Зря он так много пил. Ему до зарезу было необходимо поговорить с Таней.
Когда она вернулась, Александр попытался поймать ее взгляд. Напрасные старания.
– Саша, хочешь покурить? Заодно прогуляемся, – предложила Зоя.
– Нет.
– Завтра мы все собрались поплавать. Пойдешь с нами?
– Посмотрим, – уклончиво пробормотал он, не глядя на нее. Зоя была вынуждена уйти. – Таня, садись рядом со мной.
– Сейчас. Еще чего-нибудь хочешь?
– Да. Чтобы ты села рядом.
– А выпить?
– Нет, спасибо.
– Как насчет…
– Сядь, Таня.
Она осторожно опустилась на скамью рядом с ним. Он подвинулся к ней.
– Ты, должно быть, ужасно устала. Хочешь немного пройтись? Мне нужно покурить.
Прежде чем Татьяна успела ответить, вмешалась Наира:
– Не поверишь, Саша, до чего трудно приходилось Тане на первых порах.
Татьяна немедленно встала и исчезла в другой комнате.
– Вишь, не хочет, чтобы мы и словом обмолвились о том, что с ней было, – шепнула Аксинья.
– Разумеется, – ответил Александр. Он тоже не желал говорить на эту тему.
Но они уже развязали языки.
– Да она едва ходила. Чистое привидение!
Женщины снова хлюпали носами. Ничего не скажешь, все это было бы довольно забавным, не встань они в очередной раз между ним и Татьяной.
– Нет, можешь только представить, потерять весь свой… – трещала Наира.
– Могу, – перебил Александр. Да когда же они уймутся?!
Он встал. Нужно извиниться и под каким-нибудь предлогом разыскать Татьяну.
– Так это еще не все, – прошептала Наира. – Страшно подумать, что было в Кобоне. Мы не хотели говорить тебе раньше, но…
– Этот Дмитрий просто поганец! – снова разозлилась Аксинья.
Александр сел:
– Говорите скорее, что он наделал.
Но в этот момент стукнула дверь. Это вернулась Татьяна.
– Не сердись, Танюша, – попросила Аксинья. – Но я бы этого гада в порошок стерла.
– Только не надо о Кобоне! Сколько раз повторять?! – рассердилась Татьяна.
– Будь он проклят, этот Дмитрий! – прошипела Дуся. – Когда-нибудь он тоже споткнется, упадет, и рядом не окажется никого, кто захотел бы его поднять.
Татьяна, закатив глаза, снова вышла, хлопнув дверью с такой силой, что та едва не слетела с петель.
– А по-моему, она все убивается по этому подонку, – предположила Аксинья. – Вроде бы любила его.
Александр чуть не упал. Дуся яростно затрясла головой.
– Вот уж не поверю! Она таких, как он, насквозь видит! Нашу Танечку не обманешь, не улестишь!
– Верно, Дуся, – горячо поддержал Александр.
– А все же мы думаем, что любовь-то у нее была, – понизила голос Аксинья.
– Не может быть! – ахнул Александр.
Наира покачала головой:
– Напридумывала бог знает что! А по мне, девочка просто отчаялась. Потеряла всех, вот и не находит себе места. Какая там любовь!
– Говорю тебе, сердечко у нее болит о ком-то, – стояла на своем Аксинья.
– Совсем ты помешалась на старости лет.
– Да? Тогда почему же она все бегает в правление, спрашивает, не пришло ли письмо? – торжествующе закричала Аксинья. – Если у нее никого не осталось, откуда она ждет писем?
– Хороший вопрос, – одобрил Александр.
Что он собирался делать по этому поводу?
Он не помнил. Слишком тяжелый день. Слишком много событий. Все мысли смешались.
– А когда мы шьем на площади? Заметили, как она всегда выбирает место, откуда видна дорога? – не унималась Аксинья.
– Верно, верно, – согласились женщины. – Глаз не сводит с дороги, словно кого-то ждет.
Александр вскинул голову. Татьяна стояла за стулом Наиры. Выразительные бездонные глаза были устремлены на него.
– Правда, Танюша? – вырвалось у него. – Ты ждешь кого-то?
– Уже нет, – ответила она так же горячо.
– Вот видите, – удовлетворенно заключила Наира. – Говорила же вам, что никакая это не любовь.
Татьяна села рядом с Александром.
– Ничего, что мы о тебе сплетничаем, Танечка? – спросила Наира. – Сама знаешь, у нас в Лазареве новостей мало, вот и рады каждому гостю. Особенно Вова. Недаром только о тебе и думает. Поверишь, Саша, мой внучок совсем голову потерял.
Александр молча повернулся к Татьяне. Он, может, и сказал бы что-то, если бы в голову пришло хоть одно слово.
Ему нужна всего одна секунда наедине с Татьяной. Неужели он чересчур многого просит? Неужели не может быть и речи о том, чтобы сжать ее теплое, округлившееся, упругое тело?
Он вышел, чтобы умыться и покурить. А когда вернулся, хотел было раздеться, снять сапоги, но вместо этого пришлось слушать бесконечный поток: «Танечка, милая, дай мне лекарство», «Танечка, дорогая, не можешь поправить мне одеяло?», «Танечка, родная, не дашь стакан воды?»
Наконец терпение его лопнуло. Он стянул сапоги.
– Таня, солнышко, – пробормотал он, положил голову на стул и немедленно заснул. А проснулся оттого, что кто-то легонько тряхнул его за плечо и погладил по голове. Было совсем темно.
