— Это уж точно совпадение. Этого Мирела в любом случае не могла… Три совпадения, значит…
— Почему три? Два.
— Ну да, два.
Выходила какая-то ерунда. И что-то еще цепляло, какая-то мелочь, услышанная в разговоре. В каком разговоре? С Машей? Или раньше? Какая-то мелочь, да, но неприятная мелочь. И как же теперь понять, что это такое? А Гриша между тем вошел в азарт и не унимался:
— И еще, Кать. Смотри, что получается. Вот Маша эта клянется, что видела их с Гариком в койке. Предположим, она врет. Предположим, она решила Мирелу оговорить. Кто же в такой ситуации пишет письмо тому, кого оговаривает? С требованием покаяться? Если бы она Васе наябедничала — это другое дело. А так, согласись, совсем бессмыслица какая-то получается.
«Согласись». Попробуй не согласись.
— Соглашаюсь. Чушь какая-то. Значит, что же? По всему выходит, что они с Гариком правда перепихнулись? Крыша у нее уехала, что ли, у Мирелки? Ты не понимаешь, как это странно. Уму непостижимо!
Гриша развел руками. Катя подумала и попросила еще вина. И зря, потому что от, смешно сказать, второго бокала ее вдруг слегка повело, а может, и не зря, очень нужно было расслабиться, голова слегка закружилась, все стало как-то проще и невесомее, и на волне этой легкости она вдруг заявила решительно:
— А знаешь что? Я с ней поговорю.
— С Мирелой?
— А с кем же еще? Прямо спрошу: получала ты письмо или не получала? А то что это такое — было письмо, не было письма… Так ничего толком и не узнаем.
— Это, между прочим, опасно.
— Опасно? Это Мирка-то опасна? Чушь какая!
Гриша начал что-то говорить, но взглянул на Катю внимательно и передумал.
— Ладно, давай отложим до завтра.
— После переговорим?
— Вот именно.
Вечером идея казалась просто великолепной. К утру Катиной уверенности как следует поубавилось. Она уже была готова совсем от этой идеи отказаться, списав свой энтузиазм на воздействие вина и необычность обстановки, но подумала еще… и не отказалась. Причина была — проще не бывает — самое обыкновенное любопытство. Если б она могла придумать какие-то другие ходы. Но нет, не придумывалось. И Гриша, со всем его хваленым логическим мышлением, ничего подсказать не мог, только говорил, что он бы Мирелу прямо спрашивать не стал. Катя сама понимала, что вариант не лучший, но все-таки позвонила.
Точнее, не совсем так. Сначала Кате позвонила Лера — спросить, не сделала ли Катя каких-нибудь новых умозаключений. Катя сказала, что новых умозаключений нет, пообещала сообшить, если будут, и, положив трубку, стала мерить шагами комнату. Умозаключений не предвиделось по причине полного отсутствия свежего материала для обдумывания. Вот тут-то Катя и позвонила Миреле, она бы даже сказала: позвонилось само, прежде чем она успела все как следует обдумать. По телефону ни о чем спрашивать не стала, сказала, что нужно поговорить, желательно — где-нибудь на нейтральной территории. Договорились встретиться в очередном кафе.
Катя пришла немного раньше времени, заказала кофе и устроилась за столиком. Столик стоял у дальней стены, напротив входа, поэтому ей было хорошо видно, как Мирела вошла, как стянула с головы шапку, расстегнула пальто и пошла по проходу, ища Катю глазами. Головы поворачивались ей вслед, как раньше. «Нет, все-таки вот это вот — то, что всегда было в Мирелке, возрасту неподвластно. А вот то, что я уже как будто не завидую, а, наоборот, радуюсь, что головы поворачиваются, смотрю с некоторым удовольствием — вот это, кажется, возрастное… А может, мне просто не до того, потому что предстоящий разговор отвлекает. Неизвестно, как его начать…»
Вышло — с места в карьер, никакой светской части, никаких предисловий. Мирела села за столик, махнула официанту, заказала кофе и повернулась к Кате.
— Не томи, Кать. Что случилось?
— Ничего не случилось. Я хотела тебя спросить… Я знаю, что Маша… ну Маша — та, которая в монастырь… что она послала тебе письмо… про покаяние… Ты его получила?
Тут Катя вдруг растерялась. На что она, спрашивается, рассчитывала, когда это затевала? Сейчас Мирела пошлет ее куда подальше и скажет, что понятия не имеет, о чем речь, ни о каком письме слыхом не слыхивала. Причем скажет в любом случае — независимо от того, было письмо или не было. И выйдет полная глупость. Устроить бы им очную ставку — но как?
Однако она ошиблась. Мирела, как выяснилось, и не думала ничего отрицать.
— Так во-от это кто! — протянула она. — А ты откуда знаешь?
— От нее. Я нашла ее телефон, — Катя решила не вдаваться в подробности.
— Ага. А ты случайно не знаешь, чего она от меня хотела?
— Покаяния. Исповеди. Разве она не написала?
— Ну да, покаяния. Но в чем? В чем я должна покаяться?
Разговор принимал бредовый характер. Катя решила не отступать.
— В измене, насколько я понимаю. В романе с Гариком.
— Что-о?!
Изумление выглядело абсолютно непритворным.
— У меня? Роман с Гариком?
— Мир, ну я не знаю… — в отчаянии пробормотала Катя. — Она говорит, что видела вас в койке той ночью, на даче, когда Гарик… когда все это случилось.
