— До Кузьминок-то? Ладно тебе!
— Ты в Москве? — удивилась Катя.
— Да, я приехала отца навестить… и еще тут дела всякие.
— Это другое дело, — сказала Катя. — Тогда — конечно.
Дверь открыл худой сутулый старик в спортивных штанах и махровом халате. От него отчетливо пахло спиртным.
— К Маше? — спросил он, пристально оглядывая Катю с головы до ног. — Вон туда проходите.
Сам он пошел следом и попытался нырнуть в комнату вместе с ней, но Маша встала в дверях, загородив вход.
— Папа, нам надо поговорить.
Старик посмотрел с неудовольствием, но послушался и ушел.
— Я тут заранее все сюда принесла, в свою комнату. — Маша показала на чашки и включенный в сеть чайник. — А то будет каждую секунду соваться, не даст покоя. Давай налью.
— Спасибо.
Катя взяла чашку и устроилась в низком кресле. Маша села напротив.
— Ну, рассказывай.
— Я говорила с Мирелой… — медленно начала Катя.
— Ну и?
— Она говорит, что ничего этого не было. Ни в ту ночь, ни вообще. Никогда между ней и Гариком ничего не было.
— И ты ей, конечно, поверила? — Маша как-то странно скривилась.
— Погоди, — отмахнулась Катя. — Тут другое… Так вышло, что я поговорила еще кое с кем… С несколькими людьми. С двумя то есть. Они оба говорят одно и то же. Что видели тебя той ночью в сарайчике…
Маша отставила чашку и сцепила руки на коленях. Катя молчала и ждала ответа, давая ей собраться с мыслями. Прошло секунд тридцать.
— Маш? — не выдержала Катя. — Это правда?
— У тебя ж, ты говоришь, два свидетеля, — Маша принялась хрустеть пальцами, не расцепляя рук.
— Хочешь поговорить об этом?
— Хочу! — это неожиданно прозвучало почти как вскрик.
В ту же секунду раздался стук в дверь.
— Маш, ты чего там?
— Иди-иди, все в порядке.
Катя откинулась на спинку кресла и стала ждать дальше.
— Вася не виноват, — вдруг сообщила Маша. — Он из лучших побуждений, по доброте душевной. Жалел меня. Что ты все одна да одна? А я за ним, как хвост, как собачонка. Но я никогда не надеялась ни на что. Сны иногда снились… но сны — что? Сны сами по себе. Я на него молилась прямо. Но не надеялась, я же все понимаю… И всегда, все те годы, я знала: скоро придет и отберет насовсем. Смотрела: нет, это еще не та, и эта не та, и эта. Ну а потом… сама знаешь. Ты думаешь, я ее ненавидела? Не-а. Совсем нет. Я так его любила, что на нее тоже хватало. Я в нее тоже влюбилась, если хочешь знать, за ним следом. Дура ненормальная. Хотя переживала, конечно, тоже. Ревела. Непонятно говорю?
Катя сделала успокаивающий жест: понятно, мол, не беспокойся. Маша на нее почти и не смотрела.
— На меня никто никогда внимания не обращал. Мужики… никогда, никто. До Гарика… А потом Гарик… ну ты, наверное, сама тогда видела.
Кате стало сильно не по себе. Гарик развлекался, «будил женшину», а для нее все это, выходит, было всерьез? Кошмар какой-то. И они все тоже хороши, развлекались вместе с ним.
— Гарик-то сам мне не очень, — продолжала Маша. — Мне вообще никто, кроме Васи… Но все равно приятно. Я тогда тушь купила… для глаз… А потом Вася уехал. И Мирела. И я никого из вас больше не видела, до той самой ночи. — Она помолчала, как будто собираясь с духом. — А той ночью… я просто так вышла. Спать не могла совсем. Столько лет не виделись! Просто подышать вышла, знаешь, голову остудить… Шла мимо сарайчика, что-то мне послышалось. Заглянула, а зачем — сама не знаю. Из чистого любопытства, просто так. Ну и увидела. — Снова пауза и похрустывание пальцами. — И вот тут, Кать, со мной что-то подеялось. Передать тебе не могу. У нее Вася был, понимаешь? Вася! А она, сучка, шлюха… мало ей! И выбрала из всех как раз того, кто меня хоть как-то… Нет, не могу про это… Я в дом вернулась, тихонько. И вот, представляешь: сижу на топчанчике — и ненавижу, ненавижу изо всех сил. Мне бы, дуре, тогда сразу Васю разбудить, — она с горечью покачала головой. — А я чего-то растерялась. И тут слышу — дверь тихонько открылась и закрылась. Пришла, значит. То есть я подумала, что это она пришла, потому что — кому ж еще? И все — Васе уже не расскажешь. Потому что — кому он поверит? Ей или мне? Понятно кому. И тут, Кать, в меня как будто бес какой-то вселился. Веришь ли, я даже про Васю в тот момент забыла. Хочу знать, как это, причем сейчас, сию минуту, хоть ты тресни! Тридцать лет скоро, хватит уже! Раз он так, раз он ее… то пусть меня тоже. Не бревно же я, в конце-то концов, все, что нужно, у меня тоже имеется. Посидела-посидела, а потом пальто накинула и пошла…
Она умолчала о том, что под пальто ничего не было. Катя, разумеется, не стала уточнять. С ней самой творилось неладное. От Машиного рассказа потянуло чем-то таким сильным и первобытным, что… Катя с изумлением почувствовала тянущий зуд в низу живота. Очень кстати. Только этого не хватало. Она тряхнула головой, стараясь отогнать наваждение.
— А дальше что было? — спросила она, изо всех сил стараясь, чтобы голос ее не выдал.
