— Слухи ходят очень упорные, а Римма жмурится от счастья и твердит, что не имеет права разглашать.
— Мы как-то с ней целовались, это правда, — покраснев, признался Кузовлев. — Сам не понимаю, как все случилось, но дальше этого дело не зашло.
— Мужики редко помнят, как у них все случается, — усмехнулась Нежнова. — Умными же людьми подмечено: иногда и от поцелуев дети рождаются!
Она помрачнела. Ей почему-то было неприятно, что Станислав Сергеевич в ее отсутствие позволял себе такие вольности.
— Все из-за того, что я очень хотел забыть тебя.
— И как? Удалось? — возбужденно спросила Алена.
— Нет.
Она громко расхохоталась:
— Надо же! Это, наверное, оттого, что Римма приболела! Когда она выздоровеет, тебе это удастся!
— А ты все такая же!
— Какая?
— Веселая и язвительная.
— А чего мне? Я же не на том свете побывала, а всего лишь замужем!
Алена нервно рассмеялась. Ее словно черт под мышками щекотал, так и хотелось скалиться. Да и после первой чашки кофе вся сонливость исчезла, она почувствовала себя бодрой, и странный азарт разжигал ее изнутри.
— Я ведь и не уезжал из-за тебя. — помолчав, признался Станислав Сергеевич.
— Не поняла? — Она сделала удивленное лицо.
— Я как-то сказал тебе, если помнишь, что даже если ты выйдешь за другого, то я все равно дождусь, пока ты его разлюбишь и вернешься ко мне...
— Надо же, какой вы верный и упорный! — игриво усмехнулась Алена.
— Да, я такой! — посерьезнев, кивнул хирург и с бесстрашной влюбленностью взглянул на нее.
Она отвела взгляд в сторону, будучи не в силах ответить ему с той же искренней нежностью и любовью, взглянула на окно ординаторской и вдруг увидела Грабова, прилипшего раскаленным взором к верхней створке окна, потому что нижние были задернуты белыми занавесками. Темно-коричневый круг его лица с горящими черными глазами заставил ее вздрогнуть и оцепенеть. И в тот же миг оно исчезло. Кузовлев, посмотрев туда же, никого не увидел, удивился, не поняв, чего испугалась Алена.
— Там кто-то был?
— Нет, мне показалось, — прошептала она.
Она вдруг отчетливо поняла, что Грабов не оставит ее в покое и всеми способами заставит к нему вернуться. Его устраивала даже такая, не зримая ни для кого война между супругами, лишь бы Алена жила в его доме и для всех считалась его женой. Он тоже знал, что долго жена на баррикадах не протянет, что принцип «стерпится — слюбится» рано или поздно возьмет свое, и вот тогда она будет целиком принадлежать ему, и Петр возьмет свое в схватке со строптивой бабьей натурой. А война его пока устраивала: он привык жить в блиндажах и землянках, неделями носить одну и ту же рубаху, терпеливо выслеживая бандитов. И это обострение, ее попытка уйти от него придали ему новые силы, он снова двинулся по следу, выследил противника, и теперь, забившись в укрытие, бывший сержант обдумывает стратегию и тактику своих военных действий: с кем и как.
И что теперь? Опять сдаться на милость победителя? Последний только этого и ждет и наверняка будет выдвинут тот же довод: вернись, и я его не трону. Сколько можно ее шантажировать, пить из нее кровь?
— Я бы хотел, чтобы ты с дочерью переехала ко мне, — помолчав, неожиданно предложил Кузовлев. — У матери он тебя не оставит в покое. Станет приходить, а то, чего доброго, и угрожать. И этому будет способствовать неопределенность твоего положения. Вы как бы поссорились — и ты решила временно пожить у матери. А если переедешь ко мне, то тут все ясно и твое решение серьезно. Я, естественно, не хочу тебя торопить, ты сама должна все хорошенько обдумать, но так, мне кажется,будет лучше, и Грабов, я уверен, смирится. А через полгода найдет другую. Бабы тоже таких брошенных мужиков любят! Когда он ничей да неженатый, то боязно, а когда брошенный, обиженный, то почему бы не утешить да к рукам не прибрать!
— Да ты философ! — усмехнулась она.
— Ты меня еще не знаешь!
Станислав Сергеевич усмехнулся, достал фляжку, которую приобрел за то время, когда они не общались, или подлая Римка успела подарить, плеснул себе в кофе коньяку, предложил и ей, но она отказалась. Хирург вытащил сигарету, закурил, поднялся, чуть приоткрыл форточку, чтобы вытягивало дым.
Она вдруг подумала, что, может быть, Кузовлев и прав: если рвать, то рвать решительно,бесповоротно, не оставляя Грабову никаких надежд на возвращение, и тогда он смирится, поймет, что все кончено, и оставит ее в покое.
— Теперь его шантаж не пройдет! — уверенно продолжил хирург. — Раньше никто не знал, что он имеет
на тебя виды, один танец в Доме культуры, и все, а теперь ситуация обнажена. Если со мной что-то случится, все сразу поймут, кого искать. Только я не думаю, что у него с головой не в порядке. Лучшйй бригадир в районе, ему карьера светит, зачем же в уголовщину лезть? Логики не вижу.
— У него ее нет.
