Фокусирую взгляд на другой девушке, стоящей передо мной.
— Всё готово, можно есть, — говорит негромко Надя.
Глава 14
Владимир
В этот день я всё-таки остаюсь дома. После завтрака сбегаю к себе в кабинет, оставляя Надю с матерью. Удивительно, что после вспышки воспоминаний у меня не разболелась голова. Или это начало действовать лекарство? Да и массаж добавился, наверное…
Немного придя в себя, решаю, раз уж у меня выдалось время, разобраться в рабочих документах. Кое-что я могу делать, только находясь на службе — при надлежащем уровне секретности. Но есть куча рутины, которую вполне можно сделать дома. Да и в личных документах было бы неплохо разобраться.
Постепенно разгребаю скопившийся бардак, и уже ближе к вечеру обнаруживаю папку с документами о продаже квартиры. Задумчиво перелистываю. Все подписи на месте. Вот и мамина, по генеральной доверенности. Даты… Вроде бы всё в порядке. Нахожу контакты покупателей. Верчу в руках завалявшуюся карточку риэлтора. Откладываю в сторону.
И всё же, почему вдруг продажа? Устало тру лоб. Как же раздражает эта пустота в памяти…
Раздаётся стук в дверь, в кабинет заглядывает Надя.
— Володя, уже шесть вечера, — несмело проходит внутрь. — Мне ехать пора, а вам нужно сделать второй укол.
— Да, помню, — вздыхаю.
В этот раз уже не так неловко. Или, может, я настолько загрузился мыслями о прошлом, что не задумываюсь о происходящем в этот самый момент? Опять погрузившись в размышления, внезапно решаю спросить:
— Надя, что, по-вашему, может заставить человека, которому не нужны деньги, продать квартиру? — втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы, чувствуя воткнувшуюся иголку, почему-то сейчас значительно больнее, чем было утром.
— Извините, — охает Надя, — потерпите чуть-чуть, сейчас, уже всё.
— Всё нормально, — выдыхаю, приводя себя в порядок и поворачиваясь к ней. — Так как вы думаете?
— Причин может быть много, — она пожимает плечами. — Нежелание иметь лишнюю недвижимость, ведь за неё надо платить налоги. Или плохие воспоминания, — прикусывает губу и отворачивается. — Я пойду.
— До завтра, — киваю ей.
Плохие воспоминания — это вариант. Если бы они у меня были.
На следующее утро, дождавшись приезда Надежды, еду в свой старый район. Головные боли не возвращаются, и я надеюсь, что очередной укол препарата не даст им разрушить мой план: попробовать найти зацепки, которые позволят вспомнить ещё что-то.
Прохожу через знакомую арку, поворачиваю налево, отсчитываю третий подъезд. Задираю голову, чтобы увидеть окно кухни, выходящее на эту сторону. Почему-то взгляд цепляется за окна квартиры второго этажа. Хмурюсь, пытаясь поймать какую-то мысль.
«Там были другие занавески», — всплывает вдруг.
Да, действительно. Солнечные, ярко-жёлтые, совершенно цыплячьего оттенка. Но это не потерянное воспоминание, я их видел и раньше. Непонятно только, почему вдруг это мешает мне сейчас.
Пальцы до сих пор помнят код домофона наизусть. Я захожу в подъезд и поднимаюсь на четвёртый этаж. Звоню в знакомую дверь. Открывать мне не спешат, но я взял с собой рабочее удостоверение и паспорт, которые показываю в глазок, так что в итоге всё-таки вижу хозяйку квартиры — судя по детскому голосу, доносящемуся из коридора, молодую мамочку.
— Здравствуйте, — улыбаюсь как могу обаятельно. — Я предыдущий владелец этой квартиры…
— Мы купили её у другого человека, — пугается девушка.
— Не переживайте, с покупкой у вас всё в порядке, — поднимаю руки, надеясь её успокоить. — Я пришёл просто узнать кое-что.
— Я ничего не знаю, — она качает головой. — Мы въехали сюда только три месяца назад.
Вот же… зараза. То есть это уже следующие покупатели. Значит, выяснять у нее что-то бесполезно.
— А предыдущие владельцы что-нибудь говорили о том, как они покупали эту квартиру? — делаю ещё одну попытку.
— Да нет, — девушка пожимает плечами, немного успокаиваясь. — Всё как обычно, проблем никаких с ними не было.
— Понимаю. Спасибо, — киваю, сдерживая своё разочарование.
Медленно спускаюсь вниз, но что-то дёргает меня остановиться на втором этаже. Опять этот второй этаж. Что с ним не так? Торможу на площадке, прислоняясь спиной к перилам.
Пока пытаюсь нашарить в памяти отголоски прошлых событий, в замке одной из дверей поворачивается ключ. Из квартиры выходит сгорбленная старушка, по виду — ровесница мировой революции. Подслеповато щурится, разглядывая меня.
— Батюшки! — всплёскивает руками. — Володька, неужто ты?
Меня вдруг прошибает потом.
— Здравствуйте, Марья Гавриловна, — слова вылетают на автомате, раньше, чем я успеваю сориентироваться.
— Чего ж ты тут делаешь-то? — старушка упирает руки в боки. — Динка твоя уж сколько годков тут не живёт! Ты чего это, милый? А? — слышу я встревоженный голос и понимаю, что сжимаю руками голову, в которой словно стучат сотни молоточков.
— Володенька, тебе чего, плохо, что ль? Иди-ко, милый, давай, присядь сюда вот.
