Хотела бы я увидеть его лоб, чтобы проверить, покраснел он или нет.
— Поиграть хвостом, да? А вот это может быть захватывающим, — мне в голову приходит хвост, который уже захвачен между моими бедрами. Было бы очень просто опуститься на него и тереться об него своими самыми озорными местечками. — Расскажи еще.
— Я… подумывал использовать мой хвост на тебе, — через мгновение он добавляет, — В шкурах.
Я сдерживаю хихиканье. Как будто остались какие-то вопросы, что бы он с ним делал.
— Кажется, мне нравится, — говорю я ему, опускаясь вниз, раздвинув бедра пошире. Это значит, что я больше не могу дотянуться до его уха, чтобы покусывать его сзади. Вместо этого я скольжу к нему и прижимаюсь животом к его спине, а моя киска — уже скользкая от возбуждения — охватывает его хвост, когда я двигаюсь к нему. — Oooх! Мне определенно нравится эта идея.
Рáхош стонет, и этот звук отдается тихим эхом в пещере, и я чувствую, как его хвост прижимается ко мне. Он подергивается, словно пытаясь колотиться, но вместо этого я просто трусь об него вверх-вниз. Я скольжу руками вниз и сзади беру в руку его член. Он по-прежнему твердый и ноющий от желания, и когда я принимаюсь его поглаживать, на мою руку просачивается предсемя.
— Знаешь, что я люблю? — спрашиваю его, покрывая поцелуями его в спину.
— Что? — голос у него хриплый.
— Пошлые разговоры, — пальцами одной руки я скольжу вверх и вниз по его длине, тогда как другой я захватываю основание его члена. — Грязные слова.
Я чувствую, как он тяжело дышит.
— Грязные… слова?
— Да, — я провожу языком по его спине в то время, как раскачиваю бедрами, трясь о его хвост таким образом, чтоб он задевал мой клитор. О, Боже, понятия не имею, это ли то, что имели в виду люди, когда говорили о «поиграть с хвостом», но я уверена, что мне это нравится. У основания его хвоста он толстый, и это похоже на то, будто объезжаешь его член, дав ему скользить сквозь складки, не проникая внутрь меня. Черт, это так жарко и непристойно, и я определенно в восторге. — Как бы ты мне сказал, что хочешь взять этот большой толстый член и вставить его мне в рот? — я поглаживаю его длину, затем легонько сжимаю. — Что хочешь всадить его мне в рот настолько глубоко, что врезаешься в заднюю стенку горла. Что ты бы смотрел, как скармливаешь его между моих губ, и из-за того, что он такой большой и толстый, мне приходится широко растягивать рот, просто чтобы взять его всего…
Его громкий стон эхом разносится вокруг нас. Большая ладонь накрывает мою, и тогда он использует мою руку, чтобы дрочить в то время, как я объезжаю основание его хвоста, раскачиваясь против него. Несколько секунд спустя дыхание с шумом вырывается сквозь его зубы, а потом я чувствую, как его страстное освобождение выплескивается мне на пальцы. Я продолжаю поглаживать, слегка сжимая, пытаясь выжать из его оргазма все до последней капли наслаждения. Мне нравится, что он так сильно только что кончил. Я прижимаюсь к его хвосту, а моя киска ничего уже не сжимает. Я не кончила еще раз, но это ничего.
Не сомневаюсь, что это ненадолго.
Рáхош опускается на меня и, откинув голову назад, он делает глубокий вдох. Вздрогнув, он поднимает руку от того места, где та накрывает мою.
— Я кончил тебе на руки.
— Я заметила, — я снова целую его в спину. — Мне это понравилось. Было так грязно и сексуально, и я обожаю смотреть, как ты теряешь контроль. Я люблю смотреть, как ты кончаешь.
Смех грохочет в его груди.
— Я тоже люблю смотреть, как ты кончаешь.
Он движется вперед, и от этого движения его хвост скользит сквозь мои складочки, и я испускаю ах. Мамочке нравится! Но затем Рахош мягкой шкурой вытирает мои пальцы от своего освобождения, а потом заботиться о себе.
Я остаюсь там, где я нахожусь, утомленная удовольствием, и моя щека прижимается к его широкой, мускулистой спине.
— Я люблю тебя.
— Я тоже люблю тебя, моя Лиз.
— Но знаешь, что я люблю больше всего?
— И что же?
— Я люблю, что могу быть рядом с тобой. Я люблю тебя за то, кто ты есть. Я не хочу, чтобы ты становился кем-то другим, а не был Рáхошем — моим Рáхошем. Ты можешь быть настолько сварливым, насколько хочешь, потому что я знаю, что могу быть той еще зудящей занозой в заднице. — Я игнорирую его фырканье и продолжаю, потому что, черт возьми, я же толкаю сочную речь. — Я знаю, что могу слишком долго говорить о «Звездных войнах», и мне никогда не встречалось ругательство, которое мне бы не понравилась, и я знаю, что могу быть жутко властной. Но я чувствую, что меня устраивает быть с тобой, и мне это нравится. Я вообще не намерена пробовать отношения с кем-то другим, — я прижимаюсь к нему сзади, абсолютно довольная. — И я больше не одинока. Ты даже представить себе не можешь, какой одинокой я себя чувствовала очень-очень долгое время.
Он оборачивает руки вокруг меня, словно чтобы обнять меня хотя бы как-то.
— И я больше не чувствую себя одиноким. Это лучшее из чувств. Огромное тебе спасибо, пара моя. Знаешь, мое сердце принадлежит тебе.
