Никто – абсолютно никто – не знал о его запасном судне.
Раз в две недели профессиональный моряк прибывал из Марселя, выводил парусник в море, чтобы поддерживать его в отличном состоянии и не привлекать внимания, затем возвращался и удалялся, не задавая вопросов и не разговаривая ни с кем.
Благодаря этой хитроумной, но до смешного простой предосторожности, всего через пятнадцать минут после начала киберхаоса, воспользовавшись всеобщей паникой в порту, где ничего не работало и никто ни на кого не обращал внимания, изящный Sea Rabbit вышел в открытое море, поставил паруса и направился на юг.
Тот, кто стоял за штурвалом, не был счастлив покидать княжество, ведь он оставлял позади плоды работы всей своей жизни, но испытывал удовлетворение, зная, что впереди у него ещё полжизни. В подвалах уединённой виллы на затерянном острове в середине океана хранились тысячи компрометирующих документов, а значит, под одной из множества новых личностей, которые он заранее подготовил, он однажды сможет вернуться к своей прибыльной деятельности по разграблению чужого труда.
Будучи столь же искусным, как он уже не раз доказывал, когда речь шла о компьютерных технологиях, Сидни знал их уязвимости лучше всех и, следовательно, заранее позаботился о защите от предсказуемых сбоев.
Всё, что ему оставалось, – это ждать. В его распоряжении был длиннейший список имён и адресов политиков и чиновников, которые когда-то позволили себя подкупить. А ведь, как известно, убийца может раскаяться в своих преступлениях и больше не убивать, но коррупционер останется коррупционером до тех пор, пока последняя лопата земли не упадёт на его гроб.
Глава восемнадцатая
Они прибыли в старый ресторан ближе к вечеру и застали Кристину подавленной, меланхоличной и немного отстранённой – накануне умер один из её лучших друзей и соратников.
– Я знала, что ему уже не помочь, но мне стало легче, когда я взяла его за руку и почувствовала, как он успокаивается, – сказала она. – Поэтому я осталась с ним до конца, и он ушёл с миром, без боли. Если бы ты был там, может быть, ты бы его спас.
– Сомневаюсь, и это не тот вопрос, который стоит сейчас обсуждать. Главное – что сказали врачи после анализов?
– Они сбиты с толку и не могут объяснить, что со мной происходит.
– Ты говорила им обо мне?
– Нет.
– Почему?
– Потому что ты не хочешь, чтобы я это делала.
Они удивлённо посмотрели на неё, и Клаудия спросила:
– Почему ты так думаешь?
– Ты правда хочешь знать?
– Конечно!
– Раз уж настаиваешь… Возможно, я капризная и неразумная смертельно больная девчонка, но это не значит, что я глупа и не замечаю странных вещей, происходящих вокруг.
– И что же ты находишь странным?
– Не заставляй меня пытаться объяснить необъяснимое, особенно если даже вы сами не знаете, как это сделать… Или знаете?
– Нет.
– Так я и думала. А мне достаточно того, что я больше не испытываю ту мучительную боль, которая терзала меня, пока я не оказалась здесь. И ещё того, что Жан-Пьер ушёл без страданий… Хочешь, чтобы я продолжила, учитывая, что пишут в СМИ?
– Думаю, в этом нет необходимости. Что ты собираешься делать?
– А кто я такая, чтобы решать? Единственное, чего я хочу, – это держать твоего мужа за руку и чувствовать облегчение. Хотя ты, наверное, не можешь этого понять, потому что не была в моей шкуре.
– Ты хочешь сказать, что одобряешь то, что мы делаем?
– Если бы вы этого не делали, меня бы сейчас здесь не было. Я бы лежала в кровати, обколотая морфием, и молила Бога, чтобы он поскорее забрал меня, как и мои родители, как и мои сёстры. Я не знаю, кто вы на самом деле, и не хочу знать. Потому что когда ты одной ногой в могиле и кто-то пытается вытащить тебя оттуда, ты не спрашиваешь, кем он работает, где живёт и чем занимается в свободное время.
– Но ты догадываешься…
– По статистике, слово «догадываюсь» – самое популярное на судебных процессах, потому что оно ни к чему не обязывает. Я не хочу ничего знать, потому что пока не знаю, я свободна «догадываться» что угодно, и никто не сможет меня за это осудить.
Клаудия с восхищением посмотрела на неё, достала из холодильника лучшую бутылку шампанского и сказала:
– Ты – последняя девушка, которую любая женщина хотела бы видеть держащей за руку её мужа… Но такова реальность. А теперь давайте выпьем за нас и решим, что, чёрт возьми, нам делать дальше. Потому что от всей этой беготни я устала, меня всё чаще тошнит, и единственное, чего я хочу, – это вернуться домой и спокойно родить.
Но это было не так просто. Чтобы «вернуться домой», нужно было уладить массу дел, включая продажу старого ресторана, в который Клаудия вложила все свои сбережения.
Да, они были могущественной Медузой, ставящей на колени великие державы, но в то же время оставались всего лишь парой простых переводчиков, которым вскоре предстояло столкнуться с серьёзными финансовыми проблемами.
Как призналась сама Клаудия в порыве откровенности:
– Спасение мира стоит целого состояния, а, насколько я знаю, детское питание и подгузники сейчас просто золотые.
