Когда она наконец посмотрела на него, в ее глазах сверкали слезы ярости. Тревис почувствовал болезненный укол совести.
— Я не хотел тебя унизить.
— Хорошо. — Имоджен снова стиснула руки. — Просто объясни мне правила, и я перестану их нарушать. Покаяние того не стоит.
— Это не было… — Он резко развернулся к ней, и она сжалась. — Я не собираюсь тебя бить!
— Я и не думала. — Имоджен продолжала оставаться максимально сгруппированной.
Тревис провел рукой по лицу, давая себе время немного прийти в себя, а мозгу — продумать стратегию борьбы. Он все еще не понимал, как обойтись с тем, что она ему рассказала об отце. Раньше она ничего не говорила о его жестокости; сложно поверить, что она так сильно старалась завоевать расположение мужчины, поднявшего на нее руку. Возможно, ее отец действительно был просто несчастным человеком, способным на приступы бешенства, но Имоджен эмоциональна. Могла ли она преувеличить, пытаясь заслужить сочувствие и прощение? Она сделала все, чтобы теперь он ей не верил.
Но оборонная реакция была явно инстинктивной, ужас вынудил ее сжаться.
— Он бил тебя? Твой отец?
— Нет.
— Имоджен.
— Перестань так произносить мое имя.
— Это твое имя.
— И ты обращаешься ко мне так, словно я глупая и непонятливая и тебе невыносимо со мной разговаривать. Не обязательно использовать кулаки, чтобы причинять боль людям, Тревис. — Локти прижаты к ребрам, все тело напряжено, словно она в любой момент готова сорваться с места.
«Утонуть должен был последыш».
Не хотелось верить, что отец был настолько жесток. Ведь тогда тот факт, что он заставил ее вернуться к нему, представал совсем в другом свете. Именно заставил. Тревис чувствовал, как вина сжигает его сердце.
— Просто скажи правила, и я буду им следовать. Не противоречить тебе на глазах у всех. Носить то, что ты мне купил. Что еще?
— Имо…
Она поморщилась, и Тревис попытался максимально смягчить тон и скрыть ярость, в которую она его приводила.
— Это не тест. Не теннис. Я не пытался выиграть у тебя очко тем поцелуем. — Почти правда. Он просто хотел знать, была ли связь между ними настоящей или вымышленной.
— Не важно, что я сделаю или не сделаю, ты найдешь, в чем меня обвинить. Ну хотя бы дай мне шанс на выигрыш, потому что я не могу жить, когда меня все время тыкают носом в угол. Ты хочешь, чтобы я вела себя так, будто мы любим друг друга? Это я должна делать?
Он вздохнул, и Имоджен отвернулась.
Серьезно? Она настолько чувствительна, что даже вздох воспринимает как удар плеткой?
— Имоджен. — Ему удалось произнести это мягко, но вот коснуться ее он не рискнул. Сочтет ли она этот жест проявлением агрессии? Сочувствия? Никогда в жизни он не думал, что может причинить ей боль. Не такую сильную.
— Ты ждешь, что я займусь с тобой любовью? — Слезы в ее голосе причиняли боль уже ему.
— Нет. — Просто хочет. Как вообще получилось, что они об этом говорят?
— Потому что не знаю, как сделать это занятие «интересным»? Я пыталась помочь отцу. Забота о нем стала полноценной работой по совместительству с основной. Вот почему я ни с кем больше не спала. Нет, пару раз я ходила на свидания, но все заканчивалось совместным ужином. Так что да, это долгий период, и поэтому я так сегодня отреагировала, понятно?
Он понимал, что она просто пытается его задеть. И ей это удалось.
— Я не приспособлена к обычному сексу. Не знаю почему. Это всегда меня беспокоило.
Каждое сказанное ею слово вызывало в нем пожар.
— Но почему тебе хочется быть искусной в обычном сексе?
— Потому что было бы здорово чувствовать с кем‑то связь без боли.
— Если ты хочешь сказать, что я был слишком груб, я…
— Заткнись, Тревис. Ты не хочешь со мной секса. Хорошо. Ждешь ли ты, что я заплачу за эту одежду? Вот почему я все время спрашиваю…
— Нет. Тебе нужна одежда. Хватит спрашивать меня, чего я жду. Я жду, что ты позволишь мне помочь тебе снова встать на ноги и не оказаться в беде. Я жду, что ты позаботишься о себе и будешь есть, когда голодна, высыпаться и принимать таблетки. И если я кажусь невыносимым и разозленным, так это потому, что не могу поверить, что ты дошла до такого дна и не позволяешь помочь тебе оттуда выбраться.
Его резкий тон явно задел ее, но с губ уже срывался очередной резкий ответ.
— Не хочу, чтобы ты злился на меня еще сильнее.
— Что ж, тогда можешь выполнить мою следующую просьбу. Скажи, сколько ты должна, чтобы я об этом позаботился.
— Нет. — Костяшки снова побелели.
— Мне звонили коллекторы. С этим нужно разобраться.
— Ты не несешь ответственности за мои долги! Уж точно не за те, что оставил мой отец.
— Их не волнует, кто платит, главное — получить деньги. — Пытаясь удержать на плаву бизнес отца, он хорошо разобрался, как работают экономические стервятники. — Мы можем упростить задачу или усложнить, Имоджен. Упростить — означает, что ты дашь мне список, и мы его обнулим, быстро и аккуратно. Чем дольше ты откладываешь, тем хуже это становится.
