Надень белое платье и живи, Татьяна!
Вот что кричали ей листовки.
Татьяна подобрала одну за несколько дней до седьмого ноября, двадцать четвертой годовщины революции, принесла домой и небрежно уронила на стол. Там она пролежала до завтра, когда вернулся Александр, исхудавший, с осунувшимся лицом. Куда подевались веселые искорки в глазах, неизменная улыбка, жизнерадостность, обаяние, перед которым было невозможно устоять?
Все ушло.
Остался мужчина, который обнял Дашу и даже маму. Та тоже обняла его и всхлипнула.
– Как я рада тебя видеть, дорогой! Невыносимо было думать о том, как ты там, замерзший и промокший.
– Здесь посуше, но ненамного теплее, – ответил мужчина, который обнял стоявшую у стены бабушку. Она теперь постоянно держалась за стену, потому что не могла ходить без поддержки. – Зато можно отдохнуть, – продолжал мужчина, который чмокнул в щеку Марину и повернулся было к Татьяне, скованно державшейся у двери, но не смог заставить себя подойти и коснуться ее. Не мог, несмотря на то что его глаза не отрывались от нее.
Он всего лишь помахал ей.
Это уже что-то…
Помахал, повернулся и вошел в комнату.
Снял тяжелую от воды шинель, сел и попросил мыло.
Девушки принялись хлопотать возле него. Даша принесла кусочек хлеба, который он проглотил целиком. Марина жадно смотрела на хлеб.
– Завтра седьмое ноября, Саша. Есть чем праздновать? – спросила Даша.
– Принесу что-нибудь из казарм. Только завтра, хорошо?
– Как насчет сейчас? У тебя ничего нет?
– Я прямо с фронта, Даша. Ни крошки.
Татьяна поспешно выступила вперед.
– Александр, хочешь чая? Я заварю.
– Да, Танюша, пожалуйста.
– Я сама! – воскликнула Даша, исчезая.
Александр вынул папиросу, прикурил и протянул Татьяне.
– Давай, – тихо предложил он, – покури.
Татьяна, недоуменно хлопнув глазами, покачала головой:
– Ты ведь знаешь, я не курю.
– Знаю. Но курение заглушает аппетит.
Он вдруг осекся.
– Что? Почему ты смотришь на меня так? – И, слабо улыбнувшись, попросил: – Смотри… только смотри еще.
Татьяна не могла отвести от него ясных, светившихся нежностью глаз. Словно загипнотизированная, она подошла ближе и погладила его по спине.
– Шура, – прошептала она, – ты ничего не знаешь, верно? У меня уже давно нет аппетита.
Она отняла руку. Он сунул папиросу в рот.
Бабушка и Марина, переминаясь позади Александра, во все глаза смотрели на них, но Татьяне было все равно. Главное, что он сейчас стоит лицом к ней и загораживает ее от них.
– Саша, – попросила Марина, подплывая к нему, – почему ты мне не предложишь папиросу? Приглушить мой аппетит.
Александр молча вынул папиросу и вручил Марине. Та затянулась и ехидно бросила Татьяне:
– Уверена, что не хочешь закурить? Да еще такую папиросу, которая только что побывала у него в губах!
Александр устало повернулся к ней.
– Маринка, кури и оставь Таню в покое, – предупредил он, поднимая со стола нацистскую листовку. – Чтобы отпраздновать годовщину нашей революции, первый секретарь Ленинградского обкома Жданов пытается достать для детей хоть немного сметаны. Может быть…
Он снова осекся и пробежал глазами листовку.
– Что это такое?
– О, ничего, – отмахнулась Татьяна, подходя к столу.
Марина села. Бабушка прислонилась к стене. Татьяна распахнула пальто и показала Александру белое платье с красными розами. Тот побледнел.
– Это твое платье? – спросил он срывающимся голосом.
Только Татьяна стояла перед Александром.
Только Татьяна видела, что у него в глазах. Отступив от него, она едва заметно покачала головой, будто говоря: нет, прекрати, эта комната слишком мала для нас, прекрати…
– Да, это мое платье, – подтвердила она, оглядывая платье, висевшее на ней, как на вешалке, и запахивая пальто.
Вошедшая Даша ногой захлопнула за собой дверь.
– Саша, вот чай. Слабый, правда, но это все, что у нас осталось. Больше почти ничего, почти ничего… А что тут у вас происходит?
– Все в порядке, – заверил Александр. – Где вы взяли это?
Даша непонимающе уставилась на Марину. Та пожала плечами, словно говоря: «Будь я проклята, если знаю».
– Поэтому я и надела белое платье, – пояснила Татьяна. – Не хочу, чтобы в меня попали.
Александр вскочил так стремительно, что пролил на себя чай.
– Ты спятила? – заорал он на Татьяну, ударив кулаком по столу. – Совсем рехнулась?
Даша едва успела схватить его за рукав.
– По-моему, это ты рехнулся! Что ты на нее орешь?
– Таня! – снова загремел он, шагнув к ней.
Татьяна не отступила. Только недоуменно моргала.
Даша встала между ними и оттолкнула Александра.
– Да садись же ты! Что это с тобой? И почему ты вопишь?
Александр опустился на стул, не сводя глаз с Татьяны, которая пошарила за диваном, нашла старую тряпку и принялась вытирать лужу.
– Таня, – предупредила Даша, – не подходи к нему. Или через минуту он…
– Интересно, что я сделаю через минуту? – осведомился Александр.
