– Не волнуйся, – бросила ей вслед женщина, – до весны нас всех тоже не будет.
Татьяна все же выяснила, что на первых этажах вода еще была, просто не доходила до третьего: не хватало давления. Поэтому наутро Татьяна спустилась на улицу и нагребла ведро снега. Растопила снег на буржуйке, смыла туалет, а потом вернулась на первый этаж, набрала чистой воды, и они все смогли умыться.
– Даша, не можешь встать и пойти со мной? – спросила она как-то.
Сестра только глубже зарылась под одеяло.
– Ой, Таня, так не хочется, – промямлила она. – Ужасно холодно. Никак глаза не открываются.
Татьяна не могла добраться до больницы раньше десяти-одиннадцати, как раз к тому времени, когда заканчивала возиться с водой и карточками.
Крупы больше не осталось, только немного муки, чая и водки.
И по триста граммов хлеба для Татьяны, Даши и мамы. По двести – для бабушки и Марины.
– Я толстею, – объявила Даша.
– Я тоже, – сокрушалась Марина. – У меня ноги стали в три раза больше нормального.
– И у меня тоже. Не могу втиснуться в ботинки. Таня, я с тобой сегодня не пойду.
– Ничего страшного, Даша. У меня ноги не распухли.
– Но почему я пухну? – отчаивалась Даша. – Что со мной творится?
– С тобой? – взъелась Марина. – Почему ты вечно о себе? Все должно вертеться вокруг тебя!
– И что это значит?
– А как насчет меня? А Таня? В этом вся твоя беда, Даша. Ты никого не замечаешь, кроме себя.
– Помолчала бы, обжора! Только и смотришь что стянуть! Хочешь, чтобы я рассказала Тане, сколько овсянки ты у нас украла? Пусть я голодна, но не слепа.
– Это ты к чему, интересно знать?
– Девочки, девочки, – растерянно бормотала Татьяна, – какой смысл ругаться? Спорить, кто больше распух? Кто больше страдает? Считайте, что победили обе. А теперь ложитесь и ждите меня. И тихо у меня, особенно ты, Марина!
– Что будем делать? – спросила мама как-то вечером, когда бабушка лежала в другой комнате, а остальные готовились ко сну.
– С чем? – спросила Даша.
– С бабушкой. Теперь, когда ей больше нечего менять, она целыми днями сидит дома.
– Да, – кивнула Марина, – и теперь, когда она целыми днями сидит дома, все время ест ту муку, что приносил Александр.
– Заткнись, Марина! – прошипела Татьяна. – Бабушка ест сметки со дна пакета.
– Вот как? – Марина поспешно сменила тему: – Таня, как думаешь, это правда, что все крысы ушли из города?
– Не знаю, Марина.
– А ты видела кошек или собак?
– Ни одной не осталось. Это я знаю.
Она в самом деле знала. Всех собак и кошек давно съели. Мама подошла к кровати девушек и, присев, покачала головой:
– Послушайте лучше меня.
Ее голос больше не был звонким и повелительным. Не был настойчивым. Не был громким. Его вообще трудно было назвать голосом, во всяком случае, теперь Татьяна вряд ли распознала бы в нем обычные напористые нотки. Туго повязанная концами назад косынка скрывала волосы.
– Мы можем постоянно поддерживать тепло в буржуйке? Бабушка мерзнет.
– Нет! – отрезала Даша, приподнимаясь на локте. – Откуда взять дров? У нас едва хватает, чтобы натопить комнату по вечерам. Вспомните, сколько мы уже не топили голландку!
«С тех пор как в последний раз приходил Александр, – подумала Татьяна. – Он всегда достает где-то дрова, и в комнате становится тепло».
– Нужно попросить ее топить буржуйку целый день, – потребовала мать, ломая руки.
– Да, но тогда скоро у нас совсем не останется дров, – возразила Татьяна.
– Но так она умрет от холода. Неужели не видишь, она едва ходит.
Даша кивнула:
– Даже не поднимается, чтобы поужинать. Таня, может, определить ее в твою больницу?
– Можно попробовать. Но вряд ли найдутся свободные койки. Все занято детьми и ранеными.
– Спроси завтра, хорошо? – сказала мама. – В больнице по крайней мере теплее. Там все еще топят?
– Три отделения закрыты, – вздохнула Татьяна. – Осталось только одно и то переполнено.
Она встала и пошла к бабушке. Одеяла свалились с нее, и она была прикрыта только пальто. Таня подняла одеяла, закутала бабушку и встала на колени у ее кровати.
– Бабушка, поговори со мной, – шепнула она.
Бабушка едва слышно застонала. Татьяна положила ладонь на ее лоб.
– Совсем сил не осталось?
– Почти…
Татьяна растянула губы в невеселой улыбке:
– Бабушка, в детстве я так любила сидеть рядом, когда ты рисовала. Запах краски забивал все, твой халат был весь покрыт цветными пятнами, а я старалась подобраться поближе, чтобы тоже измазаться. Помнишь?
– Помню, солнышко. Ты была такой чудной малышкой!
– Когда мне было четыре, ты научила меня рисовать банан. Я в жизни не видела бананов и не знала, как их рисовать.
– Но ты все прекрасно поняла. И банан получился как настоящий, хотя ты в жизни их не видела. О Танечка…
Она замолчала.
– Что, бабушка…
– Ах, снова стать молодой…
– Не знаю, заметила ли ты, но и молодые не так уж стойко держатся.