– Пойдем, Шура, – прошептал ее голос. Она пыталась заставить его подняться. – Сможешь идти? Просыпайся, пора спать. Давай же.
Он кое-как вскарабкался на лежанку, плюхнулся на теплые одеяла и заснул, так и не раздеваясь. И сквозь сон слышал, как она снимает с него носки, расстегивает гимнастерку, ремень и вытаскивает из петель. Чувствовал ее мягкие губы на закрытых веках, щеке, лбу. Лицо что-то пощекотало. Должно быть, ее волосы. Он хотел проснуться, но не смог.
Наутро Александр открыл глаза и взглянул на часы. Ого, как поздно! Уже восемь!
Он поискал глазами Татьяну. Ее нигде не было, зато он был укрыт ее стеганым лоскутным одеялом и лежал на ее подушке. Улыбнувшись, он перевернулся на живот и вжался лицом в подушку. Наволочка пахла мылом, свежим воздухом и Татой.
Он вышел во двор, в солнечное, наполненное щебетом птиц сельское утро. Воздух был спокоен и неподвижен, как в мирное время; земля была усыпана вишневыми лепестками, а сирень распространяла сладкое благоухание, вселявшее в Александра надежду на будущее. Это был его любимый запах, запах цветущей майской сирени на Марсовом поле, доносившийся даже до казарм. Вернее, один из любимых. Но не самый любимый: аромат дыхания Татьяны, когда она целовала его, сонного, прошлой ночью, – разве может сравниться с ним сирень?
В доме было тихо. Наскоро умывшись, Александр пошел ее искать и нашел на дороге. Она возвращалась домой с двумя ведрами парного коровьего молока. Белокурая головка Татьяны была опущена. Белая блузка заправлена в синюю широкую юбку. Высокие груди приподнимали тонкий ситец. Лицо разрумянилось.
Сердце Александра замерло. Он взял у нее ведра, и несколько минут они шли молча. Александр вдруг обнаружил, что задыхается.
– Хочешь, угадаю, что собираешься делать потом? Наносишь воды из колодца, – объявил он наконец.
– Собираюсь? – хмыкнула Татьяна. – А как ты сегодня брился?
– Кто это брился?
– А зубы чистил?
– Да, твоей водой из колодца, – засмеялся он и, понизив голос, добавил: – Таня, я хочу, чтобы после завтрака ты показала мне дом своих деда с бабкой.
– Это не слишком далеко, – сообщила она с непроницаемым лицом.
Александр не привык видеть ее непроницаемое лицо. Значит, нужно что-то предпринять, чтобы оно стало прежним. Открытым.
– Вот и хорошо, – улыбнулся он.
– Для чего тебе? Там окна заколочены, а на дверях – замок.
– Ничего, войдем как-нибудь. Ключ у тебя есть? Где ты спала?
– На веранде. А ты? Хорошо выспался? Наверное, тебе было неудобно спать в одежде. Но я никак не могла тебя разбудить…
– Но пыталась? – спокойно осведомился Александр.
– Только что в воздух не стреляла, чтобы поднять тебя из-за стола и уложить.
– Не нужно стрелять в воздух. Пуля обязательно упадет на землю. – Вспомнив прикосновение ее губ, он с ухмылкой прошептал: – Зато ты сняла с меня носки и ремень. Могла бы и дальше пойти.
– Могла бы, да поднять не сумела, – покраснев, промямлила Татьяна. – Как ты себя чувствуешь сегодня утром, после всей этой водки?
– Лучше не бывает. А ты?
– Тоже неплохо. А у тебя ничего нет на смену? – спросила она, оглядывая его.
– Ничего.
– Снимешь все, я постираю. А если собираешься погостить, у меня найдется штатская одежда.
– А ты хочешь, чтобы я остался?
– Конечно, – сдержанно ответила Татьяна. – Должен же ты отдохнуть после такого пути!
– Таня, – неожиданно выпалил Александр, шагнув к ней, – теперь, когда я в полном сознании, расскажи о Дмитрии!
– Нет. Не могу. Немного погодя, но не…
– Таня, ты знаешь, что я столкнулся с ним две недели назад и он сказал, что не встречался с тобой в Кобоне?
– А ты спрашивал?
– Разумеется.
Татьяна покачала головой и уставилась куда-то в пространство.
– Да видел он нас, видел… только…
Ведро качнулось. Молоко выплеснулось.
Пока они шли, Александр рассказывал о Ленинграде, боях и потерях Гитлера, об овощах, росших по всему городу.
– Представляешь, Таня, площадь перед Исаакиевским собором засажена капустой и картофелем. И желтыми тюльпанами. Что ты об этом думаешь?
– Должно быть, здорово, – выговорила она тоном, не содержавшим никакого намека на то, что было у них в Исаакиевском. Бесстрастным.
Все, что угодно, лишь бы она не грустила в такое утро! Но может, ему придется преодолеть слишком многое, прежде чем он дождется от нее утренней улыбки?
– А нормы повысили? – поинтересовалась Татьяна.
– Триста граммов по иждивенческой карточке. Шестьсот – по рабочей. Говорят, что скоро появится белый хлеб. Ленсовет обещал.
– Что ж, кормить миллион жителей куда легче, чем три.
– Теперь уже меньше миллиона. Многих эвакуировали баржами через озеро, – сообщил Александр и, сменив тему, заметил: – Вижу, в Лазареве хлеба вдосталь. И не только…
– Всех похоронили?
Александр едва слышно вздохнул.
– Я руководил рытьем могил на Пискаревском кладбище.