На автомате прохожу в тёмную захламлённую прихожую, плюхаюсь на какой-то стул.
— Воды тебе принести, может, иль врача вызвать?
— Воды, если можно, — выдавливаю из себя.
Боль постепенно успокаивается. Жадно делаю несколько глотков из поданного стакана.
— Ну чего, получшело, что ль? Да с чего тебя так прижало-то? — сердобольно спрашивает женщина.
— Марья Гавриловна, — поднимаю на неё глаза. — А я к вам ведь пришёл.
— Ну надо же, — на меня кидают подозрительный взгляд. — И чего тебе от меня понадобилось?
— Я… память потерял, — внезапно догадываюсь, как нужно себя вести.
— Да ты что?! — в голосе такое любопытство, что я понимаю — угадал.
Это же какой шикарный повод сначала пересказать все сплетни мне, а потом обсудить уже меня с такими же дряхлыми, как она, старушками, регулярно сидящими на лавочке возле подъезда.
— Да, вот так вот, — развожу руками. — Вспоминал, кто может мне помочь, и сразу о вас подумал. Поможете мне, Марья Гавриловна?
— Ох ти-и! — тянет старушка. — Да конечно помогу, милый, как не помочь-то! Только я тут в магазин собиралась вот, а то хлеба дома нету…
— Давайте я схожу, — поднимаюсь со стула.
— Сходи, милый, сходи, ох и выручишь меня, старую, — довольно приговаривает Марья Гавриловна. — А я покудось чайник поставлю.
Спустя полчаса довольная женщина разбирает принесённые мной пакеты, ворча, что я уж слишком потратился — накупил и красной рыбы, и колбасы с сыром, и торт к чаю. Но вижу — довольна. Это самое главное. С трудом сдерживаю нетерпение, пока мне заваривают и наливают чай.
— Марья Гавриловна, — обращаюсь к севшей наконец напротив меня старушке, — вы можете рассказать что-нибудь… обо мне? Вы упоминали какую-то Динку…
— Ох, ну надо ж, — она качает головой. — Это сколько ты забыл?!
— Я и сам не знаю, сколько, — говорю расстроенно.
— Ну хорошо, — старушка растерянно жуёт губами, задумывается. — Странно, что Динку ты не помнишь. Она с матерью тут жила, в соседней с моей квартире. Мать у неё ух красавица была, да и Динка тоже — в детстве воробышек воробышком, а потом расцвела. У меня вот подружка юности такая же…
— Почему была? — тороплюсь вернуть её к тому, что мне интересно, а то разговор уйдёт в какие-нибудь дебри.
— Кто была?
— Ну, вы сказали, мать у неё красавица была.
— А-а, дак сгорела у ней мать-то, — словоохотливо продолжает Марья Гавриловна. — Аккурат лет семь назад, как вот твоя мать квартиру продала.
— В каком смысле сгорела? — мне становится не по себе.
— Дак она ж пекарь была, на хлебозаводе работала, вот и случилось там чего-то, несчастный случай какой-то. Лицо у ней тоже обгорело. Но хоть жива осталась. А дальше я уж не знаю, они, как это всё случилось, квартиру быстро продали.
— А… Дина? — голова у меня идёт кругом, концы с концами не сходятся. — Вы сказали, «твоя Динка», почему моя?
— Дак любовь вы с ней крутили, — хитро смотрит на меня старушка. — Весь подъезд судачил, думали уж, свадьба будет. А потом ты пропал, как не было, мать твоя квартиру тут же продала, Динка сначала одна осталась, а потом уехала.
— Почему думали, что будет свадьба? — выговариваю непослушными губами.
— Ох, Володенька, видел бы ты вас со стороны тогда, — мечтательно вздыхает Марья Гавриловна. — Динка счастливая, что твоя птичка щебетала, только и знай металась со своего этажа на твой, со службы тебя ждала, в магазине вкусненькое всякое покупала, готовила. Алевтина Анатольна, царствие ей небесное, помнишь, может, её, тоже с четвёртого этажа, всё смеялась, что запахи у тебя из квартиры — ну прям ресторан.
— А Дина, она… какая она… была? — поднимаю взгляд на женщину, вспомнив, что мать говорила о девушке, грубо встретившей её тогда.
— Да как какая, обычная, — пожимает плечами Марья Гавриловна. — Красивая девчоночка, умненькая. Мать её гордилась очень, когда она в колледж медицинский поступила. Я тоже помню, порадовалась тогда — это ж как хорошо, когда среди соседей есть к кому обратиться, хоть укол поставить, хоть давление померить. А Динка всегда вежливая, отзывчивая была, и поможет, если что нужно, и в магазин сбегает. Хорошая девочка, не чета нынешним свиристелкам, — вздыхает женщина, некоторое время молчит, а потом сдержанно говорит:
— Ты уж прости меня, старую, я ж не знала, что с памятью у тебя так приключилось. Но врать не буду — все мы, как она из больницы вернулась, решили, что подло ты с ней тогда поступил.
— Из какой больницы, господи? — опять сжимаю голову руками, не от боли, а от того, что мысли, как тараканы, разбегаются в разные стороны.
— Мать её в больницу попала, — продолжает Марья Гавриловна, — и одновременно с ней Динка. Сама знаю, у меня их запасные ключи были. Позвонила она мне тогда, голос мёртвый, попросила документы её забрать и привезти ей. Неделю пролежала, а как вернулась — не Динка это уже была, — сокрушённо качает головой. — Видно плохо ей стало из-за матери. Алевтина тогда, правда, говорила, что беременная она.