— Я и не знала, что Тревис был женат.
— Никто не знал. — Имоджен улыбнулась. — Мы были молоды, мне и вовсе только исполнилось двадцать. Сейчас, когда я стала старше и мудрее, мне кажется нужным запретить давать пожизненные клятвы до двадцати пяти лет.
— А сколько тебе сейчас?
— Двадцать четыре.
За вежливой улыбкой матери читалось что‑то еще, да и говорила она больше для Тревиса.
— Возможно, поэтому мой брак и распался. И еще разница в возрасте.
Тревису были неприятны оправдания, но он действительно не думал, как разница в восемнадцать лет могла повлиять на Элизу.
— Генри был таким же амбициозным, как Тревис? Для меня это оказалось очень сложно. Я пыталась встать на ноги, и у меня ничего не получалось, а он с такой видимой легкостью добивался успеха. — Имоджен дотронулась до его руки. — Это не обвинение, просто я тогда испытывала смешанные чувства. Радость, что у тебя все складывается, и грусть, потому что у отца — и у меня — дела обстояли совсем не так.
Он перестал спрашивать Имоджен о работе, когда она достаточно сухо сказала, что отец отказался печатать ее материал о Тревисе. Скупое объяснение зародило в нем подозрение, что интервью стало просто поводом для знакомства, что она не до конца честна с ним. Как оказалось — она действительно что‑то скрывала, просто не то, что он думал.
— С Генри было непросто. — В голосе матери слышалось восхищение. — Люди умоляли его пойти в политику. Мы шутили, что я его трофейная жена, и в каком‑то смысле так и было. Он был готов к выводку ребятишек, но из‑за занятости редко находил время даже для сына, который уже появился на свет. У меня с трудом получалось справляться с материнством и домашним хозяйством, и, хотя я пыталась быть хорошей женой, мне казалось, что лучшие годы проходят мимо. — Она снова посмотрела на Тревиса, умоляя о понимании. — Амбиций у меня было достаточно, но вот возможности их осуществить — нет.
Тревис не отрывал взгляда от кофе. Мать открыла линию бутиков и справлялась с ними вполне хорошо. Никогда не просила его о помощи. Она вообще его никогда ни о чем не просила, разве что сделать что‑то по дому.
— Генри занимался всем и сразу, а я чувствовала себя довольно одиноко; было сложно поверить в любовь, когда его внимание принадлежало кому угодно, но не мне. И только когда я причинила ему такую боль, что он не смог меня простить, я поняла, насколько глубоки его чувства.
— Но он простил вас, я видела, как вы танцевали прошлой ночью. Вы так мило смотрелись вместе.
Улыбка матери не достигала глаз, она пристально смотрела на Тревиса.
— Измена — это очень неприятно. И если моя незрелость — единственное, что стоит между нами, я бы попробовала снова. Даже сейчас.
К ним подошла знакомая, и они какое‑то время общались на безобидные темы. Но вскоре Имоджен отошла в туалет и оставила Тревиса наедине с Элизой.
— Мне она понравилась.
Его молчание стерло с ее лица улыбку.
— Тревис, если я виновата в том, что ты не можешь открыть свое сердце…
— Не ты.
Может быть, ее действия повлияли на то, как он относился к браку, но…
— Я не понимаю даже, для чего вообще нужен брак. И не говори про детей — ты только что упомянула, что материнство тебя ограничивало. Это не пожизненное обязательство, мы оба доказали, что это не так. Так зачем переживать по этому подводу? Это социальный конструкт, который не имеет никакого смысла.
Элиза озадачилась.
— Но я не говорила о браке. Я говорила о любви.
— Это тоже временное явление. — Если вообще существующее.
Мать хотела запротестовать, но ведь она и сама обманула отца, потому что не верила в его любовь. Ее было недостаточно, чтобы хранить ему верность. А после уже отец полюбил другую и доказал, насколько непостоянно сердце.
Может, Имоджен не такая эгоистка, как ему казалось во время брака, но она не любила его — недостаточно, чтобы быть честной. И сейчас, когда о любви все еще рано говорить, он с большой бережностью относился к тем точкам пересечения, которые они нашли.
— Нам хорошо, мама. Пожалуйста, не вмешивайся.
— Да? Отец тоже так думал — и что получилось?
К возвращению Имоджен семейного воссоединения не случилось, хотя Тревис и начал смотреть на мать. Она чувствовала свою ответственность за встречу, но им пора было собираться к Генри. К счастью, дети позволяли отвлечься. Напряжение вернулось только вечером, когда детей отправили спать.
Все сидели вокруг дерева, мерцающего огоньками, и угощались вином из бутылки с семейной эмблемой, когда Гвин спросила Имоджен, не скучает ли она по празднованию со своей семьей.
— У меня нет семьи. — Имоджен пояснила, что еще в детстве потеряла мать и сестру, а отец умер в этом году.
— Это твое первое Рождество без него. Мне так жаль.
— Мы не праздновали. — Ответы давались без заминки. — И мне очень понравилось с вами, я благодарна за приглашение.
Сколько раз на нее смотрели вот так — словно хотели и боялись спросить, связано ли с религиозными причинами, что они не праздновали.
— Вообще?