– Не они, – покачала головой бабушка, приоткрыв глаза. – Ты.
Наутро Татьяна принесла два ведра воды и отправилась в магазин, а когда вернулась, бабушка уже была мертва. Лежала на диване, накрытая одеялами и пальто, холодная и неподвижная.
– Я пошла будить ее, но уже было поздно, – плакала Марина.
Женщины собрались вокруг умершей.
Наконец Марина, шмыгая носом, отошла и направилась к столу.
– Нужно поесть.
Мама кивнула:
– Да, пора завтракать. Я сварила немного цикория. Саркова топила плиту своими дровами, и я сумела вскипятить воду.
Они уселись за стол, и Татьяна разрезала паек на две порции: чуть больше полукилограмма на сейчас, чуть больше полукилограмма на потом. Поделила утренний кусок, и каждый съел свой ломтик: сто двадцать пять граммов.
– Марина, – твердо велела Татьяна, – приноси свой хлеб домой, поняла?
– А как насчет бабушкиной доли? – жадно спросила Марина. – Давайте и ее съедим.
Они так и сделали. Потом Марина, Даша и мама съели цикориевую гущу. Татьяна отказалась.
Она сказала матери, что пойдет в райсовет известить о смерти бабушки, чтобы те послали похоронную команду. Но мама повелительно сжала руку дочери:
– Погоди, Таня! Если ты туда пойдешь, все узнают, что бабушка умерла.
– И что же?
– А ее карточки? Нам перестанут выдавать на нее карточки!
Татьяна поднялась из-за стола.
– До конца месяца мы сможем получать на нее хлеб. Это еще десять дней.
– Да, но что потом?
– Знаешь, мама, так далеко я не загадываю, – бросила она, принимаясь убирать со стола.
– Не стоит, Таня, – остановила Даша. – Все равно воды нет, да и что там лежало на тарелках? Пустой хлеб? А ты, мама, подумай, кто вынесет бабушку? У нас все равно сил нет, а оставлять ее тут нельзя. Жить в одной комнате с мертвецом? Ни за что!
– Лучше уж здесь, чем валяться на улице, – слабо возразила мать.
Татьяна тем временем доставала из комода чистую простыню.
– Нет, мама, так не годится, нужно ее похоронить. Даша, помоги мне. Нужно завернуть ее в простыню.
Даша сняла с мертвой одеяла и пальто.
– Это нам самим пригодится.
Татьяна оглядела комнату, впервые замечая, какой в ней беспорядок: книги попадали с полок, одежда валяется на полу, тарелки так и стоят на столе. Где же то, что она искала? А, вот он!
Она подошла к окну и взяла с подоконника небольшой рисунок углем: яблочный пирог с верхней коркой-«решеточкой», который бабушка нарисовала в сентябре. Татьяна осторожно положила листок на бабушкину грудь.
– Ладно, идем, – позвала она.
Девушки завернули тело в простыню, а мама зашила верх и низ, превратив ее в саван. Татьяна перекрестилась, наскоро вытерла слезы и отправилась в райсовет.
Во второй половине дня пришли двое из похоронной команды. Мама дала каждому по рюмке водки.
– Поверить не могу, что у вас еще есть водка, товарищ, – удивился один. – Вы первая в этом месяце, кто нам налил.
– А вы знаете, почем идет водка на толкучке? Если у вас есть еще, можно выменять даже белый хлеб, – подсказал другой.
Женщины переглянулись. Татьяна знала, что у них спрятано еще две бутылки. После смерти папы и исчезновения Дмитрия пить водку стало некому, если не считать Александра, а он почти не пил.
– Куда вы ее отвезете? – спросила мама. – Мы поедем с вами.
Сегодня все отпросились с работы, решив проводить бабушку в последний путь.
– На улице стоит забитый почти доверху грузовик, – пояснил мужчина. – Там уже нет мест. Поэтому мы оттащим ее на ближайшее кладбище. Какое к вам ближе? Старорусское? Ну, вот туда. Там и будете ее навещать.
– А могила? А гроб? – удивилась мать.
– Гроб? – беззвучно рассмеялся мужчина. – Даже за всю вашу водку я не смогу достать вам гроб. Кому их делать? И из чего?
Татьяна кивнула. Сама она, вместо того чтобы класть в гроб бабушку, скорее пустила бы его на дрова.
Вздрогнув, она застегнула пальто.
– А как насчет могилы? – срывающимся голосом спросила мама. Лицо ее на глазах серело, как пепел.
– Товарищ! – воскликнул мужчина. – Вы видели, сколько снега? Да и земля замерзла. Спускайтесь вниз, посмотрите и заодно взглянете на этот грузовик.
Татьяна выступила вперед и умоляюще положила руку на рукав мужчины.
– Товарищ, – спокойно попросила она, – только снесите ее вниз. Это самое трудное. Там мы сами все сделаем.
Она пошла на чердак, где раньше развешивали белье. Белья больше не было, зато она сумела найти то, что искала: свои детские санки, выкрашенные когда-то в синий цвет. Она стащила их вниз, стараясь не поскользнуться. Тело бабушки уже лежало на заснеженном тротуаре.
– Ну-ка, девушки, на раз-два-три, – велела она Марине и Даше.
Но Марина оказалась слишком слаба, чтобы помочь. Татьяна и Даша взвалили мертвую на санки и повезли за три квартала, на Старорусское. Мама и Марина шли сзади. Татьяна