Солдат, офицер-орденоносец самой большой в мире армии, Александр чувствовал себя бессильным и беспомощным перед этим выбором.
Наутро, когда Татьяна пришла покормить его завтраком, Александр тихо объявил:
– Надеюсь, ты понимаешь, что в таком состоянии тебе никуда нельзя ехать? Я, во всяком случае, с места не двинусь.
– О чем это ты? Конечно, двинешься.
– Забудь.
– Господи, Шура, поэтому я и не хотела тебе рассказывать. Знаю, каким ты бываешь.
– И каким же? Скажи – каким? – взвился он. – Пока что я не могу с кровати сползти! И как, по-твоему, я должен реагировать, лежа здесь, как тряпичная кукла, пока моя жена…
– Никакая ты не тряпичная кукла! Даже раненый, ты остаешься прежним. И не морочь мне голову. Все это временное. А вот ты не меняешься. Так что держись, солдат! Смотри, что я нашла тебе: яйца! Доктор Сайерз поклялся, что они настоящие, а не яичный порошок. Попробуй и скажи, так ли это.
Александр передернулся при мысли о пути из Хельсинки до Стокгольма по льду на грузовиках. Пятьсот километров!
Ему было противно смотреть на яйца, принесенные женой.
– Ну почему ты такой злющий? – вздохнула она. – Почему вечно на меня сердишься?
– Интересно, верно?
– Ладно, – отмахнулась она, вручая ему вилку. – Ешь, пожалуйста.
Александр швырнул вилку на металлический поднос.
– Таня, сделай аборт, – твердо сказал он. – Попроси доктора Сайерза, пусть поможет. У нас будут другие дети. Обещаю. Много-много малышей. Мы только этим и будем заниматься и как католики не признавать никаких абортов. Сколько родится – все наши. Но мы просто не можем сделать так, как задумали, если ты не избавишься от этого. Я не смогу.
Он попытался взять ее за руку, но она вырвалась и встала.
– Ты шутишь?
– Разумеется, нет. Девушки постоянно делают аборты, что тут такого? – бросил он и, не удержавшись, добавил: – У Даши было три.
Лицо Татьяны исказилось ужасом.
– От тебя? – пролепетала она.
– Нет, Тата, – устало ответил он, потирая глаза. – Не от меня.
Облегченно вздохнув, по-прежнему бледная Татьяна прошептала:
– Но я думала, аборты с тридцать восьмого года запрещены.
– Господи! – ахнул Александр. – Ну откуда такая наивность?
Татьяна трясущимися руками схватилась за спинку стула и стиснула зубы, чтобы не закричать.
– Тут ты прав. Я действительно наивна. Может, мне тоже следовало сделать три нелегальных аборта до встречи с тобой? Вероятно, это сделало бы меня более привлекательной и менее наивной в твоих глазах.
Сердце Александра сжалось.
– Прости… я не хотел.
Он помедлил.
Она стояла слишком далеко, и он не мог дотянуться до ее руки.
– Я думал, Даша с тобой делилась.
– Только не этим, – измученно выдавила Татьяна. – Она никогда не говорила со мной о таких вещах. Да, моя семья старалась уберечь меня. Все же мы жили слишком скученно, в тесных комнатах. Я знала, что мама в середине тридцатых сделала с десяток абортов, Нина Игленко – восемь, но я даже не об этом говорю…
– Итак, в чем же проблема? Что ты имеешь в виду?
– И ты, зная, что я испытываю к тебе, воображаешь, что могу пойти на такое?
– Нет, разумеется, нет, – съязвил Александр. – С чего бы это вдруг? С какой радости ты сделаешь что-то, чтобы меня успокоить?
– Ты прав, – гневно прошептала Татьяна, наклонившись над ним. – Твой покой или твой ребенок. Трудный выбор!
Она бросила тарелку с яйцами на поднос и молча вышла.
И не возвращалась целый день. Промучившись до утра, Александр понял, что пропал. Мысль о том, что Татьяна сердится на него, было невозможно вынести даже минуту, не говоря уже о шестнадцати часах, которые он провел без нее. Он просил Инну и доктора Сайерза позвать Татьяну. Но она, как оказалось, была очень занята и не могла прийти. Поздно вечером Татьяна все-таки вернулась и принесла кусок белого хлеба с маслом.
– Ты на меня обижена? – спросил Александр.
– Не обижена, а разочарована, – ответила Татьяна.
– Это даже хуже, – покачал головой Александр. – Таня, посмотри на меня!
Она подняла глаза. В ее взгляде светилась любовь.
– Мы сделаем так, как ты захочешь, – сказал Александр вздыхая.
Улыбнувшись, Татьяна села на край постели и достала папиросу.
– Смотри, что у меня есть. Хочешь затянуться?
– Нет, Таня, – отказался он, обнимая ее. – Хочу ощутить твои груди на лице.
Целуя ее, он стал расстегивать халат.
– Ты не собираешься в ужасе отпрянуть? Поди сюда. Нагнись надо мной.
В палате было темно, и все спали. Татьяна подняла рубашку. Александр затаил дыхание. Она наклонилась и прижалась к нему. Он сжал ее теплые полные груди, зарылся лицом в ложбинку между ними, глубоко вдохнул и поцеловал белую кожу в том месте, где билось ее сердце.
– Ох, Татьяша…
– Что?
– Я люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя, солдат, – заверила она, принимаясь легонько тереться грудями о его губы, нос и щеки. – Давно пора побрить тебя. Ты такой колючий!
