з головы.
Однако, как выяснилось, ненадолго.
Позвонила Лера и позвала всех в гости — выпить за Женькино здоровье. Именно так: не отпраздновать улучшение, потому что все-таки рановато, а просто посидеть вместе и выпить за ее здоровье. Сказала, что особенно ничего готовить не будет, заранее извинилась, а сама напекла каких-то немыслимых пирогов, и все они, проклиная ее на разные лады — прощай, диета! такие соблазны! — объелись до неприличия. За столом с ними сидел Леркин сын Гоша, здоровенный баскетболист, улыбчивый и симпатичный. Об анонимках не вспоминали. Пили за Женькино выздоровление, и когда Гоша спросил, нашли ли того, кто это сделал, просто ответили: нет, подлец сбежал, было темно, никто ничего не заметил. Но и потом, когда Гоша ушел, продолжали говорить о всякой всячине, не касаясь ни анонимок, ни истории с Женькой. Катю это вполне устраивало, она чувствовала себя как бы в долгу перед Лерой — та возлагала на нее такие надежды!
О Васиных делах заговорили случайно. Нике позвонил Илья, она вышла поговорить на кухню, потом вернулась и сказала, вздыхая: как же хорошо, когда мужик такой уравновешенный, спокойный, как Вася… В подтексте было — конечно, не такой, как Илья.
— Ха! Спокойный! — отозвалась Мирела. — Сегодня прочитал одну статейку и полчаса на стенку лез.
— Какую статейку? — поинтересовалась Катя.
— А вы не читали? Сегодня вышла, «Правда и ложь о Катыни». Ну там, разумеется, не только о Катыни, а обо всех трех местах, где их расстреливали. Катынь — это теперь как бы общее название. Ну вы понимаете.
— И что там? — спросила Лера.
— Как что? — Катя сердито махнула рукой. — Ясно что. Все — поклеп, геббельсовская пропаганда. Что же еще, если Вася озверел. Я одного не понимаю: зачем это читать? Ну хорошо, ладно, я не права. Васе, наверное, надо знать, быть в курсе. Но нельзя же на это всерьез реагировать! Так же можно с ума сойти.
— Вот! А я о чем говорю! — оживилась Мирела. — Но знаешь… справедливости ради — если уж совсем «геббельсовская пропаганда» и ничего боле, то он все-таки не очень реагирует. А тут такая, знаешь, как бы спокойная, взвешенная, академическая. Падла! — вдруг добавила она с выражением. — Настоящих доказательств, говорит, нет никаких. Все документы, записка Берии Сталину, все подписи, всё — подделка. Страница с подписью напечатана на одной машинке, а предыдущие, с основным текстом, — на другой. Использовали вальтеры, чтобы потом на немцев свалить? А откуда они в сороковом знали, что эту территорию немцы завоюют? А то, что из карманов у них, у убитых, достали — так это ведь немцы достали и потом предъявили, сами же и подложили заранее. Васька все себе простить не может, что те вещи, ну которые от отца, не смог сохранить.
— Постой, — сказала Катя. — Ты говоришь, не смог? А, ну да…
Значит, все-таки не сохранил… Все это так и осталось где-то у Гарика.
— А кто все это пишет-то? — спросила Лера.
— Есть такой… Некто Весницкий. Он уже не первый раз высказывается. Причем всегда в таком духе: я — внепартийный, я — объективный. А Васька — тоже как ребенок: «Я с ним за одним столом сидел!» Как будто это не все равно! Мало ли с кем за одним столом окажешься!
— А где это он с ним — за одним столом сидел?
— Да мало ли где, господи! Мероприятие какое-нибудь, ну я не знаю, встреча…
— А-а, «за столом» — в этом смысле!
— Нет, не в этом, — вдруг сказала Ника.
Сказала как-то так, таким тоном, что все разом к ней повернулись. Кате показалось, что она побледнела. Но это, может быть, свет так упал, а вот что она вцепилась в подлокотники кресла, как будто боялась упасть — это точно.
— Не на мероприятии, а у себя на даче, — продолжала Ника. — Ты просто Васю как следует не расспросила.
— О чем это ты?
— Весницкий — это Андрей. «Мой» Андрей, так сказать.
— Да ты что! — воскликнула Лера. — Позволь, почему Весницкий? Никакой он не Весницкий! Его фамилия… Тьфу, ты меня совсем с толку сбила! Сейчас скажу…
— Сопруненко, — бесцветным голосом произнесла Ника. — Его фамилия — Сопруненко. Мама у него — Весницкая. Наверное, у него псевдоним такой.
— Почему ты так уверена? — испуганно спросила Лера. — Может, это другой какой-то…
— Вряд ли, — все так же глухо проговорила Ника.
— Но откуда ты?..
Катя понимала откуда. Все как-то так склеилось, сплелось в один клубок. Всего пару дней назад она напомнила Нике, как Андрей спорил с Васей и Гариком на даче, — и вот пожалуйста.
— Тогда, на даче… — сказала Ника. — Катя мне тут напомнила… он говорил, что не нужно рассказывать о Катыни, что нельзя родину позорить — что-то такое… Они с Васей тогда здорово поругались. И с Гариком.
— Точно! — воскликнула Лера. — Вспомнила. Орали как ненормальные.
— Так вот он о чем… — задумчиво протянула Мирела. — Тогда понятно, а то я никак понять не могла: что за стол такой?
— Жутко орали, — повторила Лера, поеживаясь и как будто заново переживая атмосферу скандала. — Вообще вечерок был, скажу я вам, тот еще. Не говоря уж о том, чем все кончилось… Леночка эта… И до этого тоже шумели, только я не помню почему…
Катя, повинуясь внезапному импульсу, спросила:
— Мирка, а из-за чего ты тогда рассердилась?
