— Боже, как я люблю тебя!
За обедом мужчины пили свое виски, а она потягивала сухое сладковатое вино. Все ели фаршированную щуку и похваливали Колетт. Стряпуха, не вытерпев, специально пришла узнать, понравилась ли господам ее стряпня. Она наперед знала, что щука понравится, и явилась, чтобы выслушать похвалы в свою честь, выставляя в улыбке большие желтые зубы. Когда-то Фанни, жена Мишеля, запретила ей появляться при гостях, но стоило Фанни исчезнуть, как Колетт, словно прима-балерина, стала показываться снова.
— Ты, Колетт, сотворила чудо! — восхищенно воскликнул Виктор. — Такого и в «Максиме» не попробуешь!
— Я рада, очень рада, что вам нравится! — радостно выпевала повариха. — А тебе, Алин, нравится? Это же известное еврейское блюдо. Мишель знает, у него мама была еврейка, и она обожала фаршированную щуку! Помните, мсье Мишель?
Хозяин молча кивнул.
— А у вас в России евреев не любят и щуку, наверное, не готовят. Так тебе понравилось?
— Немного суховата, не хватает сочности жирных пород рыб, а в остальном ничего, — проговорила Алена, и ее фраза прозвучала как пощечина.
Колетт выпучила глаза, не зная, что ответить, ее лошадиное лицо посерело от обиды, она готова была наброситься на сиделку с кулаками, но при хозяине решиться на такое не могла, а потому и застыла, как памятник. Алена, заметив, сколь чувствительный нанесла удар, победно улыбнулась и сменила гнев на милость:
— Все чудесно, Колетт, щука удалась, мы тебя больше не задерживаем!
Повариха округлила глаза от новой наглости сиделки, посмевшей, подобно хозяйке, выпроваживать ее, с недоумением взглянула на мсье Лакомба, но тот, к ее удивлению, кивком головы подтвердил эти слова, и стряпуха, проглотив горькую пилюлю, развернулась и ушла. Мишель же, бросив взгляд на невесту, улыбкой подбодрил будущую хозяйку.
— Колетт большая заноза, но готовит отменно, — улыбнувшись, нарушил молчание Виктор. — Насколько я помню, Фанни ее тоже не любила.
Старые друзья усидели за обедом всю бутылку виски, и Мишель немного опьянел. Всю первую половину дневной трапезы он молчал, предоставляя возможность произносить тосты и речи будущему шаферу Виктору, а тут вдруг заговорил без умолку. Причем виски непонятным образом улучшило его русский, он перестал путать слова и падежные окончания, выводя свой монолог без запинок.
— Моя жизнь катилась сумрачно, без света, случались минуты, когда мне хотелось умереть, и я с трудом справлялся с этими приступами сплина, по-русски тоже так говорят. Здоровый человек в такие часы может сесть в поезд и уехать в путешествие. Мне и этого не дано. Но самым тягостным было отсутствие рядом близкой души. Кто-то из мудрецов сказал, что одиночество лечит. Да, когда много праздников подряд, то надо передохнуть. И тогда тишина как бальзам в душу... или на душу?..
— На душу, — подсказал Виктор.
— Да, на душу. Но для меня одиночество стало петлей, в которой я повис. И вот висишь, барахтаешься и понимаешь, что без посторонней помощи
выбраться не сможешь. И вдруг меня осенило; Осанна! Я попросил сына найти мне русскую сиделку. Да, сработал миф о русской женщине, загадочной и волшебной, Лев Толстой, Тургенев, Достоевский, Чехов, их яркие, пленительные женщины всегда волновали мое воображение, и мне вдруг захотелось познакомиться с одной из них. Я рискнул, и появилась Алин. Я намеренно не искал тех, у кого ум властвует над душой, я искал чувственных, душевных. И не ошибся. Я понял,что рядом со мной появился родственный мне человек, родственный по духу, столь же трепетный и нежный! И я ожил. Алин возвратила меня к жизни, и я хочу выпить за нее!
— Да, за Алин! — согласился Виктор.
Еще через полчаса Алена отвезла его в спальню, уложила в постель.
Мсье Лакомб заснул как младенец.
Когда Алена вернулась в столовую, грязная посуда со стола была убрана, унесена, а стол тщательно вытерт. Она спустилась в кухню, услышала шум воды и увидела, как Виктор моет тарелки. Облаченный в клеенчатый фартук, надев белые резиновые перчатки, ловко орудуя кухонной щеткой, сосед домывал их, выставляя в сушильный шкаф.
Заметив появление будущей хозяйки и ее удивленное лицо, он улыбнулся и объяснил:
— Дома я сам мою посуду, подметаю, стираю, готовлю и даже делаю себе уколы, если заболеваю, так что мастер на все руки! — не без гордости проговорил он. - Однако за свою нынешнюю услугу я попросил бы у вас чашку кофе. Это не слишком нахально с моей стороны?
Они пили кофе в столовой. Виктор закурил трубку, и ароматный дым голландского табака вскружил ей голову.
— При Мишеле я обычно не курю. Его отец тоже не переносил табачного дыма, да и сам он никогда не курил, зато мадам Фанни смолила как паровоз, и они постоянно цапались из-за этого. — Он грустно улыбнулся. — Ничего, что я упомянул про его домашних?
