— Вы меня разыгрываете?
— Что вы, мадам Алин! —восхищенно пропел владелец «Глобуса». — Но я безмерно счастлив, что мой друг по-настоящему влюбился, что он сумел познать эту радость любви и что я вижу ту, которая смогла в него вдохнуть это счастье! Я теперь его понимаю! Вы само божество, а ваша красота повергает и меня в трепет!
Она вышла из отеля и остановилась, потому что у нее самой кружилась голова от счастья. Теперь она знала, что он любит ее, любит сильно и страстно, но боится в том признаться. Антуан также сообщил, что Виктор уехал утром около одиннадцати. В полдень он собирался с кем-то пообедать из старых приятелей по службе и отправиться домой.
Алена поехала на вокзал, чтобы на экспрессе добраться до Лиона, но опоздала. Пришлось ехать на обычной электричке, а из Лиона до «Гранд этуаль» добираться на попутке. Она вернулась уже в сумерках, прошла мимо дома Виктора, отметив, что его «ситроен» стоит во дворе, а в окнах горит свет. Ей очень хотелось зайти к нему, но, решив, что после утомительной дороги вид у нее не самый привлекательный, заторопилась сначала принять душ, переодеться и лишь тогда идти в гости.
Алена вошла в дом, ощутив в воздухе странный привкус дешевого табака и селедки, и очень этому удивилась: зайти, к ней мог только Виктор, но тот всегда курил душистую «Амфору». Она уже хотела включить свет в прихожей, но чья-то сильная рука мертвой хваткой обхватила ее сзади, а вторая зажала рот. От этой второй руки и воняло мерзкой смесью табака и сельди.
Алена попыталась вырваться, но басовитый голос на чистом русском, языке произнес:
— Тихо, моя голубка, тихо!
- И она сразу же узнала этот голос.
Рене возился с биглями. Анри сразу же доложил ему, что мадам Лакомб вчера заходила, а сегодня отправилась провожать Кэти и должна была вернуться. Случай удобный для возобновления прежних отношений: она проводит подругу и вернется одна,
грустная, одинокая, а тут вдруг неожиданно появляется он с бутылкой яичного ликёра. Шел мимо, вот и заглянул по-соседски поболтать. У русских так принято, заходить без приглашения. И чего он так трусит? Рассказать кому-нибудь, не поверят.
Наконец, собравшись с духом и взяв бутылку ликера, Виктор вышел на крыльцо, но, взглянув на окна виллы «Гранд этуаль», помрачнел, света в них не было. Он знал, что самолет Кэти улетает около двенадцати, а добираться обратно три — максимум четыре часа. Пусть пять. А сейчас десять минут восьмого. Конечно, Алин могла прогуляться по Парижу, которого никогда не видела, подняться на Эйфелеву башню или сходить в Лувр, а потом решила остаться на ночь и выедет в Овер завтра утром. Или встретила кого-то. Десятки причин. А может быть, едет, еще в пути и вот-вот объявится.
Он постоял на крыльце, выкурил сигарету. Было тихо, и лишь деревья шумели в саду. Ему вдруг показалось, что в доме Лакомбов хлопнула дверь. Странный слабый звук вдруг донесся оттуда. Но свет по-прежнему никто не зажигал, и Виктор усмехнулся, у него уже начинаются галлюцинации.
С реки дул холодный ветерок, а Рене набросил легкую куртку. Чтобы дойти до крыльца соседнего дома, теплее одеваться и не стоит. Но, постояв несколько минут, он замерз и вернулся к себе, обрадовав биглей, дремавших у теплого, только что прогоревшего камина. Собаки запрыгали, заскулили, облизав ему лицо.
— Она задерживается, и вам повезло, — вздохнув, похлопал он каждого по холке. — Только почему ее до сих пор нет?.. А, мальчики? Вряд ли бы она стала задерживаться в Париже. Он еще полон для нее неприятных воспоминаний. А потому наша соседка наверняка поспешила домой. Она и вчера приходила,
чтобы попросить меня отвезти Кэти в аэропорт и одной не ехать в Париж. Нет, она не стала бы бродить одна по Парижу! Не стала бы... Почему же не вернулась?..
Виктор задумался. Но в голову ничего не приходило. Конечно, могло случиться все что угодно: ей стало плохо, у нее украли кошелек и нет денег на обратную дорогу. Все что угодно. Могла приехать, лечь спать. Все что угодно! Но почему у него снова так тревожно на душе?
Да и оба бигля при этих словах настороженно притихли, а старший, Робин, даже угрожающе заворчал, точно почуяв грозного противника. А его псы человеческий язык понимали, в этом Рене был уверен.
Петр Грабов с чавканьем пожирал на кухне цыпленка, потребовав не зажигать света и не дав жаркое даже разогреть. Он с глухим урчанием перемалывал железными фиксами кости и хрящи, изредка бросая на бывшую жену подозрительные взгляды. За все эта время она задала ему лишь один вопрос: как он попал во Францию? На что Грабов, утолив первый голод, зловеще усмехнулся и прорычал: .
— Как все! Купил билет да приехал!
Сам же он, схрумкав цыпленка, приготовленного еще Кэти, стал интересоваться разными вещами. И многое каким-то непонятным путем успел разузнать: и то, что она стала мадам Лакомб, а мужа-калеку нежданно отравили, и что Алена сидела в тюрьме, а потом была похищена, и теперь, после снятия с нее всех подозрений, она полновластная владелица виллы и всего состояния бывшего мужа.
