— Все, ранка затянулась, но впредь будьте осторожнее.
— Вы замечательная сестра милосердия, ведь так раньше в России называли медсестер.
— Да, я замечательная сестра милосердия, — пламенея, выговорила Алена.
Сын Мишеля Филипп приехал в полдень. Холодно кивнул, когда мсье Лакомб представил ему Алену. В золотистом кашемировом пиджаке, в черной водолазке, с черными кудрями, остроносый, с тонкими, язвительными губами, с золотой печаткой на безымянном пальце, он с ледяной вежливостью оглядел праздничный зал, где стояла елка, объявив, что
Даниэль собиралась его сопровождать, но неожиданно разболелась, и пришлось ее оставить в Париже.
Мишель еще утром подарил Алене короткую шубку из чернобурки. Она так искрилась, так была хороша, что сиделка онемела. Когда хозяин успел заказать шубу, когда ее привезли, как он угадал размер — все оставалось загадкой, потому что Алена проводила с ним всё дни и часы. Мсье Лакомб сразу же объявил, что отказа не примет. Да и она не могла отказаться от подарка, такой шикарной вещи у нее никогда не было.
— Мой подарок тебя ни к чему не обязывает, — заметив ее восторг, просиял он. — Мне приятно доставлять тебе радость. Поверь, одного этого достаточно, чтобы самому испытать счастье!
Алена с изумлением взглянула на него.
— Никогда не видела людей, которые бы радовались лишь потому, что хорошо другим! — воскликнула она.
—В России таких нет?
— Есть, но мало.
Мишель удивился:
— Мне казалось, это самая обыкновенная человеческая черта.. .
— Но это же противоестественно! — возразила Алена.
— Почему?
— Чужому счастью и успехам не радуются, а завидуют, при этом чувствуют себя ущемленными, ну обойденными, что ли. Другое дело, когда родственник или любимый человек. — Алена смутилась.
Мишель вытащил из ящика стола коробку, перевязанную яркой лентой.
— А это кадо пур Колетт...
Хозяин, чтобы Алена побыстрее усваивала французский, иногда разговаривал с ней на странной смеси двух языков.
— Что за подарок?
— Электрик кофейник, она далеко мечтает. — Мсье Лакомб ласково улыбнулся. — Надо же вам помириться. Рождество — все мирятся!
Алена кивнула, соглашаясь на мировую со стряпухой.
— Только подари от себя, — ласково напомнил мсье Лакомб. — Мой кадо Колетт я уже сделал.
Aлена тотчас отнесла подарок поварихе: Та обрадовалась, кофеварка стоила дорого, а получить такой презент от русской сиделки, с которой они не разговаривали уже несколько месяцев, было вдвойне приятно.
Стряпуха всплеснула руками, затараторила, обнажая большие желтые зубы, Алена уже кое-что понимала: та жаловалась, что у нее нет с собой подарка сиделке, но дома она что-нибудь поищет и завтра принесет.
Ужин начался ровно в девять вечера. Колетт сама внесла в столовую поджаристую утку с яблоками, поставила ее в центр стола, пожелала семейству Лакомб наступления счастливого Рождества и удалилась.
Филипп привез подарки всем, кроме Алены. Даже Колетт удостоилась от него поцелуя и разноцветных побрякушек, но сиделку он обошел вниманием. Лакомба-старшего это задело. Алена видела, как Мишель напрягся, еле заметная улыбка оставалась на неподвижных губах..
В углу высилась нарядная елка, которую сегодня с раннего утра старательно украшали вдвоем Мишель и Алена. На пушистых ветках мигали разноцветные лампочки. На столе в старинных канделябрах горели
свечи, пахло воском, апельсинами и шоколадом. Люстру, висевшую над столом, решили не зажигать, а чтобы не было сумрачно, горели восемь настенных светильников, декорированных по предложению Алены китайскими фонариками, на окнах красовались снежинки, вырезанные ею же, крутились зеркальные шары, бросая отблески на стены и придавая праздничному убранству зала особую таинственность.
Мсье Лакомб сел во главе стола, Алена по правую руку, Филипп слева, напротив нее, и чуть подальше от Лакомба-младшего Виктор Рене. Лишь место Даниэль пустовало, но прибор не убирали: дурная примета.
Первый тост выпили за наступающее Рождество, второй — за здоровье хозяина, третьим помянули его отца и мать, погибших именно в этот день много лет назад. Праздничный ужин покатился легко, утка оказалась вкусной, а соусы нежными, вино терпким и ароматным. Виктор пересыпал свою речь то русскими, то французскими словечками, но вскоре все перешли на русский, который, к удивлению Алены, знал и Филипп, рассказавший несколько новых московских анекдотов.
— Я хочу выпить за самую очаровательную даму нашего стола, за мадемуазель Алин, которая, появившись не так давно в «Гранд этуаль», стала ее полноправным членом, что доставляет мне огромную радость! — волнуясь, неожиданно заговорил Мишель, и на лице Филиппа мелькнула кислая гримаса, он ожидал, что следующий тост будет за него, но отец нарушил традицию: — За тебя, Алин!
Все чокнулись с дамой. Алена не понимала одного: за что ее ненавидит Филипп, ведь они виделись в первый раз. Возможно, Колетт успела наболтать всяких сплетен.
...У отца с сыном еще днем состоялся неприятный разговор.- Мишель объявил, что больше давать денег ему не станет. Они поскандалили, Филипп даже хотел уехать, но остыл и остался. Сочельник был для семьи. Лакомбов проклятым днем, а повторять злую дорожную судьбу отца и деда ему не хотелось.
