Даша поцеловала сестру в лоб:
– Спасибо, милая детка, спасибо за то, что оставалась живой, пока он не нашел тебя.
– Рада за тебя, – глухо пробормотала Татьяна. Если он снова вошел в Дашину жизнь, значит, сама она хоть изредка будет его видеть.
Почему же на душе так пусто?
– Таня… как ты думаешь… Паша жив… и где-то скрывается?
Перед глазами Татьяны поплыли листовки, падающие с неба, как конфетти, снаряды, осыпающие землю дождем осколков, неумолимые дула пушек и тупые рыла танков, нацеленные на нее и Александра. И на Пашу.
– Вряд ли, – выдохнула она, закрывая глаза.
Что бы там ни было, она ощущала, что безвозвратно потеряла брата. Она лежала, зажмурившись, сама не зная сколько времени, пока не услышала скрип двери.
Татьяна встрепенулась. На кровати сидел Александр. Каким образом ему удалось так бесшумно пройти по палате?
– Что ты здесь делаешь?
– Пришел посмотреть, как ты тут.
– Только что расстался с Дашей?
Он кивнул.
– Иду в Исаакиевский собор. Дежурю на куполе, на случай воздушных налетов. До часу. Должен сменить Петренко. Он хороший друг и прикроет меня, если немного опоздаю.
– Что ты здесь делаешь? – повторила Татьяна.
– Хотел убедиться, что у тебя все хорошо. И еще хотел поговорить насчет Даши…
– У меня все хорошо. Честно. И тебе не стоило этого делать. Я имею в виду являться сюда. Даша права: я и без того наделала дел. Опоздаешь на пост, и на тебя наложат взыскание.
– Обо мне не волнуйся. Главное – как ты себя чувствуешь?
– Я уже сказала: прекрасно, – прошипела она, сверкая глазами. – А ты настоящий герой! Моя семья думает, что Даше крупно повезло.
– Тата…
– Она сказала, что вы снова решили быть вместе, – с вымученной веселостью пробормотала Татьяна. – Почему бы и нет? Когда война так близко, что вам терять, так ведь? Весь этот лужский кошмар, как выяснилось, имеет оборотную сторону.
– Тата…
– Я тебе не Тата! – отрезала она.
Александр вздохнул:
– Ну что ты прикажешь мне делать?
– Оставь меня в покое, Александр.
– Разве я могу…
– Не знаю. Советую найти способ. И видишь, как разволновался Дмитрий? Все его лучшие качества проявились в трудную минуту. Никогда не думала, что он может быть таким добрым.
– Ну да. До такой степени, что смеет целовать тебя, – закончил, потемнев от злости, Александр.
– Но он действительно очень добр.
– А ты ему позволяешь.
– По крайней мере я не вешаюсь ему на шею, как некоторые.
Александр с шумом втянул в себя воздух. Татьяна сжалась. Она не могла поверить, что способна на такое.
– Что? – уничтожающе бросил он. – Значит, вот как обстоят дела?
Вошедшая медсестра приоткрыла дверь, чтобы впустить немного свежего воздуха.
Когда они снова остались одни, Александр в отчаянии воскликнул:
– Чего ты хочешь от меня? Я с самого начала говорил: лучше в эту игру не играть. Но сейчас слишком поздно. Сейчас Дмитрий… – Он осекся и покачал головой. – Теперь все окончательно запуталось.
У нее в голове вертелась одна мысль: хоть бы он еще раз прижался губами к ее губам!
– И поэтому я в третий раз тебя спрашиваю, – рассерженно фыркнула она, – что ты здесь делаешь?
– Не расстраивайся.
– Я не расстраиваюсь.
Александр протянул руку. Она отвернулась.
– Вот как! – запальчиво воскликнул он, вставая. – От меня ты отворачиваешься.
Он ринулся к двери, но у самого порога остановился:
– К твоему сведению, ты вряд ли сможешь повиснуть у него на шее. Он не выдержит веса.
Энергичная Вера сообщила Татьяне, что той придется остаться в больнице до середины августа, пока ребра не заживут настолько, чтобы можно было встать на костыли. Большая берцовая кость была сломана в трех местах, так что гипс наложили от колена до пальцев ног. Родные приносили ей поесть, а отсутствием аппетита девушка никогда не страдала. Бабушка пекла пирожки с капустой, жарила куриные и говяжьи котлетки, пекла пироги с черникой, которые Татьяна ела не очень охотно: слишком живы были в памяти те дни, когда она сидела на одной чернике.
Сначала отец с матерью приходили каждый день. Потом через день. Иногда врывалась Даша, веселая, здоровая, счастливая, под руку со старшим лейтенантом Беловым. Время от времени являлся Дмитрий, обнимал Татьяну за плечи, о чем-то говорил и вскоре удалялся вместе с парочкой.
Как-то вечером, когда все четверо играли в карты, чтобы убить время, Даша сообщила, что дантист эвакуировался в Свердловск и просил ее поехать с ним, но она отказалась и нашла работу на той же фабрике по пошиву обмундирования, где трудилась мать.
– Теперь никто меня не эвакуирует. Я тоже тружусь на благо фронта! – гордо заявила она, улыбаясь Александру и показывая сестре пригоршню золотых зубов.
– Где ты это взяла? – удивилась Татьяна.
