Но размышлялось об этом как-то лениво, без огонька, без азарта, как-то, скорее, по инерции, и впервые за все это время Катя вдруг всерьез подумала, что, может, пора со всем этим просто завязать.
Сколько раз ходила она по этому бульвару, мимо полуразвалившегося особнячка, смотрела на выломанные решетки подвальных окон, напоминавшие ей рты с выбитыми зубами, и думала: отреставрируют его когда-нибудь или нет? А между тем именно выломанная решетка ее и спасла.
Было очень скользко, поэтому она шла медленно, внимательно глядя под ноги. По обе стороны бульвара время от времени проносились машины, фары вырывали из темноты деревья в снегу, спинки скамеек, присыпанные снегом, стены домов. Было как-то на редкость пустынно, хотя не так уж и поздно. Катя не успела понять, что произошло. Одна из машин, проносившихся мимо, вдруг резко вильнула и оказалась на тротуаре. Описав дугу, она снова вылетела на проезжую часть и, не сбрасывая скорости, понеслась дальше. Если бы справа была стена дома или если бы решетка была на месте, Катю бы, скорее всего, просто расплющило. Но ей повезло — она слетела в выемку у подвального окна.
И скрючилась в этой выемке, пытаясь осознать, что произошло, и прийти в себя. Сначала было не больно, потом заболело как-то все сразу, особенно левое плечо и колени. Надо было пошевелиться и попробовать встать, чтобы оценить размер ущерба. Подошла какая-то молодая пара, подали ей сумку, которая, как выяснилось, отлетела на несколько метров, испуганные лица, «вам помочь?». Она сказала «спасибо», сделала над собой усилие — и встала. Значит, ничего не сломано, слава тебе, господи, ноги, во всяком случае, не сломаны. Видимо, просто коленки разбиты, как в детстве. От этой простой мысли она почему-то чуть не расплакалась. Девушка склонилась к ней, спросила участливо:
— Вы поскользнулись? Очень больно? Проводить вас?
Значит, ничего не видели… Катя покачала головой.
— Спасибо. Я тут в двух шагах. Дойду.
Все-таки они ее проводили, за что Катя была им несказанно благодарна. Она и правда могла дойти сама, не в том дело. Они возвращали ей веру в человечество после того, как какой-то его представитель обратил к ней звериный лик. От этой их доброты ей тоже хотелось плакать. Да что же это такое, в конце концов!
Вроде Варька с Антоном собирались в кино. Поднимаясь в лифте, Катя молила Бога, чтобы Варьки не оказалось дома. Брюки разорваны, по ноге, как выяснилось, течет кровь. Она вытащила из сумки пудру и попыталась рассмотреть свое лицо в зеркальце. Поднять руку с зеркальцем оказалось непросто, плечо болело довольно сильно. На лбу явно набухала шишка. Катя не столько видела ее, сколько ощущала. В остальном лицо оказалось в порядке — ни синяков, ни царапин — если не считать выражения. Никак нельзя было показываться Варьке в таком виде.
И тут, к счастью, Варька позвонила на мобильник и сказала, что будет часа через полтора, не раньше. Антон ее проводит.
Полтора часа — это много, полутора часов должно было хватить…
Войдя в дом, Катя первым делом сорвала с себя все промокшее, грязное, рваное, одна штанина разодрана снизу и до колена, видимо, зацепилась за что-то, падая — какие-то остатки решетки? — и похромала в ванную. Напустила воды, подумала, не обработать ли сначала раны, но решила, что не имеет смысла, лучше потом. Положила часы на раковину, рядом с ванной, залезла в воду и попыталась не думать. От горячей воды кожу сперва немилосердно защипало, потом прошло и стало почти хорошо. Даже не думать удалось в эти полчаса.
Потом она намазала ссадины йодом, заклеила пластырем, высушила волосы, приняла болеутоляющее, отключила телефон, Грише — эсэмэску: «Болит голова, ложусь, созвонимся завтра», Варьке — записку: «Устала, не дождалась, ложусь, целую, увидимся утром», с наслаждением вытянулась в кровати, погасила свет — и вот тут-то мысли взяли реванш, налетели, как пчелиный рой, жаля и жужжа без всякого снисхождения.
Что все это значит? Разумеется, это не могло быть случайностью. То есть теоретически все может быть, к тому же скользко, машину вполне могло занести. Что не остановился, тоже само по себе ничего не значит — трусливая скотина или просто на все наплевать. Но вообще-то она ни секунды в это не верила. Такое совпадение — это уж как-то чересчур. А в таком случае — что? Кто-то методично (хотя пока не очень успешно) пытается уничтожить их одну за другой? Кошмар какой-то. Или она за последние дни, сама того не понимая, узнала что-то важное, что-то такое, что может представлять для кого-то опасность? Тоже, кстати, кошмар. Понять бы, по крайней мере, что это такое, — может, тогда удалось бы что-нибудь придумать.
Тут ее прямо-таки подбросило на постели. Как же она не подумала, что надо позвонить Миреле и Нике — узнать, все ли у них в порядке! Лера, скорее всего, из дома не выходила. Все-таки лучше ей тоже позвонить. С другой стороны, если эта машина охотилась за ней, Катей, то не могла же она оказаться сразу в нескольких местах? Все равно спокойнее позвонить и убедиться, что все нормально. О происшествии не рассказывать, не пугать на ночь глядя, для звонка найти какой-нибудь благовидный предлог. Например: была в ванной, кто-то звонил на городской, не успела подойти, это не ты звонила? Не ахти, но сгодится.