— Я сердилась? Не знаю… Может, из-за Леночки? Помнишь, какой Гарик цирк устроил?
— Нет, не из-за Леночки. Раньше. Никак не могу вспомнить. Помню, что ты на кого-то кричала.
— И я помню! — вдруг подхватила Лера. — Ты, Мирка, жутко тогда разозлилась. Что-то пролили, что ли… Неужели не помнишь?
— Пролили, да, — сухо сказала Мирела. — Бокал красного — на «Анну Каренину». А книжка, между прочим, не наша, а сестры Анны Дмитриевны, из дореволюционного собрания.
Пролил Гарик, это Катя хорошо помнила. Надо же, почему именно такая ерунда остается в памяти? Мирела не сказала: «Гарик пролил», она сказала «пролили», и это понятно. Выходило, что она наорала на него за несколько часов до смерти. Понятно, что ей не хочется об этом вспоминать. Но зачем вообще эта книжка понадобилась? Цитату какую-то сверить?
— А кому вдруг понадобилась «Анна Каренина» и зачем? — вслух поинтересовалась Катя.
— Не помню, — отрезала Мирела.
— И я не помню, хоть убей! — Лера развела руками.
Ника рассеянно покачала головой, думая о своем.
— Ничего! — бодро сказала Катя. — Надо просто «Анну Каренину» перечитать — и всего делов, сплошное удовольствие. Авось по дороге вспомнится.
— При чем здесь «Анна Каренина»! — вдруг сердито воскликнула Ника. — Пошлю я его сегодня, вот что.
Катя переглянулась с Мирелой и Лерой.
— Давай я все-таки у Васьки уточню, он это или не он. Чтоб на сто процентов, — предложила Мирела.
— Да я его сама спрошу! Андрея то есть. Только спрашивай не спрашивай, а я и так знаю, что это он! Он, он — кому ж еще быть!
— Вообще-то получается, что тогда он говорил одно, а сейчас — совсем другое, — осторожно заметила Катя. — Понимаешь, о чем я? Тогда он говорил, что правду надо скрывать, теперь стал говорить, что это неправда. Разные вещи.
— Вещи-то, может, и разные, но суть-то одна! А суть в том, что он на этой теме зациклен. Как выяснилось. Потому что я-то ничего такого не замечала, дубина стоеросовая… идиотка, кретинка несчастная! Никогда он мне ничего такого не говорил. А про дачу я забыла. Катя вот вспомнила, что тогда, перед собранием, он говорил что-то такое… благородное…
Она осеклась и испуганно посмотрела на Мирелу, вспомнив, что она-то в тех дискуссиях не участвовала. Ей повезло — Мирела размышляла о чем-то своем.
— Сопруненко… — вдруг пробормотала она. — Сопруненко… Сопруненко… Что-то мне это… Знакомая фамилия…
— Да?
— Ага, погодите, сейчас-сейчас… Вася что-то такое…
— А я его прямо спрошу, — хорохорилась Ника. — Вот прямо так и спрошу: почему тебе эта история покоя не дает? И неужели не стыдно врать?
— Точно! — воскликнула Мирела. — Я что-то совсем того… Васька его сто раз упоминал. Был такой Сопруненко — начальник УПВИ.
— Что это еще за УПВИ?
— Управление по делам о военнопленных и интернированных. Сопруненко этот поляками непосредственно занимался. Один из разработчиков. План уничтожения разрабатывал то есть. «Знак Почета» получил за успешную операцию.
— Так Андрей, что — родственник его, что ли?
— А я откуда знаю?
Катю вдруг пронзила мысль: а ведь он был ночью у того сарайчика! Как она могла забыть? Леночка сказала: Андрей подошел, обнял за плечи, «пойдемте, девушка!». Забыла-то она, конечно, потому, что сосредоточилась на другом. Пыталась понять, которая из дам делила с Гариком ложе и кто на кого наговаривает. А кстати, если уж на то пошло… Под каким предлогом этот Андрей мог бы заявиться к Гарику в сарайчик посреди ночи? Он же не дама. Понадобилось что-то срочно обсудить? Доспорить? Извиниться? Странно… И все-таки, все-таки… лучше с ним поосторожнее. Сказать, что ли?
— Между прочим, он той ночью ошивался возле сарая, — решилась Катя.
— Откуда ты знаешь?
— Я говорила с Леной. С женой Гарика. Она его видела.
— Позволь, она же уехала! — удивилась Лера.
— Она вернулась потом.
— Да? А я не знала! А почему же я ее не видела?
— Она потом опять уехала, очень рано, вы еще спали.
— Бред какой-то, — Лера пожала плечами. — Кать, а ты, значит, все-таки продолжаешь, да? Что же ты нам ничего не рассказываешь?
— Да нечего рассказывать! — с досадой отмахнулась Катя. — Ничего пока не понятно.
— Все-таки держи нас в курсе, — не сдавалась Лера.
— Хорошо, только я понятия не имею, что дальше делать.
— А еще я его спрошу: что ты делал ночью возле сарая? — Ника гнула свое, с учетом новой информации. — Зачем ты ночью к Гарику ходил?
— Э, Ника, постой! — испугалась Катя. — Мы не знаем, ходил он к нему или нет! И вообще, знаешь… ты как-нибудь… поаккуратнее.
По дороге домой ей вдруг пришло в голову, что идея сама по себе не так уж плоха. Поговорить с ним, может, и стоит. Он мог что-то видеть… если, конечно, не сам все это устроил. Да, поговорить стоит. Только не Нике, разумеется, потому что у Ники тут другая задача. А как бы это так устроить — чтобы поговорить и чтобы Ника согласилась?