После тоста за Алену, чтобы не нарушать традицию, Мишель поднял бокал с шампанским за Филиппа, дав этим понять, что сиделка ему милее сына. И все это поняли. Виктор нервно заерзал на месте, с тревогой взглянул на сиделку, но та скрытый смысл хозяина, изменившего порядок тостов, не разгадала, хоть и держалась за столом напряженно, стараясь не встречаться взглядом с Филиппом.
Алена раскраснелась от выпитого, глаза ее блестели, и Мишель не сводил с нее восхищенного взора. Филипп усмехнулся: отец сумел-таки разглядеть в замарашке красавицу, стоит отдать ему должное.
К российским красавицам у него было особое отношение. Нескольких из них он привез во Францию, снял для них большую квартиру, превратив ее в бордель, но, чтобы не платить налоги, устраивал вечера для избранного круга знакомых, назвав их «Русским салоном».
Русские девицы на этих вечерах пели, некоторые, кто знал язык, поддерживали светскую беседу, другие держали осанку, демонстрируя красивый профиль или декольтированную грудь. Пришлось закупать хоошие платья, костюмы, косметику, пригласить визажистов, чтобы русские Золушки превратились в красавиц. И деньги ему требовались позарез. Чтобы задобрить отца, Филипп привез ему в подарок бутылку бордо 1929 года, но, как оказалось, напрасно.
В половине двенадцатого все затребовали кофе и сладостей, чтобы встретить первые минуты Рождества и разойтись на покой. Алена собрала посуду, унесла на кухню.
Кухня «Гранд этуаль» покорила сердце Алены с первого взгляда. Колетт ей рассказала, что у французов все кухни такие удобные: большой крепкий стол посредине, на котором можно готовить с утра до вечера, и десять человек друг друга локтями не растолкают. Около глухой стены, во всю ее длину, несколько печей с духовыми шкафами и множеством конфорок, причем печи и газовые, и дровяные, и электрические — на любой вкус, много навесных и встроенных шкафов.
Кухня всегда просторная, от двадцати до сорока — шестидесяти квадратных метров. Стены, подобно богатому музею, увешаны начищенными до блеска сковородками, от маленькой, с ладонь, до огромной, во всю плиту, метра два в диаметре, терками, ножами, топориками и прочей утварью. На любой французской кухне всегда найдутся тяжелые древние ступы, в которых настоящая хозяйка толчет пряности, механические мельницы для кофейных зерен — считается, электричество вредит тонким ароматам.
На огромном столе всегда навалены горы овощей, фруктов, трав, для приправ приготовлены десятки пряностей. Какие диковинные блюда можно приготовить! Дожидаясь, пока вскипит чайник, она обошла стол, касаясь ладонью его отполированных временем боков,
Алена вдруг резко обернулась и застыла от неожиданности: перед ней стоял Филипп. Когда он появился, почему она не услышала его шагов — вот что ее удивило в первый миг, и несколько секунд сиделка не могла вымолвить ни слова.
— Позвольте вам помочь, — улыбаясь, проговорил он, забирая из ее рук поднос. — А ведь это я выбрал вас из тысячи медсестер и должен был встречать с Даниэль в Орли. Вы моя крестоница, так?
— Крестница, — поправила его Алена.
— А крестницы умеют понимать благодарность?
— Я должна вам деньги?
— Нет-нет! Это нежный долг, лямур! — приторно улыбаясь и пожирая ее плотоядным взглядом, промурлыкал Филипп. — Но это важный долг, как и деньги. Вы понимаете?
— Нет! — отрезала она, забрала поднос и первой вышла из кухни.
Мишель сразу же заметил ее нервозное состояние, поинтересовался, что случилось.
— Все нормально.
— А где Филипп?
Появился и он, застолье продолжилось. Они встретили Рождество стоя, с бокалами в руках. Мишель пожелал всем счастья и любви.
— Любви, папа, мне всегда не хватало, — ухмыльнулся Филипп, бросив откровенный взгляд на сиделку, и та опустила глаза.
— Я, наверное, пойду, — первым поднялся Виктор, и Алена, которая, боясь выдать свое чувство, редко поднимала на него глаза, вся вспыхнула, и Мишель удивился.
— Нет-нет, мы будем гулять всю ночь! — взмахнув руками, воскликнул Филипп. — Пусть старики спят, а мы еще молодые, в нас играет кровь! Давайте танцевать!
Но Виктор ушел, поцеловав руку Алене.
— Мне тоже пора, — проговорил Мишель.
Алена поднялась, подошла к креслу, чтобы повезти
хозяина в спальню, но он сделал предупредительный жест рукой.
— Когда будешь уходить спать, потуши свечи, — проговорил Лакомб сыну.
Алена отвезла Мишеля в спальню, выложила на постели поглаженную пижаму.
— Вам помочь раздеться?
Она каждый раз задавала хозяину этот вежливый вопрос и постоянно натыкалась на отказ. Мишель, улыбаясь, утверждал, что сам легко с этим справляется — он все-таки мужчина, крепкий и выносливый, только ходить не может, а во всем остальном у него полный порядок. Когда хозяин вьпалил эту фразу в первый раз, Алена даже покраснела, и Лакомб, заметив ее смущение, пробормотал: «Извините». Но сейчас отказа не последовало. Алена уже присела рядом, чтобы помочь ему расстегнуть рубашку, но хозяин схватил ее за руку.