Она ощущала его теплые жесткие губы. Щетина терлась о внутреннюю сторону ее бедер. Нет, это уж слишком, слишком… Она горела как в огне. Горела и плавилась.
Ее все еще трясло от пережитого наслаждения, когда Александр вскарабкался на лежанку и положил руку на ее вздрагивающий живот.
– Господи боже, Шура! – задохнулась она. – Что ты со мной делаешь?
– Ты неповторима.
– Правда? – пробормотала Татьяна. – Пожалуйста… еще?
Она взглянула на него и закрыла глаза, увидев широкую улыбку.
– И что? В отличие от тебя мне отдыхать не обязательно.
Ее руки сжали его голову.
– Тата… я говорил, что с ума схожу от твоих белых волос?
Она застонала: его язык, губы непередаваемо возбуждали.
– О Шура…
– Что?
Татьяна, охваченная головокружительным возбуждением, несколько мгновений не могла говорить.
– Что ты подумал, когда впервые увидел меня в этом платье?
– Что я подумал?
Она снова застонала.
– Я подумал… ты меня слышишь?
– О да.
– Я подумал…
– Шура!
– Я подумал, если Бог есть… если Ты есть, Боже, дай мне любить эту девушку, когда на ней будет белое платье с красными розами.
– О…
– Татьяша, разве не чудесно сознавать, что Бог есть?
– Да, Шура, да…
– Шура, – пропыхтела она, лежа на боку с полузакрытыми глазами, пересохшим ртом и не в силах втянуть в себя воздух. – Ты немедленно должен подтвердить, что показал мне все. Все, что есть. Потому что я сейчас умру.
– А могу я удивить тебя? – улыбнулся он.
– Нет! Скажи, что больше ничего нет.
Она слишком поздно заметила его многозначительный взгляд. И не успела оглянуться, как он опрокинул ее на спину и лег сверху.
– Больше ничего?
Жадно целуя Татьяну, он развел ее ноги.
– Да я еще даже не начал, понятно? И кажется, напрасно тебя щадил.
– Это ты называешь «щадил»? – ахнула она, вскрикнув, когда он вонзился в нее, цепляясь за него, выгибаясь под его весом. Расплавленные внутренности снова загорелись.
– Этого слишком много? Ты вцепилась в меня, словно…
– Конечна, слишком.
– Тата… – Губы Александра блуждали по ее плечам, шее, губам. – Сегодня наша брачная ночь. Берегись, к утру от тебя ничего не останется. Кроме платья.
– Обещаешь? – прошептала она.
– Знаешь, – сказал он позже, коснувшись ее кольца, – в Америке новобрачные обмениваются обетами. Хочешь их послушать?
Татьяна почти не слушала. Она думала об Америке. Интересно, есть ли там деревни с избами на речных берегах? В Америке уж точно не было войны, голода и Дмитрия.
– Татьяна, очнись! Священник спрашивает: берешь ли ты, Александр, эту женщину в свои законные жены? Потом то же самое спрашивает у тебя. А потом мы произносим обеты. Сказать какие?
– Какие?
Татьяна поднесла его пальцы к губам.
– Повторяй за мной: я, Татьяна Метанова, беру этого мужчину в мужья…
– Я, Татьяна Метанова, беру этого мужчину в мужья.
Она поцеловала его большой палец, указательный, средний… У него такие чудесные пальцы.
– Чтобы жить с ним в таинстве брака…
– Чтобы жить с ним в таинстве брака…
Она поцеловала безымянный.
– Буду любить его, утешать, почитать и хранить…
– Буду любить его, утешать, почитать и хранить…
Она поцеловала кольцо на его пальце. И мизинец.
– И повиноваться…
Татьяна улыбнулась, закатив глаза.
– И повиноваться.
– И, презрев всех других мужчин, быть верной ему до того дня, когда смерть разлучит нас…
Она поцеловала его ладонь. Вытерла слезы со щек его ладонью.
– И, презрев всех других мужчин, быть верной ему до того дня, когда смерть разлучит нас…
– Я, Александр Баррингтон, беру эту женщину в жены…
– Не надо, Шура.
Она уселась на него верхом и стала тереться грудями о его грудь.
Чтобы жить с ней в таинстве брака…
Она поцеловала его в грудь.
– Я буду любить ее…
Его голос прервался.
– …утешать, почитать и хранить…
Она прижалась щекой к его груди, слушая ямбический ритм его сердца.
– И, презрев других женщин, останусь верным ей до того дня…
– Не надо, Шура.
Его грудь была совсем мокрой от ее слез.
– Пожалуйста.
Он подложил руки под голову.
– Есть вещи похуже смерти.
Ее сердце переполнилось жалостью и любовью. Воспоминаниями о матери, склонившейся над шитьем. О последних словах Марины: я не хочу умирать… хотя бы раз в жизни не испытав того, что чувствуешь ты. О смеющейся, заплетающей косы Даше где-то в другой жизни.
– Да? И что же именно?
Он не ответил.
Но она все равно поняла.
– Уж лучше плохая жизнь в Советском Союзе, чем смерть. Разве не так?
– Если жизнь с тобой, тогда да.
Татьяна кивнула.
– Кроме того, я еще не видела хорошей смерти.
– Видела. Что сказала Даша, перед тем как умерла?
