Медный всадник — страница 77 из 142

Он именно так и подумал. С призраками. Теперь он видел их повсюду.

Возвращаясь в Ленинград, он неизменно приходил в почтовое отделение на Староневском, узнать, нет ли писем Метановым. Старика, работавшего там, уже тошнило от его вида. В гарнизоне он то и дело спрашивал ведавшего корреспонденцией сержанта, нет ли писем от Метановых. Сержанта уже тошнило от его вида.

Но Александр так ничего и не получил: ни писем, ни телеграмм, ни новостей. В апреле старый почтмейстер умер. Никого не известили о его смерти. Он так и сидел за столом среди разбросанных писем и неоткрытых почтовых мешков.

Александр выкурил пачку папирос, пока просматривал письма. Ничего.

Он вернулся на Ладогу, продолжал защищать Дорогу жизни, теперь уже водную, и ждал отпуска, повсюду видя призрак Татьяны.

Ленинград медленно освобождался от когтей смерти, и Ленсовет не без основания опасался, что валяющиеся повсюду трупы, неработающая канализация и груды мусора на улицах приведут к массовой эпидемии, как только немного потеплеет. Был издан приказ о немедленной очистке города. Каждый, кто мог двигаться, был мобилизован на уборку улиц и мертвых тел. Лопнувшие трубы починили, дали электричество. Пошли трамваи и троллейбусы. Перед Исаакиевским собором посадили капусту, придававшую городу обновленный вид. Иждивенческие нормы увеличили до трехсот граммов. Не потому что стало больше муки. Потому что стало меньше людей.

В начале войны, в июне сорок первого, когда Александр и Татьяна встретились, в Ленинграде было три миллиона жителей. С началом блокады осталось два с половиной.

Весной сорок второго остался миллион.

По льду вывезли пятьсот тысяч человек. Из Кобоны их эвакуировали дальше.

А блокада еще не была прорвана.

После того как растаял снег, Александру приказали взять под свое начало похоронную команду, рывшую братские могилы на Пискаревском кладбище. Там предстояло обрести последний покой еще пятистам тысячам. Пискарево было одним из семи ленинградских кладбищ, куда людей свозили как дрова.

А блокада по-прежнему не была прорвана.

Американские консервы, полученные по ленд-лизу, медленно, окольными путями, находили дорогу в осажденный город. Несколько раз за весну ленинградцы получали сухое молоко, сухие супы, яичный порошок. Александр и сам кое-чем запасся. И даже добыл новый англо-русский разговорник, который купил у водителя грузовика в Кобоне. Тане он пригодился бы. Она такая способная и быстро учит новые слова…

Вдоль Невского выстроились ложные фасады, закрывшие зиявшие в рядах домов дыры. Ленинград неуклонно и плавно входил в лето сорок второго.

Бомбежки и обстрелы продолжались каждый день.

Январь, февраль, март, апрель, май.

Сколько еще у него не будет известий? Сколько месяцев без слова, без звука, без дыхания? Сколько можно носить в сердце надежду и признаваться, что неизбежное и немыслимое все же могло случиться? Уже случилось? И в конце концов должно было случиться? Он видел смерть повсюду, особенно на фронте. Но и на улицах Ленинграда тоже. Видел изувеченные тела, искалеченные тела, разорванные тела, замерзшие тела и истощенные тела. Видел все. И все же верил.

2

В июне приехал Дмитрий. Александр надеялся, что по его лицу не было заметно, как он потрясен. Дмитрий выглядел стариком и прихрамывал на правую ногу. Он ужасно исхудал, а руки мелко тряслись.

Но если он выжил, почему не Татьяна и Даша? Если он смог, почему не они? Если я смог, почему не они?

– Правая нога почти не действует, – сообщил Дмитрий, радостно улыбаясь Александру, который нехотя пригласил его сесть. Он надеялся больше не встретиться с так называемым другом. Что ж, не повезло. Они были одни, и в глазах Дмитрия горел хищный огонек, который совсем не нравился Александру. – Но по крайней мере хоть в бой не пошлют, – жизнерадостно продолжал Дмитрий. – Во всем есть свои хорошие стороны.

– Прекрасно. Ты ведь этого и хотел? Отсидеться в резерве.

– Ничего себе резерв! – фыркнул Дмитрий. – Знаешь, что в Кобоне меня первым делом заставили отправлять эвакуированных?

– В Кобоне?

– Именно. А что? Какое особое значение имеет Кобона, кроме того, что через нее проходят грузовики с ленд-лизовским грузом из Америки?

– А я не знал, что тебя послали в Кобону, – медленно выговорил Александр.

– Да, наши пути как-то разошлись.

– Ты был там в январе?

– Уж и не помню. Это было так давно…

Александр встал и шагнул к нему:

– Дима! Я переправил Дашу и Татьяну через Ладогу…

– Они, должно быть, так тебе благодарны.

– Понятия не имею, благодарны или нет. Ты, случайно, их не встретил?

– Хочешь знать, встречал ли я в Кобоне двух девушек? В Кобоне, через которую ежедневно проходят сотни эвакуированных? – засмеялся Дмитрий.

– Не просто девушки, – холодно напомнил Александр. – Таня и Даша. Ты ведь узнал бы их, не так ли?

– Саша, я…

– Ты видел их? – повысил голос Александр.