– А ты такая мягкая, – пробормотал он, жадно ловя губами ее набухший сосок.
Судя по всему, Татьяна изо всех сил старалась не застонать. Но все-таки застонала и, отодвинувшись, опустила рубашку.
– Нет, Шура, не возбуждай меня, иначе, уверяю, все тут же проснутся. Почуют желание.
– Совсем как я, – едва выговорил Александр.
Застегнувшись и обретя некое подобие равновесия, Татьяна обняла его.
– Шура, неужели не видишь? Наш малыш – это знамение Господне.
– Неужели?
– Совершенно верно, – кивнула она. Лицо ее светилось каким-то неземным светом.
И Александра осенило.
– Это сияние! – воскликнул он. – Вот почему ты похожа на язычок пламени! Это ребенок!
– Да. Это то, что предназначено нам. Вспомни о Лазареве: сколько раз мы любили друг друга за те дни?
– Не знаю. Миллион или больше.
– Мы так возились, – тихо засмеялась она, – что разбудили бы мертвых, и все же я не забеременела. Ты приехал в Ленинград на два дня, и я, как ты говоришь, залетела в два счета.
Александр громко рассмеялся:
– Спасибо и на этом. Но могу ли я напомнить, что эти два дня мы ничего не делали, кроме как валялись в постели?
– Что было, то было.
Они молча серьезно смотрели друг на друга. Тогда, в серые морозные ноябрьские дни, оба ощущали близость смерти. И вот теперь…
Словно прочитав его мысли, Татьяна заключила:
– Это сам Господь велит нам уходить. Неужели не чувствуешь? Он говорит: это ваша судьба, Я не позволю ничему случиться с Татьяной, пока она носит в чреве ребенка Александра.
– Правда? – спросил Александр, нежно гладя ее живот. – Сам Бог это говорит? Почему ты не скажешь это той женщине, что сидела рядом с тобой и Дашей в грузовике, держа своего мертвого младенца до самой Кобоны?
– Теперь я стала сильнее, чем прежде, – заявила Татьяна, обнимая его. – Где твоя знаменитая вера, мой великан?
– Таня, ты говорила с доктором Сайерзом?
Александр ласкал ее руки под одеялом: мял пальцы, обводил костяшки, запястья, ладони.
– Еще бы! Я только и делаю, что говорю с ним. Обсуждаю детали. Все улажено. Он уже заполнил мои путевые документы. Я сотрудница Красного Креста и сопровождаю его до Хельсинки, – промурлыкала она, прильнув к нему. – Ой, как же приятно, Шура. Я сейчас засну.
– Не спи. Под каким именем?
– Джейн Баррингтон.
– Очень мило. Джейн Баррингтон и Тобе Хансен.
– Туве.
– Моя мать и финн. Ну и парочка!
– Вот уж точно.
Она потянулась и сладко зажмурилась.
– Мне так хорошо, Шура. Не останавливайся.
– Ни за что, – страстно прошептал он, глядя на нее.
Она мигом открыла глаза.
Еще один момент.
Они снова смотрели друг на друга.
Запомнить этот миг.
Татьяна улыбнулась.
– Я смогу носить твою фамилию в Америке? Пожалуйста.
– Я буду на этом настаивать, – задумчиво пробормотал Александр.
– В чем дело?
– У нас нет паспортов.
– И что? Обратишься в американское посольство в Швеции, и все уладится.
– Знаю. Но нужно как-то добраться до Стокгольма. В Хельсинки нельзя оставаться ни секунды. Слишком опасно. А вот переправа через Балтийское море будет довольно трудной.
Татьяна лукаво усмехнулась.
– А что ты собирался делать со своим хромым дьяволом? То же самое и со мной, – беспечно отговорилась она. – Евгений смотрит: видит лодку; он к ней бежит как на находку; он перевозчика зовет – и перевозчик беззаботный его за гривенник охотно чрез волны страшные везет. Вот и все. Твоя мать, ты, твои десять тысяч долларов помогут добраться до твоей Америки. – Ее маленькие ладони утонули в его больших и сильных. Александр задыхался под тяжестью своей любви. – Шура, – дрожащим голоском выговорила она, – помнишь тот день, когда ты подарил мне Пушкина? Когда устроил праздничный обед в Летнем саду?
– Словно это было вчера, – отозвался Александр. – В ту ночь ты в меня влюбилась.
Татьяна покраснела и откашлялась.
– А ты… не будь я такой глупой, застенчивой трусихой… ты мог бы…
Она прикусила губу и отвела взгляд.
– Что я? Что? Поцеловал бы я тебя? – допытывался Александр, все крепче сжимая ее руки.
– Угу…
– Таня, ты была насмерть перепугана. – Александр покачал головой. Тело ныло от неутоленного желания. – Я с ума по тебе сходил. Целовать? Да я взял бы тебя прямо там, на скамье, у статуи Сатурна, подай ты мне хоть какой-то знак.
Александр с каждым днем набирался сил. Он уже мог вставать и стоять у постели, хотя и с большим трудом. Зато морфий ему колоть перестали, и спина ужасно болела, напоминая о том, что и он смертен. На тумбочке громоздилась груда деревянных поделок. Он только что вырезал крошечную колыбельку и задумчиво вертел ее в руках… «Скоро, скоро», – повторял он себе. Он хотел попроситься в палату для выздоравливающих, но Татьяна отсоветовала. Сказала, что здесь уход куда лучше, да и место очень укромное.