Эти слова его удивили. Почти как в ночь после свадьбы, когда он узнал, что она девственница. Она отвечала даже на самые легкие его прикосновения так, что сложно было поверить в ее неискушенность. Тогда она сказала, что ей никто не понравился. Ему хотелось расспросить подробнее, но он понимал, что сексуальное прошлое — не лучшая тема для влюбленных.
По меркам ее стандартов его прошлое казалось пошлым; особенно если учесть, что она начала думать, будто он ее не хочет.
«Я говорил так, чтобы причинить тебе боль».
«И это сработало».
Ему было страшно, что своими словами Тревис убил те малейшие чувства, которые она могла испытывать к нему. Весь вечер он ругал себя за то, как обошелся с тем, что имело такую большую ценность.
И в то же время он не мог избавиться от ревности, на которую не имел права. Но даже глаза Витто слегка загорелись при виде Имоджен, а ведь Тревис на 10 000 процентов предан Гвин. Каждый смотрел на Имоджен, но не потому, что она была загадочной бывшей женой Тревиса, а потому, что на нее невозможно не смотреть.
Тревис гордился возможностью стоять рядом с ней, но им овладевал ужас. Он хотел ее — как и все остальные. И ничего не давало ему прав на нее, ну разве что кроме того, что она хотела отплатить ему за помощь.
Об этом Тревис думал, когда увидел мать, которой захотелось узнать о пассии сына. Ее присутствие напомнило ему, как условна любая моногамия. Не имело значения, как сильно он хотел Имоджен. Обладать ею он не мог. Не навсегда. Не так, как ему бы хотелось.
И то, как мило Имоджен общалась с его матерью, переполнило чашу его терпения.
Нет, Тревис не настолько мелочен, чтобы продолжать наказывать мать. Имоджен попала в точку, указав ему на страх неидеальности. Но тогда его одолели животные инстинкты, и он уже не мог не ответить на брошенный ему вызов, на предложение поцеловать.
Он пытался контролировать ее, но его злило, что это невозможно. Едва он коснулся ее, как уже не мог ни о чем думать. Ни о чем, кроме удовольствия. Сперва ее, потом своего.
«Мы не хотим, чтобы кто‑то узнал».
Наверное, это ради него. Она собралась и вышла на публику, чтобы защитить его репутацию, и все, чего он хотел, — выйти и крепко взять ее за запястье, показать всем, что это его девушка. А потом снова затащить сюда и доказать это уже ей. И снова. И снова. Животные инстинкты опять пытались взять над ним верх, но он умылся холодной водой и собрал волю в кулак.
Тревис вернулся на праздник и почувствовал легкую панику, когда не сразу ее нашел. Имоджен снаружи общалась с его отцом.
Заметив морщинки на ее платье — только ему было известно, как они появились, — он почувствовал какое‑то примитивное удовлетворение; внутри полыхал пожар от желания повторить все еще раз.
Отец давал ей урок истории, рассказывая о владениях, еле заметных в темноте.
Не в силах прожить еще хоть секунду, не касаясь ее, он нащупал ее руку.
— Потанцуем?
На ее лице отразилась такая боль, что он едва не упал в воду, но Имоджен тут же опустила ресницы в немом подчинении.
— Если хочешь. Прошу прощения, Генри.
— Веселитесь.
Улыбка отца составляла такой контраст с опечаленностью Имоджен, что сердце Тревиса заныло. В его объятиях Имоджен оставалась зажатой и напряженной.
— Он просто рассказывал мне о зданиях, мы не касались тебя или нас. — В ее голосе слышался страх.
— Я не хотел вас прерывать. — Или хотел. Зачем отцу узнавать ее ближе? Он сегодня ввалился в дом с бестолковыми объяснениями, в ответ на которые отец неуверенно кивнул.
«Прости мне мои надежды на то, что твои причины для развода были не такими серьезными, как мои. Конечно, если бы я все еще был женат на твоей матери, у меня не появилось бы Гвин и ее детей. Видимо, все произошло так, как и должно было произойти».
Как и должно? Первая жена его обманула, а вторая заболела через пару месяцев после свадьбы и умерла через несколько наполненных болью лет.
Напряжение Имоджен росло, он словно передвигал манекен по танцполу; манекен, который почему‑то прятал лицо.
Тревис оглянулся и, заметив наблюдавшую за ними Гвин, ушел с танцпола в тень.
— Имоджен, я…
— Не извиняйся, будет только хуже. — Она смотрела на воду, чтобы никто не мог прочитать глубину несчастья в ее глазах.
— Я причинил тебе боль. — Его раздирало на части от стыда. Он пытался быть нежным, словно это могло искупить прежнюю ярость.
— Боль себе причинила я; я думала, что смогу что‑то доказать, но на деле просто добавила себе поводов для переживаний. И ради чего? Ничего не меняется. — Она прижалась к перилам и задрала голову, пытаясь удержать слезы, успокоить дыхание.
— Вы в порядке? Мама сказала что‑то не то? — К ним подошла обеспокоенная Гвин, и Имоджен тут же натянула на лицо улыбку.
— У меня морская болезнь. Только, пожалуйста, не рассказывай никому, а то появятся ненужные сплетни. Ты не мог бы принести мне имбирного пива? — Она обратилась к Тревису.