– Не видел. И прекрати кричать. Но должен сказать… – Он покачал головой. – Сунуть беспомощных девчонок в грузовик и бросить на произвол судьбы… Куда они отправились?

– Куда-то на восток.

Он не собирался объяснять Дмитрию, куда должны были уехать девушки.

– В глубь страны? Не пойму, Саша, о чем ты только думал, – хмыкнул Дмитрий. – Не думал, что ты желаешь их смерти?

– Ты это о чем? – рявкнул Александр. – И что, по-твоему, я должен был делать? Неужели не слышал, что творилось в Ленинграде зимой? И что творится сейчас?

Дмитрий улыбнулся:

– Почему же? Но разве не было другого выхода? Полковник Степанов на все готов ради тебя.

– Ошибаешься. Слушай, мне нужно…

– Я просто хотел сказать, что почти все эвакуированные были на грани гибели. Даша, конечно, покрепче, но Таня? Удивительно, что она протянула до того, как ты сумел их вывезти, – пожал плечами Дмитрий. – Думаю, у нее одной из первых… То есть даже у меня началась дистрофия. Большинство тех, кому удалось выбраться, были донельзя истощены и больны. Потом их сажали в грузовики и везли шестьдесят километров до ближайшей станции, где их уже ждали теплушки. Не знаю, правда ли это, но ходят слухи, что больше половины умерло от холода и болезней. И ты позволил Даше и Тане пройти через это? Ничего себе любящий жених!

Александр скрипнул зубами.

– До чего же я рад выбраться оттуда! – продолжал Дмитрий. – Кобона мне не слишком нравилась.

– Что, слишком опасно?

– Да нет. Грузовики обычно скапливались на льду, потому что эвакуированные еле двигались. Мы должны были помогать им разгружаться. Но они не могли ходить: были слишком слабы. – Глядя прямо на Александра, он добавил: – Только в прошлом месяце немцы пустили под лед три из шести грузовиков. Вот тебе и резерв. Наконец я не выдержал и попросил, чтобы меня перевели на доставку продуктов.

Александр повернулся к нему спиной и принялся складывать одежду.

– Это тоже не слишком безопасно. С другой стороны, – заметил он, сообразив, что не в его интересах отговаривать Дмитрия, – может, тебе понравится. Устроишься в военторг, станешь продавать папиросы. Все будут перед тобой заискивать, просить, чтобы оставил лишнюю пачку махорки.

Зияющая пропасть, которая была между ними и раньше, сейчас невообразимо расширилась. И навести мосты было уже невозможно. Никакая лодка, никакое судно не могли переправиться с одного берега на другой. Александр ждал, что Дмитрий либо уйдет, либо спросит о семье Татьяны. Но не дождался.

Когда молчание стало невыносимым, Александр спросил:

– Дмитрий, тебя хоть как-то интересует, что случилось с Метановыми?

– Думаю, то же, что случилось с половиной ленинградцев, – равнодушно бросил он. – Все умерли, верно?

Точно таким же тоном он мог бы сказать: все ушли в магазин, верно?

Александр опустил голову.

– Война, Саша, что поделать? Только сильные выживают. Поэтому я постарался забыть о Тане. Да, она девочка ничего и нравилась мне. Да и сейчас нравится. Я всегда тепло вспоминаю о ней, но у меня самого едва хватает сил на то, чтобы ноги передвигать. Ни теплой одежды, ни еды… куда еще о ней беспокоиться.

Ничего не скажешь, Татьяна видела Дмитрия насквозь. И как же точно она его разгадала! Тот никогда ее не любил. Просто хотел побольнее ранить Александра.

Он продолжал убирать одежду в шкафчик, избегая взгляда Дмитрия.

– Кстати, о выживании. Саша, мне нужно кое о чем с тобой поговорить, – начал Дмитрий.

Ну вот и дождался. Александр не поднял глаз.

– Поскольку Америка вступила в войну, нам теперь будет легче, так ведь?

– Разумеется, – кивнул Александр. – Ленд-лиз – большая помощь для нас.

– Я не об этом. – Дмитрий вскочил с койки и возбужденно забормотал: – Я имею в виду нас. Наши планы.

– Пока что я не встречал здесь особенно много американцев, – медленно выговорил Александр, притворяясь, что не понимает.

– Да, но в Кобоне их полным-полно! Подвозят продукты, переправляют грузы, танки, джипы через Мурманск и по всему восточному побережью Ладоги, в Петрозаводск и Лодейное Поле. Их в Кобоне десятки.

– Так уж десятки?

– Пусть не десятки. Но достаточно много, – заверил Дмитрий и, помолчав, добавил: – А что, если они согласятся нам помочь?

Александр шагнул ближе к Дмитрию.

– Каким образом? – резко спросил он.

– Каким образом? – переспросил Дмитрий, улыбаясь и понизив голос. – Американцы многое могут. Что, если тебе поехать в Кобону…

– И что дальше? С кем я должен поговорить? С водителями грузовиков? Думаешь, если советский солдат заговорит с ними по-английски, они расплывутся в улыбке и скажут: о да, разумеется, милости просим на наше судно, мы расшибемся в лепешку и немедленно доставим вас домой?

Александр раздраженно затянулся.

– И даже если случится невозможное, как, по-твоему, мы должны вытаскивать тебя? Предположим, что первый встречный готов рискнуть своей шеей ради любого, кто объявит себя его соотечественником, во имя мифических уз землячества, но неужели воображаешь, будто он поможет