– Таня, лучше скажи правду, – вмешалась Даша. – Ты пробыла там пять секунд, а бомбежка в ту ночь продолжалась три часа. А до этого ноги твоей в убежище не было.
– Почему же, было. В сентябре, – небрежно сообщила мама, принимаясь за шитье.
– Кто бы говорил! – упрекнула Даша. – Сама не была там с сентября.
– У меня работа. Деньги нам не помешают. И тебе следовало бы делать то же самое.
– Я и делаю. Только беру работу в бомбоубежище.
– Да, и я видела, что ты сотворила с той гимнастеркой: пришила рукав вверх тормашками. Нельзя шить в полутьме, Даша.
Пока они препирались, Татьяна и Александр не сводили друг с друга глаз.
– Таня, ты весь вечер не снимаешь варежек. Почему? – удивился он. – В комнате так тепло. И отойди от окна, там дует. Посиди с нами.
– Ох, Саша! – воскликнула Марина, обнимая его. – Не поверишь, что выкинула твоя Танечка на прошлой неделе!
– И что же она выкинула? – осведомился он, оборачиваясь к Марине.
– Твоя Танечка? – вмешалась Даша. – Нет, Саша, ты в самом деле не поверишь! Не думала, что она на такое способна!
– Я сама расскажу, – настаивала Марина.
– Не важно кто, только говорите же! – рассердился Александр.
Татьяна застонала и принялась собирать чашки.
– Я обязана все это выслушивать? Может, Александр пока подбросит дров в огонь?
Он немедленно встал и пошел к печке.
– Я вполне способен одновременно подбрасывать дрова и слушать!
– В прошлое воскресенье, – продолжала Даша, – мы с Маринкой возвращались домой. Уходя, мы оставили Таню мирно спящей, но нам навстречу выбежал Костя со второго этажа с криком: «Скорее, ваша сестра горит! Ваша сестра горит!»
Александр вернулся к столу и сел, по-прежнему не сводя взгляда с Татьяны. Та заметила, что его глаза стали куда холоднее.
– Таня, дорогая, почему ты не доскажешь Александру остальное? – пропела Даша. – Так получится куда забавнее. Ну же, поведай ему, что случилось.
– Да, Татьяна, поведай мне, что случилось, – поддержал Александр.
Татьяна укоризненно уставилась на Марину.
– Костя слишком мал, чтобы лазать по крышам. Рядом с ним взорвалась маленькая зажигалка, а сам он не сумел потушить. Я помогла ему, вот и все.
– Ты выходила на крышу? – процедил Александр.
– Всего на час, – пробормотала она, пытаясь выдавить улыбку. – Ничего особенного. Да и пожаром-то это не назовешь. Я засыпала его песком, и через пять минут все погасло. Костя очень испугался. У него началась истерика. И не только у него.
Она снова набросилась на Марину.
– Таня, Марина-то тут при чем? – воскликнула Даша. – А насчет истерики… Почему ты не снимешь варежки? Показала бы Саше свои руки.
Александр онемел.
Татьяна направилась к двери со своей ношей.
– Можно подумать, ему не терпится увидеть мои руки.
– Знаете что, – произнес Александр, вставая, – не желаю я ничего видеть. Мне пора. Я и так опаздываю.
Он сгреб шинель, ранец и выскочил из комнаты, даже не попрощавшись.
Даша только глазами хлопала.
– Да что это с ним? – устало пробормотала она.
Никто не ответил.
– Страх. Он очень боится, – пояснила наконец бабушка.
– Маринка, зачем ты? – спросила Татьяна. – Он и без того постоянно о нас тревожится. Зачем беспокоить его таким вздором? Ничего со мной не случилось, и руки тоже скоро заживут.
– Таня права. И что это за «твоя» Танечка? – возмутилась Даша.
– Да, Марина, о чем это ты? – поддакнула Татьяна, испепеляя взглядом двоюродную сестру, которая ответила, что не имела в виду ничего такого и просто неудачно выразилась.
– Именно неудачно, – прошипела Даша.
Этой ночью Татьяне приснилось, что она не спит, что ночь продолжается целый год и в темноте его пальцы нашли ее.
Она едва встала, когда в дверь постучали. Это оказался Александр. Он принес две буханки черного хлеба, немного гречки, картофеля, пару морковок и соевое молоко. Все, кроме Татьяны, были еще в постели. Он молча, с холодным лицом дожидался, пока она почистит зубы над кухонной раковиной. Упомянул только, что в туалете воняет хуже обычного. В последнее время Татьяне было не до таких тонкостей.
Оделась Татьяна быстро – она так и спала одетой.
– Шура, – попросила она, – не выходи. Слишком холодно. Уж килограмм хлеба я смогу донести. На это у меня еще сил хватит.
– Нет, – коротко бросил он. – Сейчас принесу тебе телогрейку. Как твои руки?
– Ничего, – кивнула она, показывая ему руки.
Так хотелось, чтобы он взял их в свои. Но он не пошевелился. Только взгляд был по-прежнему ледяной.
Они вместе вышли в обжигающую мглу. Температура упала до минус десяти. В семь часов было еще темно, и резкий ветер забирался под одежду, выл в ушах, подталкивал в спину всю дорогу до магазина. Очередь, на удивление, оказалась не слишком большой, и Татьяна прикинула, что на этот раз придется простоять не больше сорока минут.
– Поразительно, не так ли? – неожиданно выпалил Александр, едва сдерживая гнев. – Уже ноябрь, а ты по-прежнему одна ходишь за хлебом.
Татьяна промолчала. Ей слишком хотелось спать, да и спорить просто не было сил. Так что она молча пожала плечами и потуже перевязала шарф.
