Он осекся.
– И посреди всего этого хаоса вдруг ты! – страстно прошептал он. – Сидишь одна на скамье, невероятно молодая, ослепительно светлая и прелестная, и ешь мороженое так самозабвенно, с таким удовольствием и поистине мистическим восторгом, что я глазам поверить не мог. Словно в мире в это солнечное воскресенье больше ничего не было. Я говорю это для того, что, если тебе когда-нибудь в будущем понадобится сила, а меня не окажется рядом, тебе не нужно будет долго искать. Ты, в босоножках на высоких каблуках и совершенно невероятном платье, ешь мороженое во время войны, перед тем как отправиться туда, не знаю куда, чтобы принести то, не знаю что, и не питаешь ни малейших сомнений, что найдешь все требуемое. Именно поэтому я и перешел тогда улицу, Татьяна. Поскольку верил: ты это найдешь. И верил в тебя.
Александр вытер слезы с ее щек и, сняв варежку, прижался теплыми губами к узкой ладони.
– Но если бы не ты, я вернулась бы домой с пустыми руками.
– Ничего подобного. Это не ты пришла ко мне, а я – к тебе. Потому что у тебя уже была ты. И знаешь, что я принес тебе?
– Что?
Александр сглотнул, прежде чем ответить:
– Подношения.
Они долго сидели, прижавшись холодными мокрыми лицами друг к другу: его руки обвивали ее плечи, сжимали ее голову, пока ветер срывал последние мертвые листья с деревьев, пока с неба падала серая ноябрьская морось.
Мимо пролетел трамвай. Три человека прошли по тротуару, направляясь к Смольному, закутанному камуфляжной сеткой. За гранитным парапетом отсвечивала свинцом ледяная вода. А за пустым Летним садом под почерневшим снегом лежало Марсово поле.
После ухода Александра Татьяна писала ему каждый день, пока не кончились чернила. А когда кончились чернила, она пошла через дорогу, в квартиру Вани Речникова. Говорили, что у него большой запас чернил, которые он охотно одалживает.
Мертвый Ваня сидел за письменным столом. Голова лежала на недописанном письме. Татьяна так и не смогла выдернуть ручку из окостеневших пальцев.
Сама она ходила на почту каждый день, в надежде получить весточку от Александра. Она не могла вынести перерывов между письмами. Он писал ей, но письма должны были идти потоками, а не тонким ручейком. Чертова почта!
После работы она немедленно шла домой и занималась английским. Во время налетов читала поваренную книгу матери. И часто готовила для больной одинокой Инги.
Как-то почтовый работник не отдал ей письма Александра, предложив ей и письма, и немного картофеля в обмен на кое-что…
Она написала Александру об этом, боясь, что не получит больше ни одного письма.
«Таня!
Пожалуйста, доберись до казарм и спроси лейтенанта Олега Кашникова. Он дежурит с восьми до шести. Получил три пули в ногу и больше не годен к строевой службе. Именно он помог мне откопать тебя в Луге. Попроси у него продуктов. Обещаю, что он ничего не попросит взамен. Ох, Таня…
Кстати, отдай ему свои письма, и он через день все доставит. Не ходи на почту. Почему вдруг Инга одинока? Где Станислав?
И почему ты по-прежнему работаешь как проклятая? Мороз все крепчает.
Ты не представляешь, какое это утешение – думать, что ты совсем близко. Не скажу, что ты права, вернувшись в Ленинград, но все же… Кстати, я упоминал о том, что нам обещали по десять дней отпуска после прорыва блокады?
Десять дней, Таня!
Хотелось бы, чтобы все случилось как можно раньше. И чтобы на земле нашлось хотя бы одно местечко, где тебе было бы хорошо. Но придется потерпеть.
Не тревожься за меня, пока боев еще не было.
Зато у меня радостные новости! Ты просто не поверишь, но я получил не только орден, но и новое повышение! Даже не пойму, чем я заслужил все это! Может, прав Дмитрий: я даже поражение умею превратить в победу!
Мы проверяли крепость льда на Неве. Лед казался не очень толстым. Солдат, пожалуй, сможет пройти, но вот танк?
Мы колебались. Потом один военный инженер, который проектировал ленинградское метро, подал идею поставить танк на деревянные шпалы, нечто вроде деревянной железной дороги, чтобы равномерно распределить создаваемое гусеницами давление. По этим шпалам пройдут танки и тяжелые орудия.
Мы согласились, проложили шпалы, но кто вызовется вести танк?
Вызвался я.
Командир был очень недоволен, когда на испытания заявились сразу пятеро генералов, включая нового покровителя Дмитрия, и знаками умолял меня не подвести.
Итак, я сажусь в самый тяжелый танк КВ-1, помнишь его, Татьяна? И вывожу это чудовище на лед. Командир шагает рядом с танком, сзади идут все пятеро генералов, приговаривая: здорово, здорово…
Я проехал около ста пятидесяти метров, и лед начал трескаться. Генералы стали кричать командиру: беги! беги!
Он побежал, они побежали, танк пропахал во льду траншею и утонул, как… как танк.
