Алена вернулась домой в смятении. Мать выталкивала ее из Заонежья, а тут два мужика жаждали ее сердечной взаимности. С одной стороны, пора замуж и детей рожать, не откладывая все на потом, с другой — хочется пожить для себя, не зарываться в пеленки и подгузники.
Мать на эту новость никак не отреагировала, хотя обоих ухажеров знала хорошо. Кузовлев не раз бывал у них в гостях, обхаживая ее и принося подарки. С матерью же Грабова они выросли в одном селе, в одну школу ходили и сейчас часто встречались, по-бабьи жалились друг другу, а потому Аграфена Петровна знала все, что происходит в семье подруги. Правда, полгода назад Петр после смерти бабушки Настасьи переехал в бабушкин дом, чтобы не зависеть от родителей и
зажить самостоятельной жизнью, но мать сына навещала и удивлялась лишь одному, что женщин сын к себе не водит, живет скромно, почти, по-монашески. Стоило переезжать от родителей, где Петр жил сытно и забот не знал.
— Ну так что скажещь-то? — так и не дождавшись от матери ни слова, снова спросила Алена.
— А чего мне говорить? Тебе, девка жить, вот ты и думай! — Аграфена Петровна помолчала, поджав губы, потом добавила: — По мне, так ни за одного бы не вышла! А ты решай!
— Это еще почему?! — удивилась дочь.
Но мать молчала как партизанка, отказываясь отвечать, пробормотав перед сном лишь свою любимую пословицу: «Жениться не шутя, да не попасть бы на шута, а то сам домовой!»
Два дня пролетели как минута. Алена и не думала принимать никакого решения, склоняясь к тому, что пока надо выждать и нечего торопиться. Прошло еще два дня, Грабов не появлялся, и Нежнова успокоилась, предположив, что на бывшего героя Чечни произвел впечатление ее отказ на балу и он не решается снова задавать ей тот вопрос. Хоть и не вязался этот робкий облик с прожигающими ее насквозь черными глазами сержанта.
Они снова дежурили с Кузовлевым. Он отсыпался после дневных операций, Алена сторожила его сон, но около четырех утра хирург вставал, умывался, они пили горячий кофе из термоса с его холостяцкими колбасными бутербродами и рыбными пирогами, которые стряпала мать Алены.
— Ну что твой Ромео? Два дня, кажется, прошли?
— Я ему отказала еще там, на балу.
— Вот как?! — обрадовался Станислав Сергеевич.
— Почему сразу не сказала? Захотела меня помучить? А я ведь после того разговора всю ночь не спал! Под утро собрал чемодан, задумал сбежать, душа рвалась на части, но и этого не смог сделать. Это безумство: любить тебя!
Она молчала, ощущая, что ее загоняют в угол. Еще немного — и она даст согласие, выйдет замуж за Кузовлева, составит его счастье, как хирург того просит, но кто же составит ее счастье? Он еще долго говорил о своей любви, она делала вид, что слушает, пока Станислав Сергеевич опять не начал засыпать.
В девять утра Алена сдала дежурство. Кузовлева вызвал к себе Семушкин, и она не стала его дожидаться, отправилась домой,чтобы выспаться. Еще ночью лил дождь, но к утру он стих, и в воздухе лениво закружились первые белые мухи. Зима стучалась в двери. Но дома наверняка тепло, печь к девяти утра протопилaсь, она выпьет чаю. с шаньгами, завалится в теплую постель и сразу же провалится в сон.
Она ввалилась в родную горницу, увидела сидящего за столом Грабова и остолбенела. Он сидел один, в камуфляжной армейской куртке, которую надевал по праздничным дням, перед ним стояла кружка с чаем.
— А где мать? — не поняла Алена.
— Убежала к моим, я подстроил, чтобы переговорить с тобой наедине, — не стесняясь такого признания, объявил Петр. — Хочу завтра ввечеру сватов заслать к тебе и к Аграфене Петровне, вот и хотел об этом предупредить...
—Я не собираюсь выходить замуж! — раздевшись, отрезала Нежнова. — Ни за кого! А уж за тебя тем более!
Петр тотчас потемнел от обиды, заиграл желваками на скулах, помолчал, отхлебнул чаю.
-За своего хирурга ты тоже не выйдешь, не мечтай.
-Почему это?—с вызовом бросила она.
— Если завтра ты моим сватам откажешь, я его убью! — Скулы Грабова взбугрились, глаза полыхнули огнем, и ее даже обожгло, она замерла, похолодела от его взгляда. — Мне плевать на свою жизнь, я со смертью не раз разговаривал, и, бывало, накоротке, так что ничего не боюсь, и меня ничем не запугаешь!
«А ведь он не шутит!» — молнией пронеслось у нее в голове.
— Чтоб этот медицинский выскочка тебя своей московской, квартирой больше не соблазнял, — злорадно пояснил Грабов. — Кроме того, он считает меня убийцей, у кого руки по локоть в крови! Так вот пусть я для него таким и останусь!
Ее вдруг обожгло: когда в разгар бала они ушли из Дома культуры, видимо, Петр незаметно шел за ними и подслушал их разговор. А Станислав Сергеевич тогда много обидного наговорил о Грабове.
