— Но мне сложно тебе доверять. И в этом не только твоя вина. Я не доверял тебе еще до того, как у меня появилась причина.
— Значит, я оправдала твои ожидания.
— А насколько доверяла мне ты?
— Ты не дал возможности проверить.
— Справедливо. И в этом я вижу потенциал для нашего романа. Романа, в котором не будет дополнительного давления в виде брака или ложных мотивов.
— Без ожиданий? Даже без будущего? — Она хотела, чтобы оба согласились с правилами, хотя это и причиняло боль.
— Да.
Не так плохо. Ему действительно не все равно, а возможность сложить оружие приблизит ее к покою, о котором она так мечтала. Хотя бы что‑то.
Она поцеловала его в запястье, и внезапно все эмоции вырвались наружу и притянули их друг к другу. Он прижал ее к себе и поцеловал — сильно и нежно одновременно; страстно и сладко. Как же сладко! Они долго стояли так, касаясь друг друга и продолжая целоваться. Она снова и снова проводила пальцами по его волосам, по такому знакомому ежику. Он держал ее за ягодицы и целовал в шею, посмеиваясь от удовольствия, когда от его прикосновений она дрожала и стонала.
— Это все еще моя слабость.
— Я дойду до твоей поясницы, прежде чем мы закончим. — От его бархатного голоса по всему телу расходились мурашки.
По его лицу было понятно, что она стоит всех сложностей, на нем читались одобрение и голод, чистое желание, все его внимание было приковано к ней. Как же опьяняет, когда на тебя смотрят вот так. Вот почему когда‑то она в него влюбилась.
Она закрыла глаза, чтобы не начать верить в невозможное, и, погладив его по шее, притянула ближе. Тревис подхватил ее на руки и, перенеся в комнату, поставил на кровать.
— Я хочу посмотреть на тебя целиком. — В голосе Имоджен слышалась робость, она теребила пуговицы на его рубашке. — Чувствовать тебя.
Он выдернул рубашку из брюк и резко стащил ее, чертыхнувшись, когда запонка застряла на запястье. Имоджен засмеялась.
— У нас вся ночь впереди.
— Ты не представляешь, как сильно я хочу обнажиться перед тобой. — Он одним движением освободился от оставшейся одежды.
Одного его вида было достаточно, чтобы она растаяла. За прошедшие годы Тревис стал еще более мускулистым, плечи словно расправились. Плоский живот и узкие бедра выглядели еще сексуальнее, а его плоть уже дрожала от возбуждения.
Он был огромен и внешне агрессивен, но его руки с удивительной мягкостью снимали с нее платье, обнажая грудь. Под его взглядом соски затвердели еще сильнее, он словно вскрывал раковину с жемчужиной и за этим процессом забывал даже дышать. Тревис осторожно поднял ее руки, давая платью соскользнуть вниз. Она осталась в одних трусиках и черных лодочках с бархатными ремешками. Он осматривал ее с ног до головы, и его дыхание становилось все более частым; от его взгляда кровь разбегалась по венам, Имоджен била такая сильная дрожь, что она едва удерживалась на ногах.
Медленно, мучительно медленно он снял с нее трусики, освобождая тело миллиметр за миллиметром.
— Не зажимайся, пусть они упадут.
— Тревис.
— Я знаю, я тоже хочу тебя. Но дай мне посмотреть.
Шелк наконец скользнул вниз, но Имоджен чувствовала нарастающую беспомощность. Под его поглаживаниями она могла только стонать, а ей так хотелось быстрее слиться с ним. Тревис придвинулся еще ближе, обжигая ее жаром своей кожи. Их поцелуй был страстным и глубоким, они отбросили все ограничения и целовались так, что едва могли устоять на ногах. Ей хотелось вжаться в него, почувствовать его изнутри всем своим телом.
Внезапно она оказалась на спине, под его большим телом и пристальным взглядом.
— Я должен сделать это аккуратно. — Он достал презерватив.
— Не могу дождаться.
Он перевернулся, дав ей оказаться наверху.
— Сделай что хочешь, а потом я сделаю по‑своему.
В каком‑то неутолимом голоде она с новой силой вжималась в него, пытаясь стать одним целым. Второй оргазм был еще сильнее и приятнее, чем первый. Наконец она опустилась на него, на все его крепкие мышцы, скрывающие под собой взрывные гормоны.
— Спасибо.
— Ну нет, моя красавица. Это было для меня, и это было прекрасно. А теперь я дам тебе то, за что ты действительно сможешь быть благодарна.
Он перевернулся, так чтобы она снова оказалась под ним, и принялся целовать, покусывать, облизывать ее всю с ног до головы. Он действовал медленно и спокойно, никуда не торопясь, начав с ее груди и спускаясь все ниже. Каблук застрял в простынях, и Тревис опустился на колени, чтобы очень осторожно снять с нее обувь и покрыть поцелуями лодыжки. Кончиками пальцев он поглаживал ее под коленями, внутренней поверхностью бедра она чувствовала его щетину.
Возбуждение нарастало, и внезапно он с порочной улыбкой развернул ее на живот и, прикусив ягодицы, начал покрывать поцелуями поясницу, настолько чувствительную, что по телу Имоджен разошлись мурашки.