И я с ним.
К счастью, башня была открыта, так что я успел выплыть.
Командир вытащил меня и дал водки, чтобы согреть.
Один из генералов приказал дать мне орден Красной Звезды и произвел в чин майора.
Маразов считает, что я зазнался. Говорит, я вообразил, что все должны слушаться только меня. Скажи, пожалуйста, это на меня похоже?
Александр»
«Дражайший МАЙОР Белов!
Да, майор, это на вас похоже.
Я очень горжусь вами. Погодите, вы еще дослужитесь до генерала.
Спасибо за то, что позволил отдавать письма Олегу. Очень милый, вежливый человек и вчера дал мне яичного порошка, который я нашла весьма забавным и не сразу поняла, что с ним делать. Я добавила воды… и получилось что-то вроде… о, не знаю. Я поджарила его без масла на примусе Славина. Съела. Похоже на резину. Но Славину понравилось.
Шура, есть только одно место, где мне хорошо. Я там просыпаюсь и засыпаю, там мне покойно и уютно, только там я ощущаю истинную любовь. Это твои нежные объятия.
Татьяна»
В декабре в госпиталь на Греческой приехали представители Международного Красного Креста.
В Ленинграде почти не осталось докторов. Из трех с половиной тысяч, работавших там до войны, осталось только две тысячи, а в больницах лежало почти четверть миллиона больных и раненых.
Татьяна встретила доктора Мэтью Сайерза в тот момент, когда промывала рану на шее молодого старшины.
В процедурную вошел доктор и еще не успел рта раскрыть, как Татьяна почему-то заподозрила в нем американца. Прежде всего от него пахло незнакомым одеколоном. Худой, низкорослый, с русыми волосами и головой, казавшейся слишком большой для тощего тела, он, однако, излучал уверенность, которую Татьяна наблюдала раньше только в Александре. Он вошел, глянул на пациента, потом на нее, потом снова на пациента, прищелкнул языком, покачал головой и закатил глаза.
– Doesn ‘t look so good, does he?[19]
Татьяна поняла каждое слово, но продолжала молчать, помня предупреждения Александра.
Доктор повторил сказанное по-русски, с сильным акцентом. Татьяна кивнула:
– Думаю, что все будет в порядке. Я видала и похуже.
Добродушно засмеявшись, доктор заметил:
– Держу пари, так оно и есть. Так оно и есть. – Он подошел к ней и протянул руку. – Я работник Красного Креста, доктор Мэтью Сайерз. Можете выговорить?
– Сайерз, – безупречно выговорила Татьяна.
– Прекрасно. Как по-русски будет Мэтью?
– Матвей.
– Матвей, – повторил он, выпуская ее руку. – Вам нравится?
– Нет. Мэтью нравится больше, – обронила она, поворачиваясь к невнятно клокотавшему пациенту.
Татьяна не ошиблась в докторе: он оказался знающим, дружелюбным и постоянно старался улучшить условия в их мрачной больнице, совершая маленькие чудеса и доставая пенициллин, морфий и плазму. Оказалась она права и насчет пациента: тот выжил.
«Дорогая Таня. Я давно не получал писем. Что поделываешь? Все в порядке? Олег сказал, что не видит тебя неделями. Я не могу волноваться еще и за тебя: и без того неприятностей хватает.
Кстати, руки постепенно принимают нормальный вид.
Немедленно напиши мне. И мне плевать, даже если у тебя отвалились руки. Я уже прощал тебя за то, что не писала. Не знаю, смогу ли найти в себе достаточно милосердия на второй раз.
Как тебе известно, осталось совсем немного. Если все будет хорошо, мы скоро встретимся. Мы высылаем шестьсот человек на рекогносцировку, а сами будем ждать. Необходимо разведать, какую оборону успели навести гитлеровцы.
Нужно решить, какой батальон послать.
Есть идеи?
Я тебя люблю.
P. S. Ты не написала, что случилось со Станиславом».
«Дорогой Шура!
Только не посылай своего друга Маразова.
Не мог бы ты отрядить туда хотя бы один интендантский взвод? Прости, неудачная шутка.
Кстати, нужно помнить, что наш праведник Александр Пушкин вызвал на дуэль барона Жоржа Дантеса и не успел написать об этом поэму. Значит, вместо того чтобы искать мести, следует просто держаться подальше от тех, кто может навредить нам.
Я здорова. Просто очень занята в больнице. Почти не бываю дома. Там я не нужна. Шура, дорогой, не сходи с ума из-за меня. Я здесь и жду, жду нетерпеливо, пока мы снова увидимся. Это все, что я делаю: жду, пока мы снова увидимся.
У нас бывает светло только несколько дневных часов. Почти все время царит мрак. Но я думаю о тебе как о своем солнышке, поэтому и дни мои светлы и солнечны. И жарки.
P. S. Советский Союз – вот что случилось со Славой».
«Дорогая Таня!..
После «Медного всадника» Пушкин вообще мог бы не писать ни единой строчки. Но ты верно говоришь: праведники не всегда торят дорогу к славе. Хотя и довольно часто.