Она вжалась в него, стараясь проникнуть внутрь, в самую глубь, в самую суть, коснуться его благородного сердца.
– Сказала, что я хорошая сестра.
Александр нежно погладил ее по щеке.
– Ты была очень хорошей сестрой. Она покинула тебя с достоинством.
Пауза.
– И умерла хорошей смертью.
Она поцеловала его там, где билось сердце.
– А что скажешь мне ты, Александр, когда оставишь одну в этом мире? Что скажешь? Чтобы я знала? Чтобы могла услышать?
Александр перевернулся и наклонился над ней.
– Таня, здесь, в Лазареве, смерти нет. Ни смерти, ни войны, ни коммунизма. Только ты, только я и только жизнь. – Он улыбнулся. – Семейная жизнь. Так что давай забудем обо всем и будем жить этой жизнью.
Он спрыгнул вниз.
– Пойдем со мной!
– Сейчас.
– Надень платье, – велел он, натягивая галифе. – Только платье.
Она улыбнулась и спорхнула с печки.
– Куда мы идем?
– Танцевать.
– Танцевать?
– Ну да, ведь на свадьбах всегда танцуют!
Он вывел ее из тепла в холод, на окутанную лунным светом поляну, куда доносились плеск воды, потрескивание сосен, крики совы. В воздухе разливался аромат хвои.
– Взгляни на луну, Таня, – шепнул Александр, показывая на дальнюю лощину между горами.
– Смотрю, – эхом отозвалась она, жадно глядя на него. – Но у нас нет музыки.
Она стояла перед ним, улыбаясь, держа его за руки.
Александр рывком притянул ее к себе.
– Танец с моей женой в свадебном платье, под свадебной луной…
Они закружились на поляне, под медленно встающей алой круглой луной, окруженной красноватым гало. Александр негромко запел по-английски:
К своему удивлению, Татьяна почти все поняла.
– Шура, какой у тебя хороший голос. И я знаю этот вальс. В России он называется «Голубой Дунай».
– Мне больше нравится на английском.
– Мне тоже, – согласилась она, прижимаясь к его обнаженной груди. – Ты должен научить меня словам, чтобы я тоже могла спеть его тебе.
– Пойдем, Татьяша, – попросил он, потянув ее к дому.
В эту ночь они не спали. Нетронутые бутерброды так и остались лежать на земле под деревьями, где сидела вечером Татьяна.
Александр.
Александр.
Александр.
Годы, проведенные на даче, лодка, озеро Ильмень, королевой которого ее называли, навсегда ушли, пропали в тумане исчезнувшего детства, когда Татьяна в трепетном благоговении отдавалась Александру, а он, сгорая от нежности и вожделения, осыпал ее изголодавшуюся плоть ласками, словно насыщая ее своим эликсиром бессмертия… Земное все: восторги, страсти, муки – в небесное преобразилось в них…
Ранним утром Татьяна сидела на одеяле на берегу голубой хрустальной реки, держа голову Александра на коленях.
– Милый, хочешь искупаться?
– Может, и хочу, – лениво отозвался Александр, – если бы только сумел пошевелиться.
Они спали до полудня. Потом искупались и отправились к Наире. Женщины сидели на веранде, пили чай и оживленно стрекотали.
– Небось нам косточки моют! – сокрушенно выпалила Татьяна, отступая.
– Погоди, это что! Вот сейчас им будет о чем поговорить! – заверил Александр и, ущипнув за попку, подтолкнул ее вперед.
Старухи и в самом деле волновались за Татьяну. Дуся плакала и молилась. Раиса тряслась сильнее обычного. Наира укоризненно уставилась на Александра. Аксинья едва не подпрыгивала от возбуждения: ей явно не терпелось поскорее разнести новости по всей деревне.
– Где вы были? Мы уж и не знали, что делать! Думали, что вас убили! – выкрикнула Наира.
– Татьяна, ну-ка объясни! Тебя действительно убили? – спросил Александр, стараясь не улыбаться.
Все, кроме Татьяны, негодующе загомонили. Александр браво отдал честь и вышел, чтобы побриться. Ну до чего же он похож на пирата с этой своей черной щетиной! Что теперь делать? Притворяться? Снова лгать? Откровенно признаться? Объяснить… Сможет ли она вынести это? Объяснить желающим ей добра женщинам, как все было на самом деле? Они считали ее совсем другой, и теперь их мир перевернется. Всего несколько дней назад все они были взбудоражены известием о том, что Александр, проехавший полстраны, чтобы жениться на невесте, теперь изнемогает от горя, и вдруг это! Что они скажут? Наверняка осудят и его, и ее.
– Татьяна, может, все-таки скажешь, где ты была?
– Нигде, Наира Михайловна. Мы ходили в Молотов. Купили кое-какие вещи, еду… мы…
Что она им скажет?
– Где ты спала? Тебя не было три дня. Мы тут извелись, гадая, что с тобой стряслось?
В этот момент на веранду вышел Александр и без обиняков выпалил:
– Ты уже сказала, что мы поженились?
Старухи дружно ахнули. Казалось, на веранде в этот миг вообще не осталось кислорода, втянутого четырьмя парами легких. Четыре рта открылись в немом изумлении. Татьяна потерла глаза. Ну вот, только доверься ему! И что, спрашивается, будет?