Мирела какое-то время смотрела на нее молча, с выражением полного изумления и недоверия, потом фыркнула, прикрыла рот рукой, словно пытаясь удержаться, но не удержалась и расхохоталась.
— Вот дуреха! — с трудом проговорила она, вытирая слезы. — Чего это ей взбрело-то? И главное — покайся, говорит!..
А Катя не знала, смеяться ей или плакать. Глупость все-таки вышла, как и предполагалось. Тем не менее надо было выяснить кое-что еще. Только это было очень непросто сформулировать.
— Мир… а что ты сделала, когда его получила?
— Как — что сделала? Выбросила на фиг — и думать забыла, пока ты мне не напомнила. А что?
А вот это было еще труднее, но отступать вроде было некуда, да и глупо, еще глупее, чем продолжать. Только вот язык никак не поворачивался. Наконец Катя решилась. Как в холодную воду…
— Понимаешь, что получается… Вот ты получила это письмо, так? А через пару дней мы все получили эти штуковины: «никому ничего не рассказывай, а то хуже будет…»
Мирела вытаращила глаза. Поняла, надо сказать, сразу.
— Кать, ты что, хочешь сказать, что это я? Да ты вообще соображаешь, что говоришь?
— Мирка, ты не кричи. — Катя не выдержала и пошла на попятный. — Я говорю только, что совпадение странное, и все, больше я ничего не говорю. Если это не ты, я у тебя прощения попрошу.
— Ну так проси! Это не я! Не я! Ничего об этом не знаю! Письмо — да, получила и сразу подумала, что писала психопатка какая-то, ну и выбросила его к едрене фене, и все — понимаешь? Все!
— Почему психопатка, а не психопат?
— Почему? Да не знаю я почему! Ну видно же, бабское письмо совершенно! И потом, бабы меня всегда не любили. Что ты не понимаешь, что ли? Да что я тут с тобой, в самом деле!
Она вскочила, сдернула со спинки стула пальто и понеслась к выходу, но на полпути вдруг резко затормозила, развернулась и подлетела обратно к столику. Катя невольно вжала голову в плечи. Мирела оперлась руками о столик, грозно нависая над ней.
— А вот интересно, ее ты спросила, какого хрена она ошивалась ночью около этого сарая? Чего ее туда понесло? Подглядывать за Гариком и за этой бабой? Посмотреть захотелось?
— Какой бабой?
— Откуда я знаю! Той, которую она за меня приняла! Праведница, мать ее!
«А ведь правда, — пронеслось в голове у Кати, — почему я все время думаю, что Маша неправильно поняла какую-то сцену между Гариком и Мирелой? Не разумнее ли предположить, что она все поняла правильно, только в темноте спутала Мирелу с кем-то другим?»
Отсюда естественным образом вытекал следующий вопрос. Кого она приняла за Мирелу? Кто был с Гариком в ту ночь? Но Кате было не до решения вопросов. На нее в упор смотрела разъяренная Мирела и ждала — чего? Ответа? Скорее, оправданий и извинений.
— Мирка, — пробормотала Катя, отводя глаза, — ты, пожалуйста, не сердись. Ну ты пойми, ведь правда очень странно совпало. Я подумала… спрошу на всякий случай… Прости, пожалуйста, а?
Мирела смотрела мрачно, но не уходила, хлопнув дверью, — уже хорошо.
— А как ты думаешь, кто это мог с ним быть той ночью? — ни с того ни с сего ляпнула Катя, хотя минутой раньше решила этой темы не касаться.
— Понятия не имею. — Мирела раздраженно пожала плечами. Но, слава богу, ответила, вступила в разговор, а то Катя совсем уж не знала, куда деваться. — А ты, кстати, знаешь, что Леночка эта, жена его, никуда не уехала?
— Как же не уехала? Уехала!
— Говорю тебе — не уехала! Машину взяла — да. Покаталась где-то и среди ночи явилась обратно. Заблудилась, говорит.
— А Гарик?
— А что Гарик? Гарик спал уже. Мы ее на задней терраске положили. Но никто ей не мешал, вполне могла попозже перебраться.
— А потом… утром она там была?
— Нет, утром не было. Вася ей потом звонил, я помню. Наверное, сразу после вас уехала. А может, еще ночью сбежала, откуда мне знать.
— Не могла же она…
— Могла, не могла! Ты почем знаешь? Я, например, не знаю. А может, там вообще никого не было, может, Машка все это придумала. Может, вообще она сама его… того… а теперь — с больной головы на здоровую.
— Хорошо бы разобраться… — машинально пробормотала Катя.
А как тут разобраться? Она совершенно растерялась. Выходило, что письмо Маши Миреле с требованием покаяться — это одна история, анонимки с угрозами — другая, а печная заслонка — что? третья? Получалось, что так. Собственно, печная заслонка — вообще никакая не история, никаких доказательств, одни сомнения, воспаленное воображение. А анонимки — что? А что — анонимки? Кто-то из бывших сокурсников, о ком они и думать забыли, впал в детство и забавляется. Например. А Маша со своим письмом тут подвернулась совершенно случайно. Позвольте. А Женька? Это что такое? Еще одна «другая история», четвертая по счету?
Вот это вот и не давало покоя, это и мучило Катю больше всего. Как-то все больно лихо сошлось в одной точке. Это тревожило, не давало покоя… и еще какие-то ничтожные детали недавних разговоров, которые никак не удавалось вытащить на поверхность сознания.