— Я верно излагаю? — ухмыльнулся он.
— Чего тебе нужно, Грабов? — не выдержав, спросила она.
Он доел курицу, разорвал на части длинную булку и, макая большие куски в холодный чесночный соус, вмиг проглотил и ее. Потом вытер пучком зелени рот, проглотил и его, схватил полотенце, вытер губы и руки. Зацыкал зубом, ковыряя пальцем во рту. Алена с омерзением и ужасом смотрела на него. Грабов перехватил ее взгляд, сощурился, полыхнув злобой.
— Мне многое нужно, — закурив свои мерзкие сигареты с вонючим запахом, многозначительно усмехнулся он. — Только теперь я не Грабов. Никогда не произноси больше эту фамилию. Я не Грабов, понятно?! Теперь я...
Петр хотел назвать другую фамилию, но неожиданно передумал.
— Это неважно, кто я теперь, но я не Грабов. Вбей это в свою куриную голову! Зови меня Пьер. Этого достаточно.
— Так чего ты хочешь, Пьер? — с язвительной насмешкой повторила свой вопрос Алена.
— Не стоит задирать хвост,который легко обрубить, — предупредил Грабов. — Один раз ты его уже задрала — и что получила взамен? Труп. Еще помнишь?
Она не ответила.
— Так-то лучше. Для начала мне придется изменить внешность, чтобы сбросить со своего «хвоста» легавых. Такая пластическая операция стоит немалых денег, потому все должно быть сделано втайне, в частной клинике. Потом потребуются денежки на дальнейшую жизнь. На свое дело. Автомастерская, гараж, маленькая закусочная. Так что придется раскошелиться, мадам Лакомб. А там подумаем. Свобода стоит очень дорого, моя красавица! — Он пробуравил ее хищным взглядом. — У тебя что, кто-то уже есть на примете?
— Нет
— Не финти! Я же все равно узнаю. И накажу за вранье! Тут какой-то, мне говорили, нестарый сосед живет. Теперь тебе придется некоторое время пожить для моих интересов, и я бы не хотел, чтобы кто-нибудь крутился вокруг этой виллы. Ни к чему мне это. Оба будем вести себя по-честному. Страсть моя к тебе поостыла, а потому рваться в твою койку не буду, но свои долги ты выплатишь сполна. Не станешь жульничать, делать из меня лоха, расстанемся по-хорошему. Замечу подлянку — милости не жди, ты меня знаешь. Терять мне нечего. Таким вот макаром поступим, милая голубка. Лакомб ведь «голубь» по-здешнему?
Она кивнула, с трудом сдерживая холодный озноб.
— Да сядь ты, не стой столбом! — рявкнул он.
Алена послушно села.
— Я тут заезжал к твоей тетке, на нашу Катюшку посмотрел.
Она вздрогнула.
— Не бойся, открываться не стал. Ни к чему. Да и был бы сын — тогда другое дело. Но старуха все про тебя и рассказала и даже адресок дала. Я сказал, что маляву надумал тебе сочинить, — он хрипло рассмеялся. — Та и поверила. Устал я бегать, Алена. Хочу пожить тихо и спокойно. Полжизни воевал и понял, что ничего хорошего в этом нет. Но у мужиков по молодости, видимо, норов такой: пострелять, покрушить, поломать. Куда денешься? У баб все другое, потому и ужиться с вами не можем.
Он говорил уже с трудом, слова вязли, глаза сами собой закрывались, Грабова утягивало в сон, но тот сопротивлялся, еще не чувствуя себя полностью в безопасности. Алена сидела в двух метрах от него, не сводя глаз с бывшего мужа, а мозг сверлила лишь одна мысль, стоит протянуть руку, схватить тяжелый черпак из нержавейки, лежавший на столе, и нанести
удар, от которого беглый убийца не сразу очнется. Она и мысли не допускала, что начнет плясать под его дудку, но, зная его дикий нрав, молчала, как бы со всем соглашаясь. Ее беспокоило лишь одно, а вдруг не успеет нанести удар. Реакция у бывшего десантника да и сила были волчьи, и Петр отомстит ей жестоко. Он жалости никогда ни к кому не испытывал.
— Чего молчишь-то? Давай говори, рассказывай, как без меня жила, не молчи, тварь, говори, ну?! — В его голосе послышалась угроза.
— Жила как жила. Не на курорт приехала, работала.
— Калеке богатому подмахивала?
— Помогала, а не подмахивала.
— Нажрался — и в сон потянуло. Два дня не хавал, а тут дорвался! — еле ворочая языком, признался он, не сводя с нее подозрительного взгляда. — Вот ведь — встретились черт знает где, а хуже злыдней сидим! Скажи, женка, хоть одно ласковое слово. Все-таки отец твоей дочери. Нечужой вроде...
— Ты мне хуже чужого! — отрезала она.
— Вот как?! — встрепенулся он, вспыхнув дикой яростью.
В минуты гнева Петр бывал страшен, и она пожалела, что не удержалась и разозлила его.
— Значит, я для тебя хуже чужого.
Он словно пробовал на вкус эти жесткие слова.
— Тебе не стоило ко мне вором врываться и применять силу.
— А что стоило? — зевнув, оскалился он.
— Ничего не стоило.
— Ничего не стоило?.. — растягивая слова, ухмыльнулся Грабов. — Ничего не стоило... Какие мы тут стали храбрые в этой чертовой Франции! Да судьба, вишь, опять меня к тебе прислала. А ее надо