Она так легко лгала, что это пугало и заставляло сомневаться во всех остальных ее словах. Их секс в этом отношении ничего не изменил.
Он заказал напиток и пообещал себе никогда больше не участвовать в мероприятиях на воде. Когда начинается шторм, бежать некуда.
Имоджен так старалась сохранить улыбку, что у нее уже болели щеки, а зубы стерлись от постоянного стискивания.
Было уже за полночь, но у раковины ее ждал сверток — консьержу удалось выполнить ее просьбу и сделать покупку в круглосуточной аптеке.
— Боже! Неужели ничего в этой жизни не может быть просто?
Она вышла из ванной, и Тревис, успевший скинуть пиджак и уже развязывавший галстук, с удивлением на нее посмотрел.
— Что случилось?
— Посмотри на это! Смысл принимать и то и другое, если действие одного отменяется вторым? — Она сунула ему в руки контрацептив и антибиотик и вернулась в ванную смыть макияж. От смеси отчаяния и страха ее била дрожь.
Ей все еще не верилось, что у них был такой секс. После слов, что он просто хотел причинить ей боль, Имоджен чувствовала обостренную потребность проверить искренность его желания. Во время спора она подстрекала его, и отчасти ей доставляло удовольствие, что они оба по‑прежнему мгновенно загораются страстью. Но какое бы удовольствие и физическую радость ни принес секс, она лишь убедилась, что он может заниматься сексом с тем, кто ему не нравится.
Как горько.
— Все в порядке. — Тревис зашел в ванную с таблетками в руках.
Она закончила с чисткой зубов, налила воды и приняла антибиотик, а следом — контрацептив. Имоджен старалась сделать это так, чтобы он мог видеть и не предъявлял ей потом обвинений, если что‑то пойдет не так.
Он резко вдохнул, словно каким‑то неведомым образом ее действия причинили ему боль.
— Значит, никаких обсуждений.
— А что обсуждать? Ты не хочешь от меня ребенка. Жалеешь, что вообще дотронулся до меня. Не возражаешь? — Она подняла волосы и повернулась к нему спиной, чтобы он снял ожерелье.
Он положил цепочку на раковину, внезапно обнял Имоджен и положил голову ей на плечо. Его лоб полыхал таким жаром, что она мгновенно потеряла всю свою стойкость.
— Единственное, о чем я жалею, что не обращался с тобой нежнее. Ты разрушаешь меня, Имоджен. — Его голос был мрачен, но от дыхания мурашки бежали по спине. — Когда мы вот так рядом, ничто не имеет значения. Ты словно наркотик.
Разрушительна и уродлива. Ее сердце заходилось от горя.
— И ты это ненавидишь. Ненавидишь меня. Я знаю.
— Я не ненавижу тебя. У меня нет ненависти к тому, что мы вдвоем. Вот в чем проблема!
Она дрожащими руками сняла серьги и положила их на мраморную поверхность; она смотрела на них не отрываясь, не в силах заставить себя взглянуть в зеркало и увидеть их странную пару. Просто ждала, пока он ослабит давление, и будет понятен нанесенный ущерб.
— Ты такая яростная и опасная, что я забываю, как ты мягка и нежна, как легко причинить тебе боль. — Он осторожно массировал ее бедра.
— Я в порядке. У нас и раньше был быстрый секс — я бы сказала, если что‑то было не так.
Он глубоко выдохнул, прижал к себе Имоджен и легко поцеловал ее в ухо, так что она чуть не растаяла от нежности. Ощутив себя в полной безопасности, она положила руку ему на талию и позволила себе прислониться к нему и закрыть глаза.
— Я устала от боли, стыда и вины. — Она перешла на шепот. — Устала быть разочарованием.
— Ты не разочарование.
Имоджен повернулась к нему лицом.
— Ты не хочешь этого. Ты не хочешь меня.
Он отвел взгляд от зеркала, словно не в силах на себя смотреть.
— Я не хочу быть в зависимости от того, какие чувства ты во мне вызываешь. Тебя всегда было слишком много для меня. Никогда недостаточно. Не знаю, как справляться с силой под названием «Имоджен». Ты такая красивая и страстная. Я даю обещания, которых не могу исполнить, просто ради того, чтобы дотронуться до тебя. Я хочу тебя так сильно, что это невыносимо.
— Не хочу быть твоим разрушительным импульсом, Тревис. Я хочу…
Она хотела быть любимой. Желанной. Так она думала поначалу, когда была молода и наивна, когда за неделю стала жертвой слепой страсти. Она хранила себя до мужа, потому что верила, что если мужчина на ней женится, то только по любви.
Теперь она была старше и мудрее, но…
— Я хочу тебе нравиться. — Ее голос дрожал. — Хотя бы немного. Нас должно связывать что‑то еще, кроме оргазма. Да, пожизненная преданность оказалась для нас обоих слишком серьезным требованием. Я знаю. Четыре года назад мы должны были ограничиться романом, но роман сейчас — это сумасшествие. Ты отталкиваешь меня. Я — твой благотворительный проект, мы слишком не равны.
— Это не благотворительность. Я помогаю тебе, потому что хочу этого. Потому что мне не все равно. Я бы не простил себя, если бы не сделал этого. — Он посмотрел ей в глаза.
«Не все равно». В ее груди начала биться глупая, наивная надежда.