— Ничего, — Маша как-то сникла, как будто из нее выпустили воздух. — Не было ни-че-го. Он не проснулся.
— Как — не проснулся?
— А вот так. Очень просто. Я вошла, вижу — он спит. Села на кровать — спит. Потрогала за плечо — глаз не открыл, что-то такое промычал, повернулся на бок — и все. И так это, я тебе скажу, глупо было — просто сил никаких нет. У меня сразу весь запал вышел. И все. Сразу слабость какая-то, сил совсем не стало. Сижу на кровати и встать не могу. А он лежит рядом, у меня под боком, и спит как убитый.
Катя невольно вздрогнула.
— А потом я встала и ушла, — не замечая, продолжала Маша. — Но меня хорошо шарахнуло. На следующий день еле встала. Голова чугунная. И блевала — как будто выблевывала из себя всю эту штуку, гадость эту. Как будто душа от чего-то избавлялась.
— Еле встала?
Вышло почему-то почти шепотом. Голос, что ли, пропал? Катя откашлялась.
— Душа? Избавлялась? Маша, ты, наверное, не понимаешь. Голова, тошнота… ведь это симптомы.
— Симптомы чего?
— Отравления. Угарным газом. Ты там была не очень долго, поэтому поблевала — и все. А он, наверное, к тому моменту уже надышался, потому и проснуться толком не мог.
— А-ах! — Маша прижала ладони к щекам и в первый раз за все время разговора взглянула на Катю. — То есть он уже… То есть я еще могла…
— Ну ты же не знала… Откуда ты могла знать?
— Ниоткуда. Все равно… жуть. Вот жуть какая…
Обе умолкли, переваривая информацию. Маша скорбно качала головой.
— От нее все зло, — вдруг сказала она, и в глазах у нее полыхнула неизжитая злоба. — Это из-за нее он соображать перестал и печку закрыл не тогда, когда надо. А ты ей веришь! Почему ты ей веришь, а мне — нет? И всегда так!..
— Маша, — Катя пыталась говорить спокойно и веско, — это же не о том, кто с кем больше дружит. Мы же не в детском саду. Ну вот скажи, Гарик и Мирела — тебе самой это не странно? Разве ты не знаешь, что для Мирелы Вася тоже — царь и бог, как для тебя, примерно?
Сказано было неосторожно. Катя испугалась, что сейчас последует взрыв возмущения. Однако Маша слушала с напряженным вниманием и молчала.
— Чтобы она изменила Васе — и где? Прямо у него под носом! И с кем? С Гариком, который никогда ее не интересовал, ни секунды, да ты сама знаешь!.. Ну как это может быть? Я ее спросила, да. Ты бы видела, как она обалдела от такого предположения!
— Не знаю… — угрюмо пробормотала Маша. — Может, ей от него что-то нужно было.
— Он бы и так для нее все сделал.
— Ну, я не знаю. Я что видела — то видела.
— А не могла ты ее с кем-нибудь спутать?
— С кем? С Никой-крошкой? С Лерой-блондинкой? С тобой, Кать?
Звучало убедительно. И было бы совсем убедительно, если бы не ярость, сверкавшая в ее взгляде при каждом упоминании Мирелы. А так — черт его знает… Даже хуже: не только ярость, а какое-то светлое безумие… нет-нет да и проскочит в голубых глазах…
Влюблена была в Мирелу, говорит… Ну да, а в какой-то момент жизни эта влюбленность перешла в ненависть, которой, по сути дела, и была с самого начала, и чем сильнее была влюбленность, тем непримиримее ненависть. И письмо, конечно, отсюда… И по-прежнему совершенно непонятно, как это сочетается с монашеством.
— Маш, а ты сюда… надолго? — вдруг спросила Катя, сама не очень понимая зачем.
— Пока неизвестно, — Маша снова упорно отводила глаза. — Там видно будет.
Катя возвращалась домой усталая и в состоянии крайнего недовольства собой. Ну что ты будешь делать… Типичная белка в колесе. Не в смысле: занята, верчусь как белка в колесе. Нет, в самом прямом смысле. Очень похоже. Бегу, изо всех сил перебираю лапами, совершаю телодвижения — и не двигаюсь с места. Могла Маша сама закрыть эту чертову заслонку? Могла, почему бы и нет. Зачем в таком случае рассказывать, как блевала на следующий день? Как — зачем? Это как раз элементарно, Ватсон: получается, что к ее приходу там уже было угарно, иными словами заслонка была уже закрыта. Ну хорошо, а Мирка? Могла Мирка это сделать? Могла, хотя совершенно непонятно зачем. Катя вдруг поймала себя на том, что ей проще поверить в то, что Мирела закрыла заслонку, чем в то, что она переспала с Гариком. Вот странно! В убийство то есть проще поверить, вот бред!..
А Андрей? Мог? А вот это, пожалуй, зависит от того, была ли там Мирела. Потому что если ее там не было, то у него была куча времени, а если была, то… то он мог заскочить в промежутке между Мирелой и Машей. Велик ли шанс не столкнуться ни с той ни с другой? Совсем невелик. А также не следует упускать из виду, что, несмотря на все Машины заверения, это могла быть не Мирела, а кто-то еще. Вот это — именно это! — мы и называем истинным бегом белки в колесе.
И ведь за все это время, вдруг подумалось ей, никто из них меня не послал. А могли бы. Вполне могли бы. Почему-то никто не удивлялся моим расспросам, все отвечали как миленькие. И я, надо сказать, накопила за это время кое-какую информацию. Только вот не в коня корм. Потому что я не знаю, как ее использовать — это раз. А два… Два… Все эти куски информации от разных людей… они никак между собой не связаны, и потому ничего не работает, потому выходит, что от них нет никакого толку.