— А мое тебе, — говорю я ему… а потом добавляю: — Но не моя дырка в заднице. Она — под запретом без предварительного обсуждения.
Он фыркает от удовольствия.
Часть 4
РÁХОШ
Лиз спит рядом со мной, свернувшись калачиком. Ее попка прижата к моему паху, а мой хвост находится между ее ногами, кисточка которого зажата в ее руке. Ее голова лежит на моем предплечье, а рот открыт, что означает, что она маленькой речушкой пускает слюни, но я не смею будить ее. Более того, я притягиваю ее поближе к себе и прижимаюсь губами к ее бледному плечу.
Моя свирепая, решительная пара.
Когда я почувствовал себя дураком, она не позволила мне отступить. Она не дает нам в гневе отвернуться друг от друга, а продолжает говорить до тех пор, пока я вынужден признаться, почему я злюсь или расстроен. Когда я впервые встретил Лиз, мне казалось, что она никогда не прекратит свою бесконечную болтовню, и меня это дико раздражало. Теперь я рад этому. Я снова целую ее кожу, думая обо всех тех смелых откровенностях, которые она мне говорила в то время, как сидела и объезжала мой хвост и сзади ласкала мой член.
Я боялся, что могу оказаться ей совсем неинтересен. Сейчас я начинаю думать, что нет никого, кто мог бы угнаться за ее диким, творческим умом, и это меня радует.
Она может быть смелой. Я буду скалой, защитником, щитом. Она может быть стрелой, запускающей себя вперед. Я буду луком — плечами, стабильностью, которые нужны стреле для ускорения.
В этом мы отличная пара.
Лиз чмокает губами и перекатывается на живот, освобождая мою онемевшую, обслюнявленную руку и преподнося мне на обозрение свою задницу. Мне легче выбраться из постели, хотя мне не хочется покидать Лиз. Мне хочется завернуться вместе с ней в шкуры на целую вечность, но это не разожжет огонь и не заварит горячий чай для моей зачастую замерзающей и тонкокожей женщины, которая нуждается в тепле. Это не накормит наши животы, и поэтому я встаю и наклоняюсь к костру, пристраивая мешочек свежего снега для растопки, и обжариваю на вертеле кубики замороженного мяса до тех пор, пока они не начинают шипеть и чернеть по краям, как любит Лиз. Она не возражает против сырого мяса, но ее фаворит — эти хрустящие кусочки, поэтому я слежу за тем, чтобы она получала самые лучшие куски.
Как только все готово, я наливаю чашку чая, кладу еду в миску и направляюсь в кладовую к своей паре, где она, свернувшись в шкурах калачиком, все еще спит. После того, как я прошлой ночью ушел, она не оставила меня, и мы провели ночные часы, спариваясь со всей лихорадочной интенсивностью первого резонанса.
Тихо войдя в кладовую, я приседаю возле нее. Я легонько шлепаю хвостом по ее руке, чтобы разбудить ее, и она, открыв глаза, с сонным выражением лица смотрит на меня, моргая веками.
— Я приготовил тебе еду, — я ставлю ее рядом с ней и жду, чувствуя себя неловко. Ее губы растягиваются в сияющую улыбку, как будто я — все самое лучшее, что есть в мире, и это… приятно. Я не знаю, как на это реагировать.
— Завтрак в постель? Этот медовый месяц становится все лучше и лучше, — говорит Лиз, садясь и беря в руки миску. — Оооо, ты поджарил мое мясо. Ты снова меня поражаешь.
Я фыркаю, удивленный ее словами.
— Сегодня густая метель. Ничего не видно дальше вытянутой руки.
Она своими маленькими зубками грызет кусочек мяса.
— Значит ли это, что… мы с тобой сегодня никуда не идем?
Я протягиваю руку и касаюсь локона ее нежно-желтой гривы.
— Сегодня мы остаемся здесь. Возможно, останемся в шкурах возле костра, и ты расскажешь мне все о «Звездных войнах».
Лиз хихикает.
— Господи, какой же ты милый.
Основание моих рогов начинают гореть.
— Я охотник. Мы не милые. Мы сильные. Храбрые. Бесстрашные. Мы… — я прерываюсь, когда она поднимает свою маленькую ножку в воздух. — Что ты делаешь?
— Можешь растереть мне ногу? Она холодная, а твои руки теплые.
Я беру ее ногу в руки и начинаю растирать, лаская маленькие беловато-розовые пальцы и разминая пятку.
— Как я уже сказал…
Она закрывает глаза и мотает головой.
— Потрясающе. Именно так. Ты растирай мне ноги, а я буду есть в постели, и это станет лучшим медовым месяцем всех времен.
— Это уже лучший медовый месяц всех времен, потому что я здесь, вместе с тобой, — признаюсь я ей. — Я благодарен тебе, что моя пара ты и никто другой.
Лиз улыбается мне, болтая в воздухе другой ногой, и я, взяв в руки их обе, принимаюсь массировать, а она бросает в рот очередной кусочек мяса.
— Кстати, я ведь собиралась обучать тебя стрельбой из лука. Полагаю, это невозможно, пока снаружи идет метель. Ты ведь не расстроился? Ты не особо-то много получаешь от этого медового месяца, а вот я — массаж и завтрак в постель, — закинув руку за голову, она смотрит на меня. — Есть что-нибудь, чем бы ты хотел заняться?
Помимо того, чтобы затащить ее в шкуры и врезаться в нее как дикий зверь? Но Лиз так же, как и я, сама всегда жаждет порезвиться в шкурах. Она имеет в виду что-то другое. В конечном счете, я молча размышляю, пока растираю ее ноги.