Они пытались шутить, но оба прекрасно понимали, что будущее выглядит мрачно.
Возможно, благодаря контролю над киберпиратством издательская отрасль снова расцветёт, и вернутся те времена, когда у них всегда была работа. Но они знали, что будут жить в постоянном страхе, ведь те, у кого есть настоящая власть, не смирятся с потерей своих привилегий.
Кто-то, где-то, будет пытаться их уничтожить. А растить ребёнка в таких условиях – задача не из лёгких.
А когда Клаудия принесла газету с передовой статьёй в The Times, их тревога только усилилась:
Надёжные источники сообщают, что некоторые правительства готовы заключить с группировкой «Медуза» соглашение о «ненападении», обязуясь не преследовать её, если она прекратит свою деятельность.
На самом деле, это безоговорочная капитуляция, напоминающая признание поражения Японией после угрозы третьего ядерного удара.
Катастрофа в княжестве Монако заставляет задуматься о том, что просьба о «прекращении огня» может быть единственным разумным решением, особенно если противник, который явно держит верх, не выдвигает никаких условий.
Однако следует задаться важными вопросами:
Будут ли все правительства соблюдать это соглашение?
Кто гарантирует, что другие страны или преступные организации не захотят завладеть оружием, которое, возможно, не является смертоносным, но способно парализовать оборону любого государства?
Сколько готовы заплатить, например, северокорейские коммунисты или исламские экстремисты за доступ к технологии, делающей все существующие системы устаревшими?
Способна ли «Медуза» защитить эту технологию? Или нам самим стоит её защитить, чтобы обезопасить себя?
Как только «мирный договор» вступит в силу, начнётся новая война – возможно, холодная, возможно, скрытая, но неизбежная.
Никто не хочет жить в страхе, что однажды привычный мир рухнет в одночасье.
Этой возможности они не рассматривали, ведь только они знали, что не существует никакого «инструмента» или «формулы», позволяющих бросить вызов законам природы.
Это сами законы природы бросили вызов себе, но, похоже, авторы редакционной статьи не могли этого понять.
Поэтому, когда они остались наедине в постели, а Кристина спала в трейлере, Клаудия не удержалась от замечания:
– Судя по этой статье, кто-то попытается «похитить» тебя, чтобы использовать во вред другим, не понимая, что первым пострадает сам. Похоже, ты стал «тем самым тёмным объектом желания».
– Как бы я ни восхищался Бунюэлем, мне совершенно не хочется быть «тёмным объектом желания» или «ангелом-истребителем». Так что, как и ты, я просто хочу вернуться домой.
– А что будем делать с Кристиной?
– Если хочет ехать с нами, пусть едет. Она уже стала частью семьи.
Девушка не колебалась ни секунды:
– Если выбор между тем, чтобы остаться и мучиться, ожидая смерти, или уехать с вами и сохранить надежду на жизнь, то я даже думать не буду. Когда уезжаем?
– Как только я продам этот чёртов ресторан.
– Не называй его чёртовым. Здесь я отмечала почти все свои дни рождения, плавала, рыбачила, проводила время с сёстрами… И, к тому же, здесь мне вернули надежду.
– Ладно, не чёртовый. Просто разваливается и жрёт краску, как не в себя.
– Я его куплю. Родители оставили мне в наследство не только болезнь, но и деньги.
– А зачем тебе ресторан?
– Не нужен. Просто сделаю его своим новым домом. Здесь мне гораздо уютнее, чем в старом, полном плохих воспоминаний. Единственный его недостаток – это «призраки», которые вечно следуют за твоим мужем, но, надеюсь, они уедут вместе с ним.
– Ты их видела?
– Нет. Но я их чувствовала.
Странный ответ не мог не озадачить их.
– А чем они пахнут?
– Один воняет чесноком, а другой оставляет такой запашок пота, что хоть стой, хоть падай.
– Не может быть…
– Если призраков не существует, у меня такое же право сказать, что я их учуял, как у тех, кто утверждает, что видел или слышал их. А если они существуют, логично, что пахнут так же, как пахли при жизни.
– В этом ты, пожалуй, прав.
– А не могли бы вы прекратить нести чушь и начать шевелить своими прекрасными задницами, чтобы мы могли поскорее отсюда убраться? Вы-то поедете на машине, а мне еще предстоит пересечь Пиренеи, пока не наступили холода.
Холодов пока не было, поэтому он не торопясь отправился в путь через горы, на каждом шагу задаваясь вопросом, не лучше ли ему вообще туда не добираться. Тогда женщина, которую он любил уже давно, и ребенок, которого она носила и которого он уже любил, смогли бы жить спокойно, не чувствуя постоянной угрозы со стороны тех, кто хотел бы его уничтожить или использовать.
Он не мог представить себе старость в изолированном особняке, с границами своего мира, ограниченными маленьким городком или бездушным мегаполисом. Жизнь без радости простых вещей, без возможности просто провести время с сыном на берегу моря. Ложь – до того момента, пока тот не подрастет, чтобы понять нечто непостижимое. И вечный страх – каждую минуту, каждый день, месяц, год – что однажды по тропе, обсаженной фиговыми деревьями, подъедет автомобиль, который заберет его навсегда.