— Но он больной! Как ты с ним жить будешь?
— Хорошо, давай не пойду за него! — язвительно парировала Алена.— Как скажешь, милый, так и сделаю! Какие наши планы на медовый месяц?!
— Все, шабаш, пошли к Конюхову! — поднимаясь, решительно проговорил Кузовлев.— Если раньше я еще сомневался, то теперь все! Я ему покажу, как такие фокусы вытворять! Робин Гуд, мать его так! Вот сволочь!
— Поосторожней, здесь и стены уши имеют!
— Пошли!
— Что ты Конюхову скажешь? — спросила она.
— Скажу, что Грабов меня убить хочет, крыс подбрасывает! Этого мало?!
Он снова налил себе коньяку.
— А доказательства есть?
— Ты же свидетель!
— А Грабов скажет: докажите! И угрозы в адрес хирурга Алене Васильевне померещились спьяну, поскольку коньяком от меня как из пивной бочки разит. Да и ты не трезвый! Зачем, скажет он, мне такие глупости? Я еще и ухаживать за медсестрой не начинал, один танец в клубе всего станцевали. Ошибочка
тут какая-то, явный оговор! И что мы в ответ предложим? -
— А крыса, крыса?!
— Это и мальчишки могли подбросить, да кто угодно! Кроме того, я спала, кто-то вошел, я даже не проснулась. И дверь никто не взламывал. Как мы сей факт нашему Конюхову объясним? «Странно все, очень странно!» — прогудит он. А Петр Грабов, орденоносец, ветеран войны, передовик труда, на хорошем счету у руководства, ни в чем плохом до сих пор не замечен. Конюхов дружит с его отцом. И что ему делать? Он попытается успокоить наше болезненное воображение, пообещает поговорить с Грабовым, на том все и закончится. Никаких реальных шагов предпринято не будет, мы же с тобой в дураках окажемся!
Кузовлев помолчал.
— Умно рассуждаешь, — пробормотал он.
— А я в школе выше всех прыгала. Меня даже росомахой звали...
— Да, ты похожа!
— Неужели? — усмехнулась она.
— Что-то есть. — Станислав Сергеевич допил коньяк. — Но что же делать-то?!
— Что делать, когда он нас в угол загнал!
Кузовлев вытащил круг копченой колбасы, ловко
почистил ее, аккуратно порезал, кружочками на до-щечке, потом достал хлеб, соленые огурцы, сделал бутерброды. Алена вспомнила, как хирург хвастался тем, что умеет вкусно готовить: варить борщи, делать судака под белым польским соусом, выдумывать разные закуски, салаты, а на котлеты он даже имеет патент от одного ресторана. Такой вот он необычный умелец. Единственный пробел — это всякие пирожки, шаньги, торты. К ним сознательно не подбирался, решив что-то оставить и на радость будущей жене, а так бы и по тесту смог научиться. Если б не страсть к хирургии, то, наверное, стал бы кулинаром, У него и в семье так: отец один из первых блестящих пластических хирургов, а мать — отличный кулинар.
— И что, теперь? Сидеть сложа руки? — снова завелся хирург, подавленный рассуждениями Алены. — Да, согласен, со стороны это выглядит глупо. Нелепые подозрения и прочее! Но быть овечкой на заклание тоже не хочу! Может, поговорить с Грабовым? Он же не дурак!
— И предложить ему денег, — усмехнулась Алена.
— А почему бы нет?!
— Во-первых, он никогда не возьмет, а во-вторых, я никогда до такого унижения не дойду!
— А идти за него замуж по шантажу — это нормально, да?! — озлился Кузовлев.
— Дурак вы, Станислав Сергеевич!
Слезы блеснули в ее больших глазах, она подскочила, бросилась в прихожую, и не успел хирург опомниться, как Алену вынесло за дверь. Он выскочил следом, пытаясь ее удержать, но медсестра сбегала уже по лестнице.
— Я ему откажу, так и знайте! — выкрикнула она. — Вы сами меня к этому вынудили!
Резко хлопнула входная дверь, и на улицу в тапочках Кузовлев уже не побежал, понуро вернулся в квартиру, присел на обувной ящик, точно собираясь шнуровать туфли и бежать следом за своей помощницей, но что-то вдруг надломилось в его душе, он обхватил голову руками и в голос застонал от отчаяния.
Весь следующий день им с самого утра не удавалось встретиться. Хирург с восьми работал в операционной, двух больных надо было вытаскивать с того света, оперировать неотложно, а Нежнова сидела в
перевязочной, раздавала лекарства стационарникам, консультировала старушек, крутясь как белка в колесе..
После второй операции Семушкин затащил Кузовлева к себе, налил рюмку коньяка, тот выпил и, увидев, что на настенных часах главврача двадцать минут седьмого, выскочил оттуда как ошпаренный, но в ординаторской Алены уже не было, а вахтерша тетя Маша лишь развела руками: медсестра ушла минут двадцать назад.
— Двадцать минут? — обомлел он.
— Ну минут пять седьмого, но не. позже.
Станислав Сергеевич увидел, в окно «скорую», выскочил, заставив шофера мчаться следом, за медсестрой, оправдываясь тем, что она унесла нитки и нечем зашивать больного, которого он только что прооперировал.
— Как же так она нитки-то унесла? — недоуменно ворчал шофер.