— Я не…
— Это как долговые часы. Пока мы болтаем, они продолжают наматывать круги.
— Ладно! Мне нужно будет выйти в Сеть, когда мы вернемся в квартиру, но можем сперва съездить в одно место? Хочу тебе кое‑что отдать. По крайней мере, это я смогу сбросить со своей совести.
— Что?
— Твои кольца.
— Я не считала себя в достаточно отчаянном положении, чтобы их продать. — После этих слов они ехали в полном молчании. Было слышно, как Тревис думает. Вспоминает ту маленькую комнату в доме, пропахшем кислыми щами. Если это не отчаянное положение, то что тогда?
Имоджен переживала, что Джоли не будет дома. Тревис тогда снова выйдет из себя; но и сказать, что без старого мобильного телефона с его контактами она не может связаться с Джоли, Имоджен не могла — Тревис слишком упивался своей ролью спасателя.
К счастью, Джоли ответила.
— Это Имоджен.
— Я как раз гадала, вернешься ли ты. Входи.
— Кто это?
Они поднимались по лестнице старого, но опрятного дома в Бруклине, бывшего особняка. Аромат пряностей на лестнице напоминал о надвигающемся Рождестве.
— Одна из редакторов отца. Много лет была на фрилансе и, после того как корабль потонул, снова работает на себя. Когда отец умер, она прислала соболезнования, но с тех пор мы мало общались.
На третьем этаже их уже ждала коренастая седовласая женщина с мальчишечьей стрижкой. Казалось, она родилась в очках и с сигаретой.
— Как ты, малышка? — Чуждая сантиментов, она при этом была надежным товарищем.
Имоджен представила их с Тревисом друг другу.
— Значит, архитектор? Утром я увидела ваши имена в газетах и откопала твою статью о нем.
— Что? Зачем? — Правильнее спросить, как.
Студия Джоли чем‑то напоминала дома из шоу о тех, кто ничего не выбрасывает. Многочисленные папки не вмещались в шкафы и валялись повсюду, записные книжки на кухонном столе перемешивались с вырезками. На некоторых бумагах виднелись следы от чашки, а вместо письменного стола ей служил компьютер, на котором горой возвышались тетради, папки и пепельницы. И все это в завеси сигаретного дыма.
— Немного витиевато. — Джоли вытащила из‑под компьютера несколько страничек и протянула Имоджен. — Но цельно. Он должен был сохранить это на память.
— Не‑нет…
— Спасибо. — Тревис взял бумаги и сложил их вдвое.
— Тревис. — Имоджен попыталась забрать страницы.
Проигнорировав ее, он сложил их еще раз и запихнул в карман пиджака.
— Если не возражаешь, я хотела забрать кольца.
— Они в сейфе. На кого ты сейчас работаешь?
— Я больше не пишу, мне пришлось продать компьютер.
Тревис нахмурился, и Имоджен пожала плечами.
— Все равно его бы украли. А так хоть немного наличных.
— Поэтому кольца здесь? Тоже чтобы не украли?
— Я начала оставлять их у Джоли, еще когда работала в офисе, чтобы отец не увидел. Он бы велел мне продать их.
Джоли порылась внутри и вытащила заклеенный конверт с надписью «Собственность Имоджен Гантри».
Имоджен раскрыла конверт и, подождав, пока Тревис с неохотой подставит ладонь, вытряхнула туда кольца. На одном ограненные бриллианты образовывали знак бесконечности, на другом — обрамляли крупный камень.
Она любила эти кольца. Любила и поэтому не смогла заставить себя продать их, несмотря на обстоятельства. И теперь было больно возвращать их мужчине, который когда‑то их подарил. Она не могла коснуться их, не могла смотреть на них слишком долго. Иначе она бы заплакала.
Красота тут ни при чем. Они великолепны — да, но гораздо важнее их значение. Как в сказках, они стали символом вечной любви, такой же чистой и яркой, как и волшебной. Иногда она не могла избавиться от мысли, что, возможно, главной ошибкой было снимать их, скрывать ото всех и надевать только в квартире Тревиса. Может, носи она их постоянно, заклинание бы сработало.
А может, это все богатое воображение.
Она протянула разорванный конверт Джоли.
— Я была бы благодарна за работу, если у тебя есть. Рекламные объявления, что угодно.
— Напиши мне.
— Спасибо.
Тревис заговорил только в машине.
— Ты говорила, тебе не на кого положиться.
— А что, похоже, что у нее стабильный доход или диван, на котором я могу поспать? Она очень независима и в жизни не подумает попросить кого‑то о чем‑либо. Ну разве что как я сейчас — о работе. Если бы я попросила у нее денег, она сказала бы продать кольца — а я не хотела.
Он убрал их в карман и теперь задумчиво прижимал палец к губам.
— Объясни мне это еще раз.
Его подчеркнутое спокойствие раздражало.
— Пока они у меня были, у меня оставалось ощущение, что мне хоть что‑то принадлежит. Что я не ноль на палочке. К тому же от их продажи мало что изменилось бы, так зачем?
Он изучал ее лицо, взвешивая каждое слово. Только сейчас Имоджен поняла, как сильно ей действительно нужна была эта ниточка связи с ним.