– Но почему ты? – продолжал Александр. – Даша вполне способна отоваривать карточки, хотя бы несколько раз в неделю. Или по крайней мере ходить с тобой. Да и Марина тоже. Почему они все свалили на тебя?
Татьяна не знала, что сказать. Сначала ей было слишком холодно, так что даже зубы стучали. Потом она немного согрелась, но зубы все равно стучали. Внезапно она подумала: а в самом деле, почему именно она каждый день бредет сюда под бомбами, обстрелом, в холоде и темноте? Почему никто не поможет? Потому что Марина съест половину по пути домой. Потому что мама шьет. Потому что Даша стирает. Кого еще послать? Бабушку?
Александр никак не мог успокоиться, и, хотя молчал, лицо по-прежнему оставалось сердитым. Татьяна осторожно коснулась его плеча. Он отодвинулся.
– Почему ты злишься на меня? – удивилась она. – Из-за того, что я поднималась на крышу?
– Из-за того, что ты… – Он осекся. – Из-за того, что ты не слушаешь меня, – вздохнул он. – Я не на тебя злюсь, Тата. На них.
– Не нужно, – попросила она. – Так уж вышло. Лучше буду ходить сюда, чем стирать.
– Неужели Даша так часто стирает? Это тебе следовало бы спать допоздна шесть дней в неделю, а не ей.
– Слушай, ей и без того тяжело. Я начала ходить…
– Ты начала ходить, потому что они так решили, а ты согласилась. После чего они решили, что ты со сломанной ногой можешь и готовить на всех, и ты опять согласилась.
– Александр, но почему ты расстраиваешься? Я делаю, что мне велят, только и всего.
Александр скрипнул зубами.
– А ты делаешь, что я велю? Держишься подальше от гребаной крыши? Спускаешься в убежище? Перестала делиться продуктами с Ниной?
– Думаешь, их я слушаюсь больше? – поразилась Татьяна.
Очередь до них еще не дошла. Впереди стояли человек двенадцать. Это означало, что их слышат человек двенадцать впереди и столько же сзади.
– По-моему, ты сказал, что не сердишься на меня.
– Я не потому… хочешь знать, что меня так бесит?
– Да, – равнодушно согласилась она, потому что на самом деле такие вещи ее давно перестали интересовать.
– Ты все время пляшешь под их дудку.
– И что?
– Все время, – повторил он. – Они говорят: иди – ты идешь. Они говорят: дай – ты спрашиваешь: сколько? Они говорят: убирайся – ты киваешь головой и исчезаешь. Они говорят: нам нужен твой хлеб, твоя каша, твой чай, твой…
Неожиданно сообразив, куда он клонит, Татьяна попыталась его остановить.
– Нет-нет, – умоляла она, качая головой. – Не надо…
Силясь не сорваться, сцепив зубы, Александр упрямо продолжал:
– Они говорят: он мой, и ты покорно отвечаешь: ладно-ладно, он твой, возьми его. Мне все равно. Ничто не имеет значения: ни еда, ни хлеб, ни жизнь, ни даже он, мне на все плевать. Я, Татьяна, способна уступить все, потому что не умею сказать «нет».
– Ох, Шура, – укоризненно вздохнула она. – И что ты такое…
Они замолчали, пока она протягивала карточки продавцу. На улице он отобрал у нее хлеб и понес сам. Она, сгорбившись, плелась рядом. Но он шел слишком быстро, и Татьяна за ним не поспевала. Ей пришлось замедлить шаги, но, увидев, что он и не думает сбавлять шаг, она остановилась.
– Что? – рявкнул он, оборачиваясь.
– Иди вперед, – отмахнулась она. – Не жди меня. Сил нет так бежать. Не волнуйся, я потихоньку добреду.
Он вернулся и протянул руку:
– Пойдем. Немцы тоже собираются отпраздновать седьмое ноября внеочередным налетом. И помяни мое слово, бомбежка до вечера не кончится.
Татьяна взяла его под руку. Ей хотелось плакать. Хотелось идти рядом. Хотелось немного согреться. Ботинки, подошвы которых были подвязаны бечевкой, протекали. Боль терзала измученное, разбитое сердце, которое бечевкой не свяжешь…
Они пробирались сквозь снег, упорно уставясь в землю.
– Я не отдала тебя другой, Шура, – вымолвила наконец Татьяна.
– Нет? – горько усмехнулся он.
– Как ты можешь? Я сделала это ради сестры, а ты изображаешь все так, словно я сделала подлость! Как только не стыдно?
– Стыдно. Ужасно стыдно.
Она крепче сжала его руку.
– Это ты должен быть сильным, но я до сих пор не видела, чтобы ты особо за меня боролся.
– Я каждый день борюсь за тебя, – возразил Александр, снова ускоряя шаг.
Татьяна немедленно дернула его за рукав и беззвучно рассмеялась: даже задор куда-то пропал, смытый вновь нахлынувшей слабостью.
– Ну да, если можно назвать борьбой женитьбу на Даше.
Но тут небо раскололось оглушительным грохотом, сопровождаемым пронзительным свистом. Только все заглушали тревожные сирены ее сердца.
– Сейчас, когда Дмитрий умирает и, можно сказать, сошел со сцены, ты вдруг осмелел! – воскликнула она. – Можно о нем не беспокоиться и позволять себе всякие вольности даже в присутствии моей семьи, а теперь ты вдруг приходишь в ярость из-за того, что давным-давно было и прошло. Ну так вот, я не желаю ничего слушать! Плохо тебе? Иди женись на Даше. Сразу станет легче!