Даша объяснила, что получила их в качестве платы от пациентов, которые весь последний месяц шли к доктору, требуя снять золотые коронки.
– Ты брала у них зубы? – поразилась Татьяна.
– Говорю же, это плата за труд, – как ни в чем не бывало пояснила Даша. – Не все же такие святые, как ты!
Татьяна ничего не ответила. Кто она такая, чтобы читать сестре проповеди? Поэтому она перевела разговор на войну. Война – что-то вроде погоды: всегда найдется, о чем поговорить. Александр сказал, что Лужская линия обороны падет со дня на день, и она снова ощутила горечь поражения. Такой адский труд тысяч людей пропадет даром, не пройдет и недели.
Она перестала спрашивать. Затянувшееся пребывание в больнице отгораживало ее от реального мира. Куда больше, чем то время в заброшенной деревне Доготино. Здесь она заперта в четырех серых стенах и никого не видит, кроме людей, которые время от времени ее навещают. И если не спросит о чем-то, никто ничего ей не расскажет. Может, если не интересоваться войной, ко дню ее выписки все словно по волшебству закончится?
И что потом?
Да ничего. Ничего, кроме той жизни, которая была до всего этого кошмара. Тогда в следующем году она, как и собиралась, поступит в университет. Да, именно в университет. Будет изучать английский, встретит кого-нибудь… студента-отличника, который мечтает стать инженером. Они поженятся и поселятся в коммуналке вместе с его бабушкой и матерью. У них родится ребенок.
Татьяна не могла представить такое существование. И вообще не могла ничего представить, кроме больничной койки, больничного окна, выходящего на Греческую улицу, пшенки на завтрак, супа на обед и вареной курицы на ужин. Неужели Александр не догадается прийти один? Без Даши и Дмитрия? Она хотела сказать, как была не права. Сказать, что не должна была так с ним обращаться. Хотела, чтобы он обнял ее.
Все померкло. Все стало ненужным. Даже смешные рассказы Зощенко об иронических реалиях советской жизни больше не казались забавными.
Целыми днями Татьяна лежала в палате, а по ночам не могла спать. Слезы в глазах матери разрывали ей сердце, а молчание отца терзало хуже всякой пытки. Угнетало сознание собственной неудачи, может, все-таки нужно было более рьяно искать Павла?
Но больше всего ее изводило отсутствие Александра.
Сначала она каялась, потом рассердилась, теперь злилась на себя за то, что сердится. Потом оскорбилась. И в конце концов смирилась.
И когда она уже решила, что все пропало, пришел Александр, в тот момент, когда она меньше всего его ждала: сразу после обеда. И принес ей мороженое.
– Спасибо, – едва слышно выдавила она.
– Пожалуйста, – так же тихо ответил он и сел на постель. – Я патрулирую город. Хожу по улицам, смотрю, чтобы все окна были заклеены, а на улицах не происходило беспорядков.
– Один?
– Нет, – вздохнул он, закатывая глаза. – Во главе отряда из семи пожилых мужчин, в жизни не державших в руках винтовки.
– Тогда научи их. Ты, должно быть, хороший учитель.
– Мы только что целое утро строили противотанковые заграждения на южном конце Московского проспекта. Теперь трамваи там не ходят. Зато Кировский до сих пор работает и выпускает танки. Решается вопрос об эвакуации заводов. Мало-помалу все уезжают на грузовиках и последних поездах… Таня! Ты меня слушаешь?
– Что?
Она наконец освободилась от оглушительного шума в ушах.
– Как мороженое?
– Очень вкусно. Неожиданный сюрприз.
– Очень рад. Но мне пора.
Он встал.
– Нет! – крикнула Татьяна и уже спокойнее попросила: – Подожди.
Александр снова сел.
Татьяна не могла придумать, что сказать ему, кроме ни к чему не обязывающих слов.
– Почему ты так долго не приходил?
– О чем ты? Я бываю здесь почти каждый день.
Они помолчали, глядя друг на друга.
– Я бы пришел один, – признался он, – но думаю, в этом мало смысла. Ни тебе, ни мне от этого лучше не станет.
Перед глазами Татьяны все поплыло. Вот он наклоняется над ней, смывая кровь с ее обнаженного тела.
Она едва не теряла сознания. Еще одна картина: она спит рядом с ним, в его объятиях, ее губы прижаты к его груди, руки касаются его. И она чувствует себя ближе к нему, чем к кому бы то ни было на земле. Она стоит в поезде на одной ноге, обняв его за шею. Его язык раздвигает ее губы… и вспоминать это больнее всего.
– Ты прав, я знаю, – прошептала она.
Александр снова встал, и на этот раз Татьяна его не остановила.
– До встречи, – сказал он, наклоняясь и целуя ее в лоб.
Что ж, хотя бы это, пусть утешение довольно слабое.
– Ты еще придешь? Если сможешь, конечно. Хотя бы на несколько минут.
– Таня… – начал он, вертя фуражку в руке.
– Да-да, – перебила она, – ты прав. Не приходи.
– Таня… кто-нибудь из сестер может проговориться твоим родным о том, что я здесь был. Разразится скандал. Это может плохо кончиться.
Но все же кончится!
– Ты прав, – повторила она.
После его ухода Татьяна снова стала терзаться угрызениями совести. Она плохая сестра, и это выяснилось при первом же испытании. Предать Дашу – что может быть хуже?!