— Несколько раз я наряжала елку, но… — Имоджен чувствовала на себе взгляд Тревиса.
По дороге в спальню он спросил:
— Твой отец даже не дарил тебе ничего?
— Пожалуйста, не будем портить приятный вечер. — Ей не сразу удалось найти слова для ответа. — И не думай, что ты должен как‑то это восполнить и сделать мне завтра подарок. Это расстроит меня.
— Почему?
— Не хочу благотворительности.
Он обнял ее, не давая расстегнуть блузку.
— Я ненавижу его.
— Не стоит тратить на это энергию.
— Как скажешь.
Поцелуй перерос в нежнейший секс, а утром Тревис принес Имоджен кофе со взбитыми сливками и шоколадной стружкой.
— Малышка уже проснулась и умоляет открыть подарки. Ты хочешь открыть свой здесь или спустишься вниз? — Он поставил чашку на столик и вытащил коробочку в золотистой бумаге.
— Я же просила…
— Они так хорошо смотрелись на тебе, что я решил их оставить и подарить, Рождество тут ни при чем. — Он мазнул ее по носу взбитыми сливками. — Скажи «спасибо».
— Серьезно? — Она хотела оттолкнуть коробочку, но предательские пальцы уже разворачивали упаковку. У него удивительный вкус в украшениях, и серьги и подвеска были такими красивыми, что ей действительно не хотелось с ними расставаться.
— Да. Счастливого Рождества.
У Имоджен перехватило дыхание — впервые за двенадцать лет оно действительно было таким. Она потянулась поцеловать Тревиса.
— Спасибо.
Все эти четыре года Имоджен винила себя в том, как сложился их брак. Опираясь на отношения с отцом, она по умолчанию приняла на себя ответственность за то, что Тревис не полюбил ее. Последняя встреча добавила чувства вины — Тревис вел себя очень высокомерно и злился, а после согласился, что развод действительно отличная идея. Она так и осталась в уверенности, что ничего не вложила в их отношения.
По мере прояснения юридических вопросов Тревис все меньше разговаривал с Имоджен, и это возвращало ее в детство и заставляло чувствовать себя недостойной любви. Ее снова отвергали.
Два дня передышки, секса и удовольствия от визита к его семье напомнили, почему она вообще в него когда‑то влюбилась. Он демонстрировал свой ум в разговорах с Витто об инвестициях, но при этом продолжал прислушиваться к ней. Он был джентльменом, а в его одержимости порядком было даже что‑то приятное — он вешал ее пальто, вытирал муку со щеки. А в общении с племянниками открывался совсем с другой стороны, заполняя сердце Имоджен нежностью.
Однако нужно не забывать о реальности, которая и сама напомнила о себе. Первый раз — когда в самолете он надел наушники, чтобы посмотреть какие‑то относящиеся к работе ролики. А потом — когда всю дорогу от аэропорта куда‑то звонил.
Она была не столько уязвлена, сколько опечалена. Это амбиции вынуждали его забывать о ней? Или же он восстанавливался после близости последних дней? Ее было слишком много, как он сказал в первую ночь в Чарльстоне. Но тогда разве это лучше, чем когда тебя недостаточно?
«Я даю обещания, которые не могу исполнить, просто ради того, чтобы дотронуться до тебя».
В этот раз он не давал никаких обещаний — и, хотя Имоджен старалась помнить об этом, она чувствовала, что расставание причинит ей сильную боль.
— Ты меня слышишь?
Они уже вернулись, и она сидела на веранде, потерявшись в мыслях.
— Что? О, прости. — Она пыталась понять смысл его вопроса. — Нет. Прости, я не слышала, что ты сказал.
— Мне нужно уйти в офис. В каких мыслях ты заблудилась?
— Думала о визите ко врачу. — умолчание помогает защитить себя.
— Ухо болит?
— Нет. Хочу проконсультироваться по поводу ребенка.
— Я использовал…, — он вспомнил свой прокол. — Возможно, это хорошая идея. Спасибо.
На его лице проявились какие‑то эмоции, но исчезли быстрее, чем она смогла в них разобраться.
— Дай знать, когда тебе нужно будет туда, я вызову машину.
— Спасибо. Хочешь, чтобы я приготовила что‑нибудь сегодня?
— Ты не обязана этого делать.
— Тогда, когда увидимся, я придумаю что‑нибудь из того, что есть в холодильнике. — Она поднялась на цыпочки и поцеловала его на прощание.
— Я имел в виду, что мы можем где‑нибудь поужинать, если хочешь. Меня не будет всего час.
— Увидимся, когда увидимся, Тревис. Я помню, во что выливается час.
Он обнял ее, не давая отстраниться.
— Звучит как упрек.
— Совсем нет. Сейчас у тебя даже больше обязанностей, чем раньше. А я занимаю еще меньшую часть твоей жизни, чем тогда. И это нормально. — По крайней мере, Имоджен пыталась в это поверить. — Я пока поищу работу. Да и Роуэн прислала мне письмо, мне нужно внимательно его прочитать; кажется, ей есть что мне предложить.
«Ник показал мне твою статью о Тревисе. Надеюсь, ты не против того, что я ее прочитала. Мне бы хотелось знать, как ты могла бы рассказать историю моей матери, представься такая возможность».