— Не ожидал я от врачей таких подлых оговоров, ох не ожидал! Так что ты, прежде чем прогонять сватов, крепко подумай. — Он сидел сжав кулаки и глядя
- даже не на нее, а куда-то в сторону. — Нехорошо может получиться, если наш райцентр такого искусного хирурга лишится. Можешь ему об этом рассказать, пусть к Конюхову бежит спасаться, всю милицию для своей охраны собирает, я все равно твоему эскулапу после отказа голову оторву, это уж вопрос, для меня решенный. Так что от твоего слова теперь судьба человека зависит! Прощай!
4
За окнами лежал снег. С приближением Рождества он шел все чаще, покрывая землю плотным слоем, и Мишель радовался как ребенок. В кои-то веки они, возможно, будут встречать Рождество со снегом.
Прошло больше двух месяцев, как они начали
вместе завтракать, обедать и ужинать, отмечать праздники, сблизившись за это время. Алена уже не говорила всякий раз «мсье Мишель», оставив одно имя, а Лакомб не называл ее «мадемуазель», если, конечно, не было посторонних. Изредка он задерживал ее ладонь в своей, с нежностью глядя ей в глаза, но она осторожно забирала его руку и проверяла пульс.
— Сколько? — краснея, спрашивал Мишель.
— Слегка учащенный, — говорила она, — но в пределах нормы.
— Я не хочу предел нормы, — многозначительно говорил он.
Алена понимала, что нравится ему, и романтически настроенный хозяин ждет ответных чувств с ее стороны, но в договоре, был прописан и этот вопрос: Алена не имела права заводить любовные романы ни с кем из обслуживающего персонала виллы и местных жителей. Подпадал ли сам хозяин под этот пункт, она не знала, а вот Виктор считался уже запрещенным объектом.
Колетт отпускала злые словечки, смысл которых медсестра по-прежнему не понимала. В отместку ей Алена перестала ей помогать и даже здороваться, заходя на кухню лишь для того, чтобы передать распоряжение мсье Лакомба, связанное с обедом или ужином, когда хозяин просил подать бутылку светлого сухого вина или круг любимого им сыра, увлеченно рассказывая, что этот сыр надо запивать глотком именно этого двухлетнего виноградного вина, иначе вкус не почувствуешь.
Алена пробовала, во всем соглашаясь с Мишелем, открывая для себя вкус ароматных сыров, паштетов и нежного виноградного вина, каждый из сортов которого, как оказывалось, имел свой неповторимый вкус. Теперь, беря бокал, она не торопилась пригубить, а сначала оценивала душистый букет запахов и только после этого делала медленный глоток, ощущая, как язык покалывают легкие иголочки Диониса
— Это те же стрелы Эрота! Эрот — божество любви, а Дионис — виноделия! — вдохновенно разъяснял Лакомб. — Они невидимы и даны нам лишь в ощущениях.
Его глаза сияли, щеки пламенели, а она, тревожась, проверяла пульс. Он смеялся как ребенок, покоряясь ей во всем.
— Никаких больше стрел Эрота! Уже семьдесят пять ударов в минуту, надо срочно смерить давление, боюсь, верхнее подскочило, а это опасно!
Мишель раскрыв глаза слушал ее медицинские наставления, терпеливо учил ее французскому языку и философии, искусству, щедро передавая знания, которыми обладал. И она была благодарна ему за это. Что она знала после медучилища? Что Волга впадает в Каспийское море, а Пушкин написал «Евгения Онегина». О том же, кто такие Дионис и Эрот понятия не имела. А Лакомб познакомил ее с древнегреческими мифами, с Гомером, Софоклом, Сафо, Данте, Петраркой, Вергилием, Боккаччо, все богатство мировой литературы, поэзии, живописи, музыки вдруг мощным ливнем опрокинулось на нее.
Завтра сочельник, — однажды за завтраком сказал Мишель. — В «Гранд этуаль» состоится праздничный ужин, это традиция, я пригласил Виктора, приедет мой сын Филипп, с которым ты еще не знакома. Я бы хотел, чтобы и ты сидела с нами за праздничным столом...
— Значит, опять нарушим, режим, — вздыхала Алена, но он сжимал ее руку, глядя с такой страстной мольбой, что она не могла ему отказать.
Виктор Рене явился на торжество в смокинге, вручил Алене небольшую коробочку, перевязанную красной лентой: флакончик духов «Коти», марку которых она уже знала, а также то, что стоили они жутко дорого,
— Что вы, я не могу принять такой подарок... — пролепетала она.
— От рождественских даров не отказываются, это грех! — шепнул он ей на ухо по-русски, причем фразу выговорил так чисто, без всякого акцента, что у Алены от изумления округлились глаза.
— Так вы говорите по-русски...
— На одиннадцати языках, сударыня, если вам вдруг понадобится!— улыбнулся он.
Она вспомнила, что Виктор бывший разведчик, потому и знает много языков, чему тут удивляться? И наверняка не раз бывал и в России.
«Боже, я влюбилась в шпиона!» — ужаснулась она.
— У вас кровь на щеке, пойдемте, я прижгу, иначе можете занести инфекцию, — прошептала она ему.
— Это я спешил, брился, люблю опасные бритвы и сам процесс бритья, но иногда задумаешься и...
Она прижгла ранку, ощущая тонкий аромат лосьона, исходившего от Виктора. -
— Не больно?
— Нет. — Он взглянул на нее, и Алена смутилась.