— Логика у всех есть! — заспорил Кузовлев. — Даже у того, кто ее отрицает! Логика ведь не только наука, она есть образ жизни, поступков. И у сумасшедшего своя логика. А у Грабова вполне нормальная и даже расхожая. Он себе карьеру строит. И ты ему нужна была тоже как элемент этой карьеры. Как говорил мне один крупный начальник в ранге замминистра, в карьере мелочей не бывает. И жена, двое детей, желательно сын и дочка, тут важны не меньше, чем твои способности приникать к уху и сердцу вышестоящего начальника. А его тащит Конюхов, он сам мне в этом признался. Кого-то же надо выдвигать из народной среды на руководящую работу. А Грабов орденоносец, испытанный, закаленный, умеет людьми руководить, а проще говоря, командовать. И такой начальник среднего звена на местах важнее, чем тот, кто сидит наверху. Как у нас старшая медсестра значит больше, чем Семушкин! Бригадир, начальник рыбартели — опора всего районного начальства. Извини, я отвлекся, но ты подумай над моим предложением! Я уже второй раз его делаю. Говорят, третьего не бывает.
Станислав Сергеевич загадочно улыбнулся, влюбленно посмотрел на нее.
— Я вот просто сижу с тобой, но у меня так хорошо на душе, как давно уже не было, словно сегодня не ночное дежурство, а Новый год! Честное слово!
Он нечаянно коснулся ее руки, и Алена ее
не отдернула. Кузовлев вспыхнул, расцвел от одного этого факта, но ринуться к ней с поцелуем не решился, струсил, побоялся, что она его оттолкнет.
— Ты даже не представляешь себе, как сильно я люблю тебя! — прошептал он.
Прошла почти неделя, однако Мишель ни о чем ее не спрашивал, словно никакого предложения он ей не делал. Они вместе завтракали, ходили гулять, потом обедали, ужинали, учили французский язык, смотрели в десятый раз «Смерть в Венеции» Лукино Висконти, и каждый раз на последних кадрах, когда умирал герой Дика Богарта, мсье Лакомб не мог сдержать слезинку, скатывавшуюся по щеке. Алена, хоть и удивлялась этому в душе, не понимая, что может уж так сильно трогать его в этой истории, но свое удивление, как и зевоту, подавляла, выказывая всем лицом грустную заинтересованность в финале знаменитой картины.
Однако Лакомб не мог не заметить, что знаменитый фильм медсестру в восторг не приводит, и очень этому удивился.
— Но кого может растрогать развратная любовь старика к мальчишке?! — не выдержав, возмущенно воскликнула Алена. — Что уж в этом такого чувствительного, что слезу сдержать не можете?! Ведь это педерастия, гомосексуализм! Или я дура набитая?!
Мсье Лакомб кивнул:
— Да, в фильме идет речь о любви старика к мальчику. У вас в России, насколько я слышал, таких людей осуждают? — спросил он. — И даже есть уголовная статья за подобные отношения. Это правда?
— Надеюсь, что разгул демократии ее не отменил!
А вам такая любовь нравится? — Алена вспыхнула, и на ее щеках проявились алые и рубиновые полосы.
— Нет, но... — Мишель улыбнулся. — Как ты относишься к тем, кто верит в Будду или Магомета?.
Алена пожала плечами.
— Вот и любовь— личное дело каждого, — улыбнувшись, обронил Мишель.
Алена на мгновение задумалась: как-то уж слишком просто Мишель все объяснил.
— Может быть, вы и правы... Хотя мне всегда казалось, что любовь между мужчиной и женщиной более естественна. Еще и потому, что благодаря этой любви продолжается человеческий род, цивилизация, а что дает близость между двумя мужчинами? Ничего.
Мишель снова ласково улыбнулся:
— А что дает запах чайной розы или букетика фиалок? Ничего, а между тем тысячи людей покупают цветы только для того, чтобы ощутить. И любовь между мужчинами на первый взгляд бесполезна, но в ней есть такой же сильный аромат. И кому-то это просто необходимо... Как это у вашего Маяковского: «Если звезды зажигать, значит, это кому-то нужно?» А Лукино Висконти очень тонкий художник, он чувствует такие вещи. И доказывает, что главному герою это необходимо.
Он не выдержал, налил себе пол стакана апельсинового сока, сделал глоток, потом вопросительно взглянул на свою собеседницу. Алена помедлила, посмотрела на него и пожала плечами.
Дождь шёл всю ночь, мелкий, моросящий, холодный. Под такой хорошо спится, и Алена вечером быстро заснула, но, проснувшись утром и выглянув в окно, снова забеспокоилась, вспомнив о предложении Мишеля. Он хоть и не спрашивает ее ни о чем.
соблюдая деликатность, но во взгляде этот вопрос то и дело вспыхивает: да или нет? Почему она не дает ответа, что ее мучает?
«Здесь все чужое и моим никогда не станет, — вдруг тревожно пронеслось у нее в голове. — Тогда зачем оно мне, моей дочери, зачем влезать в ту упряжь, которая будет до крови растирать шею? Прижиться можно даже и в тюрьме, только зачем?»
Ее заставил вздрогнуть хрипловатый голос Стефана-молочника, радостно приветствующего Анри. Алена слушала их привычную дружескую перебранку, потом оделась, выскочила на крыльцо за молоком и сливками, не сомневаясь, что встретит у ворот Виктора с биглями. Так оно и случилось. Сосед заулыбался, приподнял шляпу. Сиделка взмахнула рукой, прося задержаться, подбежала к воротам.