не отвела глаз.
– Давай. Я тебя не боюсь.
– Нет?! – рявкнул он. – Зато я перепуган до смерти!
Он отошел и поднял рюкзак. Татьяна почему-то вспомнила первый день войны. Тогда Паша точно так же твердил отцу, что никуда не поедет, но его отправили насильно. На смерть.
– Александр, прекрати. Я никуда не еду.
– Еще как едешь, Татьяна, – кивнул он, поворачиваясь к ней. Его искаженное гневом лицо было страшно. – Я доставлю тебя в Вологду, даже если придется нести на руках. Даже если будешь брыкаться и вопить.
Татьяна отступила на полшага.
– Прекрасно. Я не буду брыкаться. Не буду вопить. Но как только ты уедешь, вернусь обратно.
Александр швырнул рюкзак об стену, едва не попав Татьяне в голову, подбежал к ней со стиснутыми кулаками и ударил по стене с такой силой, что сухая штукатурка не выдержала и рука провалилась в дыру.
Татьяна закрыла глаза и отступила еще на полшага, чувствуя, как дрожат ноги.
– Мать твою! – взревел Александр, продолжая долбить кулаком стену. – Что же требуется, чтобы ты меня послушала, всего раз, всего один гребаный раз, и сделала, как тебе велено?!
Он схватил ее за руки и пригвоздил к стене.
– Шура, здесь не армия, – пролепетала она, опасаясь взглянуть на него.
– Ты здесь не останешься.
– Останусь, – слабо возразила она.
Послышался стук.
Александр подбежал к двери, распахнул и заорал:
– Ну что еще?
Инга, покраснев до ушей, оправдывалась:
– Я просто хотела узнать, все ли в порядке. Таня… что за вопли и стук?
– Все хорошо, Инга, – заверила Татьяна, неуверенно отходя от стены.
– Вы услышите куда больше, прежде чем мы закончим разговор, – пообещал Александр Инге. – А уж если вставите стекло в долбаную дырку, то и увидите тоже.
Захлопнув дверь, он стал наступать на Татьяну, которая продолжала пятиться, шепча:
– Шура, пожалуйста…
Но Александр уже был неуправляем. Обезумев от бешенства, он бросил ее на диван. Падая, Татьяна закрыла лицо. Но Александр ударил ее по рукам.
– Не сметь! – крикнул он, сжимая ее щеки и принимаясь трясти. – Сказал же, не доводи меня, хуже будет!
Татьяна, плача, безуспешно пыталась оттолкнуть его.
– Перестань, – задыхалась она. – Перестань!
– Безопасность или смерть, Таня! – продолжал бушевать он. – Безопасность или смерть! Выбирай!
Беспомощно хватаясь за его руки, она пыталась ответить ему, но не могла говорить.
«Смерть, Шура, – хотелось ей сказать. – Смерть».
– Ты видишь, что делаешь со мной, оставаясь здесь, – шипел он, все сильнее сдавливая ее щеки, хотя Татьяна тщетно пыталась освободиться. – Все видишь! Но тебе плевать! Попросту плевать!
Она вдруг перестала сопротивляться. Просто положила поверх его рук свои.
– Пожалуйста, не надо. Ты делаешь мне больно!
Александр ослабил хватку, но не отпустил Татьяну. Она тоже не отстранилась, хотя едва дышала, но смирно лежала под ним. Он придавливал ее к дивану всем телом. Сквозь оглушительный гул в голове доносились отдаленный вой сирен и взрывы, но Татьяне уже было все равно. Воздуха не хватало, и легкие жгло как огнем. Закрыв глаза, она обняла его.
– О Шура…
Александр отстранился, встал, опустив голову, и неожиданно упал на колени.
– Татьяна, – прерывающимся голосом прошептал он, – этот злосчастный безумец умоляет тебя: пожалуйста, уезжай. Если хоть немного любишь меня, уезжай в Лазарево. Ты и не подозреваешь, какая опасность тебе грозит.
Все еще задыхаясь, дрожа, морщась от боли в щеках, Татьяна присела на край дивана и притянула Александра к себе. Невыносимо видеть его в таком состоянии!
– Прости меня, прости. Пожалуйста, не сердись.
Александр оттолкнул ее руки.
– Слышишь взрывы? Или оглохла? Неужели не понимаешь, здесь голод.
– Какой это голод? – усмехнулась она, снова обнимая его. – Я получаю семьсот граммов в день, плюс обеды и ужины в больнице. Куда лучше, чем в прошлом году. А бомбежки… я уже не обращаю на них внимания.
– Таня…
– Шура, не лги. Дело не в немцах и не в бомбежках. Чего ты боишься на самом деле?
Бомбы падали совсем близко. Татьяна притянула Александра к себе.
– Слушай, – прошептала она, прижимая его голову к своей груди. – Слышишь мое сердце?
Он рядом… он с ней…
Она посидела немного, держа его в объятиях и закрыв глаза. «Господи милостивый, дай мне силы ради него. Он так нуждается в моей силе. Не дай мне ослабеть сейчас, когда я – его единственная опора».
Осторожно отстранив его, она подошла к комоду.
– Ты кое-что оставил в Лазареве, Шура. Кроме меня.
Александр встал и неуклюже плюхнулся на диван. Татьяна распорола внутренний карман на брюках и вынула деньги.
– Я вернулась, чтобы отдать тебе это. Ты забрал только половину. Почему?
Пауза.
Вдох.
Во взгляде Александра появилась боль.
– Я не стану говорить об этом, пока Инга подслушивает за дверью, – выговорил он, едва шевеля губами.
– Почему нет? Все остальное мы уже делали, несмотря на Ингу за дверью.
Они отвели глаза друг от друга. Все рушится. Кто соберет осколки?
Она.
Она соберет.
Оставив деньги на комоде, Татьяна подошла к нему и прижала к себе его голову.