— Ничего. Я тоже в Москве покуривала. Сигареты.
— Хотите сигарету?
Она кивнула. Виктор вытащил пачку «Мальборо лайт», передал Алене, вытащил зажигалку. Та закурила.
— Когда надоедает табак, я курю обычные сигареты, так что всегда ношу с собой пачку «Мальборо», — объяснил он.
Рене поднялся, нашел в буфете полбутылки «Мартеля», налил им к кофе по рюмке коньяка. Они помолчали. Виктор, оставшись с ней наедине, неожиданно оробел и чувствовал себя скованно.
— Я очень расстроился, узнав о вашем решении, — помолчав, вдруг признался он ей.
— А мне показалось, что вы одобрили мой выбор...
— Мишель просил помочь, сказал, что вы единственный свет в его окошке, а я могу, как он недавно заметил, отправиться в путешествие. — Виктор старался на нее не смотреть. — Как же я мог обидеть увечного друга?
— А вы разведчиком у нас работали?
Он помедлил, потом усмехнулся:
— Да, года четыре. А может быть, пять Но я сразу скажу, что больших секретов у вас не украл. — Рене усмехнулся. — Работал в посольстве, был, так сказать, легальным разведчиком, и моя задача заключалась в том, чтобы анализировать все газетные статьи, выходящие у вас, и делать отчеты. Такой аналитический дайджест. Вот я и делал. А вот вас я мог бы украсть, — неожиданно без всякого перехода проговорил Виктор, — но красть счастье у друга непорядочно
Счастья на несчастье не построишь, так у вас говорят?
Алена кивнула.
— А какое у вас звание?
— Полковник.
— Мне всегда нравились военные, — смутившись, призналась она. — А теперь вы чем занимаетесь?
— Пишу книгу о псовой охоте.. Начиная с французских королей и до наших дней. Собираю материалы, сам хожу на охоту, изучаю повадки собак. Материал из русской охоты я нашел в Москве — книги Сабанеева, Аксакова. Ваши прежние монархи понимали смысл в собаках и в охоте.
— Интересно!
— Я рад за своего старого друга Мишеля. Он заслужил это великое счастье. Он заслужил вашу любовь. А я сегодня ее потерял. И с горечью, болью этой Потери мне никогда не справиться! Прощайте!
Лицо его посерело, Виктор вдруг резко поднялся и ушел, оставив на столе свою трубку.
Мишель спал с блаженной улыбкой на лице. Алена заботливо поправила одеяло, чуть пошире приоткрыла форточку, зная, что жениху в столь ослабленном алкоголем состоянии нужно побольше свежего воздуха.
Поразмыслив, невеста принесла ему две бутылки минеральной воды без газа, налила полстакана, растворила таблетку аспирина, разбудила Мишеля и заставила выпить лекарство.
Лишь после этого вернулась к себе в спальню. Погасив свет, Алена присела у окна, не отрываясь глядя в рождественский сад, залитый таинственным голубым светом лунной ночи. Даже без снега он выглядел причудливо и красиво: деревья жили своей тихой, тайной жизнью, чтобы весной проснуться и впасть в буйство. И ей, несмотря на грусть, было покойно на душе. Мать всегда говорила: «На том свете высплюсь». Когда Алена была маленькой, «тот свет» ей так и представлялся: огромная больничная палата, где все лежат на койках и дремлют. Позже она поняла, что ее мать имела в виду: нельзя слишком много тратить драгоценных часов земной жизни на сон. Все же ночная спячка пусть и временная, но поездка на тот свет, а туда все рано или поздно отправятся на долгое время. Скорее всего, навсегда.
Ей хотелось иметь свой дом. О таком, как «Гранд этуаль», и не мечталось, не говоря уже о богатом саде и прислуге. Это как жизнь в раю. Человек ко всему привыкает, и рай через некоторое время ей покажется золотой клеткой', но пока от одной мысли, что она станет хозяйкой, владелицей всего этого имения, у нее кружилась голова.
Да и Мишель ей нравился: его ум, манеры, умение слушать, сопереживать. Но как все сложится, как? Еще есть возможность схватить сумку и убраться восвояси, не искушать судьбу. Еще есть такая возможность. Маленькая щелка, чтобы выскользнуть и не попадаться второй раз на острый крючок судьбы? Но неужели же все повторится? Нет, того, что с ней случилось когда-то, больше быть не может. Это исключено.
Она, перепуганная, прибежала утром домой, ей вдруг примерещилось, что Грабов в отместку за уход от него забрал дочь, чтоб заставить Алену вернуться. Она бежала по снегу как ошалелая, глотая морозный воздух. Она долетела до дома за пять минут, ворвалась в горницу, но Катерина радостно гугукала у матери на руках, пуская пузыри, а та светилась радостью, суетясь вместе с ней у печи и успевая жарить сырники.
— Грабов приходил? — прислонясь к дверному косяку, спросила Алена.
— Заглядывал вчера вечером, просидел больше часа, я его покормила, — доложила мать и, помолчав, с упреком добавила: — Извелся мужик весь. Говорит, сам не знаю, чего она хочет! Я уж и хожу по одной половице, и все ее капризы исполняю...