— Вася знает, где ты? — рассеянно поинтересовалась она, пытаясь ухватить какую-то мысль.
— Думаю, знает. Привет через отца передавал. Отец Анне Дмитриевне звонит иногда.
— Значит, и Мирела, наверное, знает, так? Могла бы по штемпелю догадаться.
— А я не отсюда послала. Попросила одну женщину у себя, в Питере, в ящик опустить. Хорошая женщина, паломница из Питера…
Словом, подстраховалась со всех сторон. Катя на минуту задумалась, перед глазами всплыло: темный осенний вечер, дача, сад, сарайчик… И — не выдержала, задала вопрос, который вертелся в голове с самого начала, потому что тут крылась, может быть, самая большая странность:
— А ты уверена?
Маша вытаращила глаза.
— Уверена — в чем?
— Ну в этом вот, насчет Гарика и Мирелы. Ты не могла ошибиться?
— Ну знаешь! — Маша надулась, как ребенок. — Я что, по-твоему, совсем идиотка, что ли? По-твоему, если человек живет по-другому, не так, как вы… если у него… у меня то есть, другой путь, то я, по-твоему, вообще ничего не понимаю? Как дитя малое?
«Малые дети не пишут анонимных писем», — вертелось у Кати на языке. Вместо этого она сказала примирительно:
— При чем здесь?.. Совсем не в этом дело. Темно было, окошко маленькое… Может, они просто… я не знаю… разговаривали?
— Ага, разговаривали они! В общем, Кать, ты можешь мне не верить, дело твое, но я что видела — то видела. Никаких сомнений у меня нету.
«А чтобы увидеть, — мысленно прокомментировала Катя, — нужно было не просто случайно пройти мимо, нужно было подойти вплотную и как следует заглянуть в это самое окошко. Особенно так, чтобы никаких сомнений. Зачем? Зачем ты пошла туда среди ночи? Ну не странно ли это?» А впрочем, тут все было странно и ни на что не похоже.
— И что теперь? — в Машином голосе звучало острое любопытство и что-то похожее на восторг. — Теперь, когда ты все знаешь? Поговоришь с ней? Можешь даже сказать, что это я. Или лучше не надо? В общем, смотри сама. Раз она разослала эти свои анонимки, значит, все равно что призналась, — добавила она убежденно. — По-моему, очевидно.
— Если это она послала. Если.
— А кто же еще?
— Надо подумать, как действовать, — уклончиво пробормотала Катя.
— Давай подумай! Я позвоню потом как-нибудь, расскажешь мне, как и что.
На том и порешили. Про Женьку Катя ей так и не сказала.
Опять пошел снег. Но не сильно и не навязчиво, закручиваясь и зависая спиральками в свете фар, на некотором расстоянии от лобового стекла, как будто обгоняя машину. Даже дворники Катя включила не сразу, ехала, всматриваясь в снежные спиральки на темно-синем фоне и пытаясь навести хоть какой-то порядок в мыслях. Получалось плохо. Вопросы громоздились один на другой. И еще какие-то картинки из прошлого, совершенно некстати. Какие-то танцы… когда, где, ничего не вспомнить. Тоже снег за окном… Новый год? Мирела вытащила-таки Ваську, и они танцуют то, что мы тогда называли «медленный танец», такое качание на месте в обнимку, как в трансе. Мирела положила голову ему на плечо и смотрит на него снизу вверх… как же она смотрит! Илья говорит: «Кать, брось, не надо… что ни делается — все к лучшему!» Гарик один на один с бутылкой на кухне, увидев Катю, пытается шутить — и вдруг сдается, роняет голову на руки и бормочет что-то отчаянное и матерное.
И так далее и тому подобное. Ну да, все это было. И это, и многое другое. Но что с того? История, прямо скажем, не нова. «Старинная сказка, ей тысяча лет: он любит ее, а она его нет». И ведь вот — лезет в голову навязчиво, как будто обещает выдать какой-то тайный смысл, а никакого тайного смысла тут нету, просто реакция на разговор этот странный… на что-то уж очень неперегоревшее, неперебродившее в Машиных словах.
Ресторан в гостинице уже закрылся, но бар, к счастью, работал допоздна, там можно было взять салат и какие-то бутерброды. За стойкой догуливала местная молодежь, за некоторыми столиками сидели какие-то явно приезжие, командировочные, однако было довольно тихо, все почему-то разговаривали вполголоса. Катя с Гришей взяли по бокалу вина, все что смогли найти съестного и устроились за столиком в углу. Болтали о каких-то незначительных вещах, о чем попало, Катя была рада отвлечься. Гриша рассказывал про конференцию что-то забавное. И вроде бы отвлеклась, все было в порядке, все шло, как надо, но Гриша вдруг замолк на полуслове и посмотрел настороженно:
— Кать?
— Да?
— Ты в порядке?
— Вполне… А что, что-то не так?