– Не волнуйся, Даша, – тихо сказала Татьяна и, подняв пустую чашку, направилась к двери.
Но Александр схватил ее за руку.
– Таня, поставь чашку и пойди переоденься. – Он не разжал пальцев, только добавил: – Пожалуйста.
Татьяна поставила чашку.
– Таня, – прошипел Александр, впиваясь в нее глазами, – Таня, ты знаешь, что немцы делали в Луге? Ты же была там, помнишь? Они точно так же сбрасывали листовки на женщин и молодых девушек, рывших окопы и картошку. «Наденьте белые платья и платки, и мы будем знать, что вы гражданские лица, а в гражданских лиц не стреляют». Женщины поверили, многие надели белые платья, так что фашисты без труда могли их увидеть и хладнокровно расстрелять. Так гораздо легче определить цель!
Татьяна отняла руку.
– А теперь иди и переоденься. Надень что-нибудь потемнее. И потеплее.
Он поднялся.
– Я сам заварю чай. И, Даша, – холодно добавил он, – сделай одолжение, никогда не путай меня с теми, кто привык избивать твою сестру.
– Ты можешь остаться? – спросила Даша.
– Нет, нужно явиться в гарнизон к девяти.
Они поужинали супом с капустными листьями, заедая его тяжелым, как кирпич, черным хлебом и несколькими ложками гречки. Даже чай был без сахара. Зато для Александра нашлась рюмка драгоценной водки. Он спустился в подвал, принес дров и развел огонь. В комнате потеплело.
Татьяна блаженно улыбнулась. До чего же хорошо…
По одну сторону от Александра сидела Даша, по другую – мама. Марина стояла у него за спиной. Бабушка оставалась на диване. Татьяна забилась в самый дальний угол, глядя в свой желтоватый чай. Все собрались вокруг Александра, все, кроме нее. Она даже не могла подобраться ближе.
– Саша, – сказала мама, – до чего же, должно быть, трудно на фронте! Все время, с утра до вечера, думать о еде!
– Ирина Федоровна, хотите, открою маленький секрет? – Он заговорщически наклонил к ней голову. – На фронте я совсем не думаю о еде.
Мама погладила его по руке:
– Неужели никак нельзя вывезти из Ленинграда моих девочек? У нас совсем нет продуктов.
Качая головой и пытаясь высвободиться, Александр решительно ответил:
– Невозможно. Кроме того, я ведь даже не на Ладоге, а на Неве, веду огонь по германским позициям на другом берегу реки. В Шлиссельбурге. – Он передернулся. – Они не отступят. И не забудьте: озеро еще не замерзло, а баржи… В Ленинграде свыше двух миллионов жителей, и лишь нескольким сотням удалось эвакуироваться по реке. Берут только матерей с детьми.
– Все мы дети для своих матерей, – возразила Даша.
– Маленькие дети и их матери, – поправился Александр. – А вы все работаете, кто вас отпустит? Ирина Федоровна, вы и Даша шьете обмундирование для армии. Таня ухаживает за ранеными. Кстати, как ты там, Таня?
Он повернулся к ней. Она подошла к окну, подальше от стола, и равнодушно пожала плечами.
– Сегодня я зашила сорок два савана. И на всех не хватило: умерло семьдесят два человека. Жаль, мама, что я не могу принести тебе швейную машинку.
Мама обернулась к лежавшей на диване бабушке, и та даже поежилась под ее уничтожающим взглядом.
– Дочка, но ты же вместе со всеми ела картошку, которую я приносила. Теперь мне нечего тебе дать.
– Завтра, – пообещал Александр, – я принесу из военторга картошки и немного муки. Словом, все, что смогу достать. Но вывезти вас мне не удастся. Слышали о канонерской лодке «Конструктор»? Она пересекала Ладогу с детьми и женщинами на борту. И когда обходила Ладожский мыс, чтобы выйти в Новую Ладогу, начался обстрел. Капитан сумел увернуться от одного снаряда, но второй попал прямо в цель. Двести пятьдесят человек пошли ко дну.
– Да я скорее рискну остаться в Ленинграде, чем принять смерть в ледяной воде! – провозгласила Даша.
– Как вы тут держитесь? – спросил Александр. – Нелегко приходится, Марина?
– Пока что цепляемся за жизнь. Взгляни, на кого мы похожи!
– Да, раньше вы выглядели получше, – согласился Александр, глядя на Татьяну.
– Антон умер. На прошлой неделе, – глухо откликнулась она.
– Жаль, но что вы могли сделать? Надеюсь, Таня, ты не делилась с ним едой?
Татьяна не ответила.
– Ты что-нибудь слышал о Дмитрии? – осведомилась она, меняя тему. – От него так ничего и не было.
– Дмитрий в Волховском госпитале, борется за жизнь. Вряд ли у него есть силы писать, – пояснил Александр, затягиваясь.
Радио взорвалось истерическим воем сирен. Александр обвел глазами собравшихся. Никто не пошевелился.
– Хоть кто-то еще спускается в убежище или дурной пример Татьяны всех заразил? – крикнул он, перекрывая пронзительный вопль.
– Мы с Мариной иногда спускаемся, – пробормотала Даша, закутываясь в кофту.
– Татьяна, а ты? Когда ты в последний раз была в убежище?
– На прошлой неделе, – обронила она. – Я сидела с женщиной, которая не хотела иметь со мной ничего общего. Я заговаривала с ней раза три, пока не поняла, что она мертва. Причем уже давно.