А она не просто ушла — еще и мужчину упомянула. И в нем подняли голову ревность и неуверенность. Как же глубоко он увяз, это непозволительно. В его жизни не может быть места таким американским горкам.
— Ваш муж гений. — Владелец расточал комплименты. — Лучше сделать невозможно.
Имоджен хотела было внести уточнения по поводу статуса их брака, но вмешалась жена хозяина.
— Вы должны приехать к нам на виноградник на следующей неделе. Мы устраиваем праздник.
— Имоджен только вернулась из Греции, где пишет биографию. Не думаю, что, пока она в работе, мы будем часто видеться.
От этих слов она вздрогнула, но смогла удержать лицо и продолжила беседовать с женой владельца, рассказывая о своей работе.
Когда Тревис увлек ее на танцпол, Имоджен не выдержала:
— Если ты не хочешь, чтобы люди считали нас парой, не стоило приглашать меня сюда.
— Я просто повторил то, что ты мне написала. Что тебе нужно как можно раньше вернуться обратно. Как Рейф?
Она остановилась.
— Что ты делаешь, Тревис?
— В смысле?
— Не придуривайся. Это не игра. А может, игра, если ты не оставляешь мне другого выбора.
— О чем ты говоришь?
— Я думаю воспользоваться твоим предложением уйти. — Она заставила себя улыбнуться. — Приношу свои извинения.
Он посмотрел в ее глаза, в которых плескалась боль предательства и разочарования, и понял: это конец. Ветер свистел в ушах, словно в свободном падении — но по крайней мере, теперь видна конечная точка. Земля.
— Я тебя провожу.
Он последовал за ней к лифту.
— Зачем ты попросил меня приехать сюда? — Она дождалась, чтобы двери кабины закрылись. — Чтобы максимально меня унизить? Почему не сказал оставаться в Греции? Почему сообщил, что хочешь, чтобы я была с тобой?
— Это ты скрываешь от меня, что встречаешься с другим…
— Не смей.
Она вышла из лифта в пустой коридор. Ее била такая дрожь, что не сразу удалось открыть дверь.
— Ты можешь обвинять меня в чем угодно. — Изнутри поднималась ярость. — Но никогда, никогда не смей обвинять меня в том, что я тебе изменяю. Это ты последние четыре года спал с каждым движущимся предметом.
Он покачнулся, словно ее слова отпечатались пощечиной на его лице.
— Немного поздно это обсуждать, нет?
— Думаешь, что если я не говорила об этом, то меня это не беспокоит? Да я ненавижу саму мысль об этом! Я молчала, потому что это я ушла от тебя. Наш развод произошел по моей вине. — Она с силой ударила себя в грудную клетку.
Он хотел возразить, но она не дала.
— Нет, я не прыгнула в кровать к первому встречному, стоило мне исчезнуть из поля твоего зрения. И будь ты проклят за такие мысли. — Она сбросила туфли и, выдернув серьги, бросила их на столик. Чем больнее, тем лучше, это отвлекает от того, что происходит внутри, от растущей и наливающейся темнотой пустоты. — А сколько женщин побывало в твоей постели в мое отсутствие?
— Ни одной. — Он оскорбился. — Не важно. Рейф, или кто‑то другой, или вовсе другая причина — нам не суждено быть вместе. И ты это знала, Имоджен.
— Серьезно? Ну если ты в это веришь, наверное, так и есть.
— Меня радует твой оптимизм, но он не дает тебе посмотреть на происходящее трезво. Мы оба знаем, что это было временно.
— То есть Рейф — просто повод? Тебе не хватает смелости сказать прямо о разрыве.
— Неужели это действительно должно быть настолько некрасиво? Да. — Его голос был сдержан и тверд, словно хрусталь. — Я готов пойти на разрыв. Мне жаль, если это причиняет тебе боль, но да. Все кончено.
— О, тебе жаль? Если ты причинил мне боль? Если хочешь знать, каждый день я жалею о том, что жива. Я привыкла брать на себя львиную долю ответственности и вины за каждый конфликт. Ты хоть понимаешь, что и сейчас я буду думать, что это моя вина? Моя вина, что ты не хочешь быть со мной. Что ты не способен на любовь. Что ты не хочешь меня. Мне больно, Тревис. Каждый день мне больно любить тебя и знать, что ты не чувствуешь того же самого. И тебе жаль?
— Да. И это только доказывает мою правоту. Ты должна уйти и найти кого‑то, кто подарит тебе любовь, которую ты заслуживаешь.
— Вау! — Как нелепо. Она поверила в то, что заслуживает любви, как раз когда он предложил ей поискать ее в другом месте. — Так и поступлю.
Она закинула обратно косметику и расческу и с громким щелчком закрыла чемодан. Громким, словно выстрел в самое сердце.
— Я заберу несколько вещей из квартиры и вернусь в Грецию. Роуэн выделила мне гостевой домик, чтобы я могла приехать в любой момент. Но не жди, что и на этот раз я буду хранить верность. Не жди, что я прощу тебя за ее отсутствие. На этот раз вина действительно твоя.
Тревис вернулся на торжество. Его сжигало желание выпить чего‑нибудь спиртного, но он ограничился водой. Он не отец и не позволит женщине его разрушить.