— Ну как тебе сказать… Все нормально, если не считать того, что ты то и дело застываешь с отсутствующим видом. Ну и еще некоторые детали… Например, я уже четыре раза спросил, заказать ли еще вина, но ты что-то пока не отвечешь. Как-то эта встреча… эта подруга твоя… странно на тебя подействовала. Возможно, я лезу не в свое дело, ты мне тогда так прямо и скажи…
И тут Катя сдалась. Почему, собственно, надо было держать все это в секрете? Не хотелось показаться смешной — это да, вся дедукция доморощенная, наивно как-то, но вообще-то не в этом дело. Откуда начать — основной вопрос. Слишком длинная история, вот в чем штука. Одно звено цепляется за другое, и все вместе уходит корнями черт знает куда. Очень трудно ввести в курс дела постороннего человека. Рассказывать о совершенно незнакомых ему людях: кто кого любил и кто с кем спал. Как рассказать о приеме в честь Васиного возвращения, не рассказав, почему и как он уехал? Стоит ли морочить человеку голову историями столетней давности? И можно ли рассказать так, чтобы хоть что-нибудь стало понятно?
Но все эти соображения уже ничего не меняли. В сущности, после разговора с Машей Кате просто необходимо было с кем-нибудь поделиться. Она добросовестно старалась отвлечься, но мысли вышли из-под контроля, громоздились в голове, налезали друг на друга. Кате казалось, что, сталкиваясь, они издают какой-то громкий «бум-м» — что-то вроде литавр. Видимо, в эти моменты она и застывала с отрешенным видом, вместо того чтобы отвечать на вопросы. Выход тут был один — говорить.
И Катя начала говорить. Она постаралась ужать свой рассказ до минимума, опустив все второстепенное — или, во всяком случае, то, что в тот момент казалось второстепенным. Получилось не так уж длинно, короче, чем она думала. Так, впрочем, и должно было быть — если только факты… Гриша слушал хорошо, внимательно, и, когда рассказ кончился, задал совершенно правильный вопрос:
— Ты ей веришь?
Вопрос был правильный и абсолютно бессмысленный, как в анекдоте про математиков и воздушный шар. Веришь — не веришь, кабы знать… От того, собственно, и «бум-м» в голове.
— Это смотря в какой части, — сказала Катя. — Что она написала это письмо — да, пожалуй, скорее верю, чем не верю. Потому что, понимаешь, уж очень она быстро отреагировала, когда мы по телефону говорили. Ты понимаешь, о чем я? Без малейшей заминки: «Я знаю, кто разослал письма с угрозами!» Тут ведь надо было сориентироваться, придумать объяснение, а она как-то уж очень уверенно… А как же она Мирелу не любит! Ох, что-то мне кажется, не готова она удалиться от мира! Как-то все это неправильно…
— Может, она еще и не удаляется. Ты же все это только от нее знаешь.
— Да… Значит, это насчет письма… А вот во что я никак не могу поверить, так это в то, что Мирела… — Катя запнулась, потому что мучившее ее несоответствие именно в эту секунду вдруг облеклось в слова.
— Что Мирела могла разослать анонимки? — понимающе кивнул Гриша. — Действительно, очень уж дикий поступок.
— Нет! — воскликнула Катя, мучаясь от невозможности передать ход собственных мыслей. — Не то… Дикий-то дикий, но самое дикое, что это я как раз вполне могу себе представить. С Мирелы бы сталось, это как раз вполне в ее духе. Она… как тебе сказать… она «не удостаивает быть умною» — помнишь? Никакой логики — сплошной импульс. Сотворить что-нибудь такое, вполне бессмысленное, — это запросто, исключительно потому, что вывели из равновесия или если опасность какая-то. О да, это я вполне себе представляю!
— Тогда что?
— Не могу поверить, что она спала с Гариком. Вот это как раз полный бред, этого я никак не могу представить. Просто никак. Не могло этого быть.
— Кать, — осторожно начал Гриша, — знаешь, это как раз такая материя… Тут никогда ничего не знаешь, если свечку не держал. Ну ты сама подумай…
Вот потому-то она и думала, что рассказать будет очень трудно. Ну как это объяснить? Звучит совершенно по-детски: любовь на всю жизнь, не могла изменить. Или не по-детски, а как в романе. Но ведь правда! правда!.. а объяснить нельзя, невозможно… Потому что не просто любовь, а любовь-погоня, любовь-обожание, нет, не найти подходящих слов… И мораль здесь — ну совсем ни при чем. Просто не нужен ей никто другой. Гарик? Гарик — вместо Васьки? Бред и абсурд. Инстинкт мой мне говорит.
— Ты же не видела их несколько лет. Мало ли что могло за это время измениться.
— Но я видела их в тот вечер. Смотрела… весь вечер. Мирела — с Гариком? Под носом у Васи? Говорю тебе, невозможно! Гриша, это бессмысленный разговор. Просто поверь моей интуиции, если сможешь. Или давай о чем-нибудь другом.
— Погоди, Кать, дай я объясню. Мне кажется, ты тут кое-чего не учитываешь. Смотри: если Машино послание не имеет отношения к действительности, то при чем здесь тогда анонимки эти, которые вы получили? Ты понимаешь, о чем я? Ну получил человек письмо без подписи с требованием в чем-то признаться, а признаваться ему не в чем. Что он сделает? Да выбросит его к такой-то матери и думать забудет. Ну хорошо, может, слегка понервничает, если в принципе нервный. Но рассылать угрозы друзьям и знакомым? Согласись, это вряд ли.
— Значит, это не Мирела, — сказала Катя, чувствуя, что литавры начинают греметь с новой силой.
— Ага. А тогда выходит совсем интересно. Тогда выходит, что Машино письмо и ваши анонимки с угрозами никак между собой не связаны. Чистое совпадение. А ведь был еще и несчастный случай с этой вашей подругой… с Женей.