Он раздвинул ее бедра таким уверенным жестом, что она вскрикнула; она не могла говорить и едва дышала, ее переполняло блаженство.
— Я могу делать так бесконечно. Трогать тебя, пробовать тебя. — Он устроился поудобнее.
Долго‑долго он продолжал играть с ней таким образом, давая почувствовать свой вес, передавая ей свой запах. Возможно, это демонстрация власти, но казалось и чем‑то другим. Это не было угрозой — скорее напоминанием, что она может ему доверять.
Когда он возбудился достаточно, чтобы снова дать ей перевернуться на спину, она раскрылась, словно цветок, и приняла его в себя, растворяясь в сексуальном дурмане. Она ласкала его, стонала от каждого движения внутри себя, целовала его и полностью перестала себя сдерживать. Отдавала всю себя целиком.
— Посмотри на меня. — Он остановился и пригладил ее волосы.
Ей с трудом удалось открыть глаза, слишком все было интимно. Она была на краю оргазма, все ее тело кричало об этом.
В глазах Тревиса сверкала жажда обладать. Он знал, что она целиком в его руках, отдала всю себя без каких‑либо условий. Его голос гипнотизировал, растворял.
— Пора. Давай со мной.
Он начал двигаться внутри ее сильнее, сосредоточеннее, и она почувствовала новую волну удовольствия, еще более всеохватывающую, заполняющую ее изнутри целиком. Наконец они дошли до конца, и мир вокруг них разлетелся на части.
Проснувшись от звонка, Имоджен не сразу вспомнила, что она не одна в постели. Тревис с трудом оторвался от нее и поднял трубку.
— Сандерс.
Ее возбуждал даже один звук его голоса.
Прошлой ночью они сделали все возможное, чтобы переписать Камасутру, а потом заснули, запутавшись друг в друге. За все время они обменялись лишь парой слов, но теперь ей казалось, что она снова принадлежит ему. Его возлюбленная, его жена.
И все‑таки стоило проявлять осторожность.
Кто бы ему ни позвонил, это была женщина. Имоджен не пыталась разобрать слова. Она разрывалась между желанием снова заснуть и отложить возвращение в реальность и тем, чтобы прижаться к Тревису.
Она чувствовала усталость, но в то же время и сексуальную удовлетворенность, ей хотелось снова оказаться в его руках и так там и остаться.
— Тогда увидимся. — Он закончил разговор и положил руку Имоджен на бедро. — Через тридцать минут мама будет внизу.
— Ты прав, глупая затея с завтраком. Можешь сказать «Я же тебе говорил» и насладиться этим. — Имоджен забралась с головой под одеяло.
Он молчал.
— Ты злишься?
— Я бы предпочел остаться в кровати, но это невозможно, так что я просто пытаюсь расслабиться.
Имоджен заставила себя опустить одеяло и посмотреть на него. Перед ней лежал мужчина, в которого она влюблена без памяти; бесконечно мужественный, с какой‑то животной гордостью в глазах.
— Или ты спрашиваешь, злюсь ли я за прошлую ночь? Конечно нет, было невероятно.
— Прекрасно. — Она оперлась локтем на его грудь, и Тревис поцеловал ее.
— Душ. — Он заставил себя подняться с кровати. — Поодиночке, или мы еще неделю не выйдем из комнаты.
Вопреки тому, что думала Имоджен, Тревис не держал обиды на мать. Когда‑то он злился, да. Ему казалось, родители любят друг друга, но вот вскрывается интрижка — и все рушится.
С ее отъездом не стало всего, о чем она заботилась и что Тревис воспринимал как должное. Ему пришлось взять ответственность не только за себя, но и за отца, который нашел утешение в бутылке. Тревис даже боялся оставлять его одного, пока был в школе. Он ездил к матери только в крайних случаях — все‑таки теперь она жила со своим новым любовником, с которым встречаться не хотелось. К счастью, Тревис был уже достаточно взрослым, чтобы самому решать, когда и к кому ездить. Возможно, в чем‑то здесь была и доля наказания.
В последний школьный год и начале университета дистанция между ними закрепилась, в его жизни не было времени ни на что, кроме собственных амбиций. Единственное, что он еще считал важным, — проведывать отца, у которого как раз начался роман с матерью Гвин. А как только его карьера стала развиваться и позволила ему переехать в Нью‑Йорк, он свел общение с матерью до звонков несколько раз в год.
Повлиял ли впечатлительный подростковый возраст на то, что ее действия он спроецировал на всех женщин? Возможно. Это как минимум одна из причин его уверенности в недолговечности брака с Имоджен.
Ненавидел ли он мать за это, обвинял в этом? Хотел наказать? Нет. Им просто было не о чем говорить.
Но сегодня он впервые за десять лет заметил, что она стареет. Появились морщины. Может, Имоджен права? Неприятная мысль, но возможно, он действительно повел себя нечестно по отношению к Элизе, так долго ее избегая.
Он позволил Имоджен поддерживать разговор и был готов даже к тому, что она начнет говорить о них как о паре — видимо, повлияли те несколько часов, в которые они пытались стать единым целым. И пусть временная, но они действительно пара. И слово «временная» как‑то подозрительно напрягало.
Женщины начали с обмена любезностями по поводу праздника и оркестра, а прежде чем коснуться действительной причины встречи, мать осторожно посмотрела на него.