Следующим утром он на автопилоте упаковал ее платье и украшения. Каждый раз, когда в его жизни происходили неожиданные события, которые полностью ее меняли, он шаг за шагом выполнял все, что нужно было сделать.
Он сказал ей правду: их разрыва было не избежать. Может быть, вспышка ревности ускорила его, но правда в другом. Он не смог бы удержать ее. Не смог бы заставить ее хранить верность.
Он не хотел разрыва на расстоянии, поэтому спровоцировал его сегодня, пока еще мог справиться с ситуацией. Нет, он не гордился этим. И сейчас понимал, что поступил точно так же, как и в первый раз. Единственное, о чем он жалел, — что тогда Имоджен чувствовала себя виноватой за это. По крайней мере, сейчас они оба знали, что это его вина.
И это не слишком успокаивало.
Вместо того чтобы сразу отправиться в Нью‑Йорк, он заехал в Чарльстон навестить отца. Когда произошла ситуация с Гвин, Генри переехал в закрытый поселок. Внимание прессы еще долго не утихало, но отцу нравилось сообщество, которое там образовалось.
— Вы только сошлись, и уже все кончилось? Я думал, она в Греции только временно.
Тревис вздохнул. Ну почему нельзя просто принять то, что случилось? Обычно ему удавалось расслабиться во время визитов к отцу, но сейчас он не мог найти себе покоя и вскочил.
— Мы и в первый раз быстро поняли, что это ненадолго. А сейчас просто ничего не изменилось. — Он засунул руку в карман и нашел ее кольца. Позже он избавится от них, но сейчас просто потер друг о друга, зажав между большим и указательным пальцами. Это уже вошло в привычку.
— Я видел твою мать.
— Что?
Отец пожал плечами.
— Через несколько дней после моего дня рождения мы виделись с ней. Говорили о том, о чем раньше не общались. Я не дал ей шанса рассказать, как она это видит, был слишком занят оскорблениями и обвинениями. Боюсь, своими тогдашними словами я повлиял на то, как ты потом относился к женщинам.
— Папа…
— Ты знаешь, что я пил до того, как она мне изменила? Не хотел говорить тебе, но думал, ты догадаешься. Нет? Не с такой силой, но я чувствовал давление из‑за работы. Из‑за того, что люди хотели видеть меня в политике. Может, я и не спал с чужой женщиной, но я проводил больше времени с бутылкой и другими людьми, чем с твоей матерью. И в твоей жизни я не присутствовал так, как должен был. Ни до, ни после.
— Я не собираюсь никого обвинять, папа. Я никогда не чувствовал, что нужен матери. Не так, как тебе. И это единственная причина, почему с тобой у меня более близкие отношения. Нам не нужна семейная терапия или что‑то вроде этого. — Он потер шею. Может, это и неправда. Может, он и приехал сюда за сочувствием. Женщины. Серьезно?
— Имоджен тебе изменила?
— Нет, даже близко. — А он задал ей такой вопрос. Как стыдно. Она имеет право злиться на это. — Мы просто очень разные.
— Это хорошо.
— Почему? Я хочу рядом человека, на которого смогу рассчитывать. Хоть немного, а не… — Капризную, добрую и чувствительную. Настолько чувствительную, что он забывает обо всем.
— Тогда заведи собаку.
Он гневно посмотрел на отца.
— Не хочу поверить, что у нас есть будущее — образовать ячейку общества, а потом понять, что это не сработает. Уж лучше тогда пресечь это в корне.
— Если вы несовместимы, то да. Но каких гарантий ты хочешь, Тревис? Ты знаешь, что сказала Гвин, когда была здесь последний раз? Она рада, что последние годы мама провела со мной. Ты знаешь, у нас ведь были планы. Мы собирались путешествовать. Я рассчитывал на это. Этого не случилось, но я не жалею. И когда она заболела и это поставило крест на нашем будущем, я не стал разводиться. Ты не можешь рассчитывать ни на что, особенно на время. Если ты не любишь Имоджен, тогда хорошо. Двигайся дальше. Но если любишь, то какого черта ведешь себя так, словно когда ты проснешься и почувствуешь желание, она тут же окажется рядом с тобой? Ты теряешь время, а мог бы уже работать над моими внуками.
На следующий день Тревис вернулся в Нью‑Йорк. Слова отца продолжали звучать в его голове, а в пустом доме невозможно было находиться — все в нем напоминало об Имоджен. Тревис стал проводить больше времени в домашнем кабинете — до разрыва он думал отдать его Имоджен, чтобы она могла там писать биографию.
Если бы тогда, на яхте, она забеременела…
Неужели ему действительно нужен повод, да еще такой, чтобы попытаться наладить с ней связь? Попытаться всерьез. И что‑то ему подсказывало, что у него получится. Всегда получалось, когда что‑то действительно было нужно.
Он вспомнил времена, когда отец нуждался в помощи. Да, было много страха и ярости, но Тревис понимал, что ему делать. Он помогал матери, когда ее любовник уезжал, а у нее засорялась раковина или нужно было передвинуть мебель. Гвин долго думала, что Тревис ненавидит ее, пока ее собственная жизнь не пошла прахом. Он был в ярости, что ей потребовалось столько времени, чтобы попросить его о помощи. Должна же она была понимать: он примчится, стоит ей только попросить. Но она слишком горда.
Неужели нужно, чтобы Имоджен снова упала без сознания, чтобы он примчался и спас ее?