«Девочки» оказались дома и в порядке. Уже повесив трубку, Катя вдруг подумала, что вообще-то надо было рассказать. Предупредить, чтобы были осторожнее. Звонить еще раз не было сил. С этим можно было подождать до завтра.
Итак. Что выяснилось за последнее время? Да ничего же не выяснилось, в том-то и беда! Маша утверждает, что Мирела в ту ночь была с Гариком. Леночка утверждает, что с Гариком была Маша. То есть, по ее словам, получается скорее не «с Гариком», а «у Гарика». В любом случае, ясно, что Маша крутилась где-то около этого сарая. Там же были Леночка и Андрей. Мирела признаёт, что получила письмо от Маши, но утверждает, что не писала никаких анонимок, и возмущается.
Письмо это Машино… Вообще какая-то квинтэссенция бреда. Во всех отношениях, с какой стороны ни посмотри. Ну например — даже если это была бы правда, про Мирелу и Гарика, хотя поверить в это совершенно невозможно, хоть ты тресни, — при чем здесь Гарикова смерть? Кому бы понадобилось его убивать? Васе — из ревности? Рахметов превратился в Отелло? Вася в виде Отелло — это, надо сказать, полный блеск! Леночке? Но Леночка, скорее, убила бы Мирелу, разве нет? Да, может, его и не убивал никто! А заслонка? А что — заслонка? Пьян был, ошибся… Да то-то и оно… не так уж он был пьян…
Так, дальше. Андрей — страстный противник катынских разоблачений. Значит, ему нужно было остановить Гарика — не дать ему вернуть Васе гильзы и медальон. Вообще говоря, это — мотив. Несколько странно, что он так откровенно высказывался на эту тему за столом… Но, с другой стороны, он ведь ничего не планировал заранее. Не планировал и не мог, потому что узнал об этих гильзах и о том, что они у Гарика, прямо там, за этим самым столом. Минутный порыв, импровизация… Хорошо, допустим. Допустим, что это он. Но что, интересно знать, шарахнуло его спустя столько лет? И потом — что бы я ни думала, я никак не могу это доказать, а он не может этого не понимать. Зачем же, спрашивается, давить меня машиной? И при чем здесь Женька?
Нечего было и надеяться уснуть. Глаза закрыть — и то не получалось: под веками сразу начинали проноситься фары. В конце концов Катя плюнула, оставила бесплодные попытки, зажгла ночник и достала из книжного шкафа «Анну Каренину».
Дочитала до возвращения Анны из Москвы в Петербург, до «…чувствовала, что нервы ее, как струны, натягиваются все туже и туже на какие-то завинчивающиеся колышки». Вот-вот, нервы и колышки… Только на даче речь шла совсем не об этом. А о чем? Кто его знает… И тут она вдруг заснула.
Идиотский разговор с Никой. Она позвонила на следующий день, ближе к вечеру. Сказала, что поговорила с Андреем и хочет посоветоваться.
— Давай посидим где-нибудь, а, Кать? Ты как?
Выходить из дома не было ни сил, ни желания. От вчерашнего происшествия осталась в основном ужасная усталость и разбитость во всем теле. Шишку удалось спрятать под волосами.
— Я себя как-то так чувствую… не очень. Может, зайдешь ко мне?
— Простыла?
— Ну да… Что-то вроде того.
Рассказывать о вчерашнем по-прежнему не было сил. С одной стороны, конечно, эгоизм и свинство. А с другой — что, собственно, она могла им сказать? Ходите по улицам осторожнее? А конкретно? Опасайтесь проезжающих машин? Так они их и так опасаются, как всякий разумный человек. Только нагнала бы страху и паники.
Ника появилась минут через сорок, принесла апельсины — витамин С. Поболтали с Варькой, попили чаю, потом Варька ушла, оставила их вдвоем.
— Ты, Кать, правда как-то сегодня не очень… — сказала Ника, оглядывая ее с беспокойством. — Тебе бы, наверно, лечь?
— Нет, я ничего. Давай рассказывай.
И Ника рассказала. Она поговорила с Андреем, и он ей все объяснил.
— Там понимаешь, какая история, — Ника торопилась и явно нервничала, — мать ушла от отца, когда Андрею было лет восемь, что ли… Понимаешь, просто взяла — и ушла, новая семья, новая жизнь и все такое. Мужская такая модель. Андрея отец вырастил, не женился, чтоб его дополнительно не травмировать. Всегда вдвоем, все только для сына. Понимаешь?
— Понимаю, — кивнула Катя. — А при чем здесь Катынь?
— А вот при чем. Очень просто все. Мирка угадала — он этого Сопруненко родственник! Племянник. Тот Сопруненко, ну который энкавэдэшник, — брат Андреева отца, старший брат, очень намного старше, как-то всю жизнь его поддерживал, очень помогал. Андрей говорит, для отца это катынское дело — нож острый, красная тряпка. Именно катынское почему-то. Позор, говорит, на всю нашу семью на эн поколений вперед. Отцу, как ты понимаешь, сто лет в обед. И потом, он вообще больной. Первый инсульт лет десять назад был, если не больше.
Кате сделалось ужасно неуютно.
— И что, Ник? Он тебя убедил, да? Если так рассуждать, то и Нюрнберг совершенно ни к чему. У всех, знаешь, родители, дети.