Они короткой дорогой примчались к дому Нежновой, хирург ворвался в дом, но в горнице, кроме Аграфены Петровны, никого не нашел.
— А где...
— Не пришла еще! Скоро сваты придут, а ее нет! Хотите, подождите.
— Да нет, мне надо в больницу.
Он застыл на месте, не решаясь, что делать: то ли дожидаться Алену, то ли ехать обратно.
— Может, чайку? — видя нерешительность доктора, предложила Аграфена Петровна.
— Нет--нет, спасибо!
Он резко развернулся и вышел. Сел в «скорую».
— Ну что, забрали? — спросил шофер.
Кузовлев кивнул. Они двинулись назад, стали сворачивать с улицы, где жила Нежнова, как вдруг шофер заметил Алену, идущую к дому. Тормозить он
не стал, двинулся дальше, недоумевая про себя, какие же нитки забрал хирург, коли медсестры дома не застал. Не мулине же и не сапожную дратву? Но мрачному погруженному в свои раздумья хирургу эти сомнения выговаривать не стал. Яйцо курицу не учит.
Сваты явились в половине восьмого. Вместе с отцом Грабова пришел сам Ефим Матвеевич Конюхов, принес полусладкое шампанское и собственную клюквенную настойку. Аграфена Петровна, не ожидая увидеть главу администрации, засмущалась; на столе, мол, лишь скромное угощение, хотя из разносолов имелись соленые белые грузди, маринованные белые грибы, соленые огурчики, черемша, капуста, горячие, из печи, шаньги с картошкой, пирог с рыбой, редька белая, тертая со сметаной и чесноком, морковь с кедровыми орехами и с клюквой и прочая и прочая снедь. У гостей глаза разбежались, и они потребовали самогона, что тут же было исполнено, и минут двадцать пили за здоровье хозяйки, ее дочери да поминали добрым словом безвременно погибшего хозяина, которого и Конюхов, и Грабов-старший хорошо знали.
Ефиму Матвеевичу было известно, что хирург Кузовлев неровно дышит к медсестре, но Петру Грабову, лучшему бригадиру рыбацкой артели, воину-орденоносцу Конюхов отказать не смог. А потому, хорошо выпив и закусив, гости не мешкая приступили к делу. Воспели целую оду жениху, отметили красоту невесты, помянув добрым словом оба рода, которые так и просятся к соединению.
Аграфена Петровна, выпив пару рюмок сладенькой, но крепкой клюквенной настойки, раскраснелась всем лицом и согласно кивала речам гостей в знак подтверждения головой, искоса поглядывая, на
дочь, которая сидела с бесстрастным лицом, словно речь шла не о ней, а о ком-то постороннем.
Выпив за дом Нежновых, за стол — полную чашу, сваты словно выдохлись. Левый глаз Ефима Матвеевича после пятого стакашка самогона светло засверкал, а кончик носа предательски покраснел, и он умолк на полуфразе, уставившись на Аграфену Петровну и требуя ее немедленного ответа:
— Что уж говорить, — выдержав паузу, неожиданно громко запела она и прослезилась, — одна крови-ночка у меня на весь белый свет, так как ей счастья не желать, как о добром муже не думать. Жил бы Василий Терентьич, он бы уж рассудил строже, а у меня теперь одна забота — помочь с внуками да самой следом за мужем отправиться. Сниться что-то часто он стал в последнее время. Придет во сне, сядет в отдалении и молчит, пристально так смотрит, точно желает знать, каково без него. Видно, и я к нему скоро отправлюсь, примета такая. Он ничего не говорит, а все без слов понятно!
Она нарочно увела разговор в сторону, давая время дочери подумать и подготовить достойный ответ. Таким людям не ответишь «не хочу, не выйду!», нужна веская причина для отказа, чтобы столь уважаемые гости не оскорбились.
— Так-вы не прочь, Аграфена Петровна, отдать
свою дочь за моего Петра? — спросил Грабов-старший.
—Я-то не против, я бы с радостью, да о том теперь у невесты спрашивают, ей с мужем жить, — с тяжким вздохом ответила она, и ее ответ не предвещал ничего хорошего.
Грабов-старший нахмурился, взглянул на Ефима, призывая его прийти на выручку.
— Никто невесту неволить не собирается, наоборот, мы ведь не лежалый товар пришли продавать,
а лучшего мужчину России в мужья предлагаем!- — заговорил Ефим, обращаясь прежде всего к Алёне. —; Позаботимся и о доме для молодых, и о подарках, о будущей учебе. Они наша надежда! Алена Васильевна, мы с нетерпением жаждем услышать ваше слово! Ваша матушка свою волю огласила, нам важно узнать и ваше мнение.
Повисла пауза, все устремили на медсестру свои взгляды, даже Аграфена Петровна с грустью посмотрела на дочь, которая сейчас навсегда поссорит ее с Екатериной Грабовой, единственной подружкой здесь, в Заонежье, но мать в этом вопросе была, на стороне дочери.
«Уж больно черен ваш Петр, и ликом и душой, будто давно прогнил насквозь! — вздохнула про себя Аграфена Петровна. — Так черен, что аж страх берет!»
Молчание затянулось. Ефим Матвеевич нетерпеливо заерзал на табурете.
— Доченька, скажи гостям свое слово, — ласково попросила мать.
— Я согласна, — прошептала Алена.
— Ты и вправду согласна?! — просияв, обрадовался Мишель.
— О чем вы? — не поняла она.