Маша ненавидит Мирелу и пишет ей письмо, требует покаяния, угрожает разоблачением, Мирела, получив его, не понимает, о чем речь. Зато все мы, включая Мирелу, получаем анонимки. Андрей не хочет, чтобы гильзы перешли из рук в руки, он покрывает своего родственника и почему-то намекает, что у Васи должны были быть покровители. Леночка все это время считает, что Гарика убили. Гарик за несколько дней до дачи становится сам не свой. За несколько — это за сколько, кстати? Во всяком случае, не тогда, когда приезжают Вася с Мирелой. Плюс наезды эти жуткие. Если бы удалось связать между собой хоть пару ниточек из этого шизофренического клубка… Не может быть, чтобы не было совсем никакой связи, и если я ее не вижу, то это значит, что я неправильно думаю.
А вообще, по-хорошему, надо было их всех записывать на диктофон. Что-то ведь цепляло в этих разговорах, возникало минутное ощущение, что проскочила какая-то искра, что-то существенное. Могло, конечно, и показаться. Беда в том, что теперь уже не проверишь. Потому что — попробуй вспомни! Хотя… Они бы, наверное, не согласились… чтобы на диктофон. И вообще — какой диктофон, о чем я? Чепуха какая-то.
Расстояние от машины до подъезда она преодолела в два прыжка. Вообще говоря, в этом промежутке автомобилю-убийце взяться было неоткуда, но страх был детский, иррациональный: вот сейчас я поверну голову, а оттуда — фары, прямо в лицо — и на меня…
И, только войдя в подъезд, вдруг подумала: позвольте, а почему я боюсь именно машины? В подъезде, например — ни души, в углах темно, страшно. Сверху, на лестнице зазвучали шаги, показавшиеся зловещими. В эту минуту открылся лифт, оттуда вывалилась какая-то развеселая компания. Катя кинулась вперед, продираясь сквозь них, расталкивая, бормоча извинения. Потом трясущимися руками вставляла ключ в замок… Ввалилась в переднюю, села на корточки у стенки, пытаясь отдышаться. Из комнаты выскочила Варька, зажгла свет, вытаращила глаза:
— Мам, ты чего?
— Ключи уронила, — Катя изо всех сил старалась, чтобы голос звучал естественно. — Все в порядке.
Но все было совсем не в порядке. Невозможно жить, шарахаясь от собственной тени.
Катя стояла под душем и пыталась осмыслить происходящее. Струи изо всех сил лупили по коже, это помогало опомниться, и через какое-то время она с удовлетворением почувствовала, что страх уступает место злости. Ну в самом деле, что же теперь — сидеть в четырех стенах? Полностью подчинить жизнь этому безобразию? Нет уж, так не пойдет. Необходимо что-то придумать. Эта метаморфоза ее устроила, такое настроение могло оказаться куда более продуктивным.
Она вылезла из душа, завернулась в халат и пошла в спальню. Всё — завтра. Сейчас — несколько страниц перед сном и спать. На тумбочке возле кровати лежала, дожидаясь своего часа, «Анна Каренина». Катя протянула руку. Ну давай, Лев Николаевич, сделай доброе дело! Основную загадку я решить не в состоянии — может, по крайней мере, вспомню, из-за чего был сыр-бор. Почему-то же это не дает мне покоя.
А впрочем, я же не нанималась читать ее для практических целей. Могу я почитать просто так, для удовольствия? Например, перескочить на какое-нибудь особо любимое место. Скажем, вот это. Обед у Облонских, второе — удачное — объяснение Левина с Кити. Прекрасный выбор. Отсюда и начнем.
Вот они все сидят в гостиной и не могут найти тему для разговора. Всем неловко.
Пришел запоздавший Степан Аркадьич и сразу понял, что «дело без него идет плохо». Заговорил с одним, с другим и в одну минуту «так перемесил все это общественное тесто, что стала гостиная хоть куда».
«— Неужели ты опять был на гимнастике? — обратился он к Левину, левою рукой ощупывая его мышцу.
Левин улыбнулся, напружил руку, и под пальцами Степана Аркадьича, как круглый сыр, поднялся стальной бугор из-под тонкого сукна сюртука.
— Вот бицепс-то! Самсон!»
Катя глазам своим не поверила. Просто с ума сойти! Ведь это именно то, что я безуспешно пытаюсь вспомнить все это время! Ну как это может быть? То есть достаточно не сообщать Богу о своих планах, что ли? Стоило решить почитать просто так, перестать искать это место — и пожалуйста, тут как тут. Самсон, ну конечно — Самсон!
Имя сработало как ключ, дверь отворилась, и картинка разом предстала перед глазами, вся целиком. Как будто она действительно шагнула в комнату.
Неяркий свет лампы в гэдээровском плафоне. В этом доме сто лет ничего не меняли. Кресло-качалка, венские стулья, деревянная лошадка. Два продавленных диванчика, пара кресел, диванные подушки на полу. Они сидят в кружок, кто на чем, как попало, пьют кто водку, кто вино и болтают. Почему-то речь заходит о спорте — о том, как относятся к спорту у нас и в Америке. Вася говорит, что американские профессора ходят в спортзал, его тоже совратили, не устоял, и вот — накачал себе бицепсы неизвестно зачем. Гарик протягивает руку, щупает его мускулы и говорит с шутливой завистью: «Ну надо же! Самсон!»
Тут же начинается второй акт: те же и Сашка. Говорит что-то вроде: низкопоклонник ты, Гарик. С какой стати иудея приплел? Чем тебе Илья Муромец не угодил? Говорит вроде бы в шутку, но Женька осаживает его довольно резко, и становится ясно, что за этим стоят какие-то давние и совсем нешуточные разногласия. Кто-то еще что-то говорит, не вспомнить кто и что. Нетрезвые все. Завязывается странный разговор, на повышенных тонах: патриотизм истинный, патриотизм ложный, это, Сашенька, вообще не патриотизм, а идиотизм, вот что это такое. В какой-то момент вступает Мирела и говорит… Ужасно странно, в сущности, она говорит. Может, и идиотизм, но кое у кого правда нет ничего святого. Что-то в этом духе. А особенно странно тут вот что: Вася-то совсем иных взглядов, а она обычно Васе не противоречит. И сейчас вид у него крайне удивленный.
Еще одна странная деталь. Андрей — тот самый Андрей, который через полчаса станет нападать на тех, кто позорит Родину-мать, в этом разговоре тоже нападает на Сашку. И все это время Гарик смеется, машет рукой, пытается что-то сказать, но его все время перебивают. Наконец ему удается прорваться, и он говорит: «Братцы, да вы чего! Этот Самсон из нашего русского классика Льва Николаича Толстого! Из “Анны Карениной”!» — «Нет в “Анне Карениной” никакого Самсона! — бушует Сашка. — Не морочь голову!» — «Ну как же нет, когда есть? Примажем?» И, кажется, примазали, тут Катя точно не помнила. «Тащите книжку, — орет Гарик. — Вась, есть тут “Анна Каренина”? У каждого приличного человека должна быть на даче “Анна Каренина”!»
«Анна Каренина», как выясняется, есть. Собрание сочинений Толстого, дореволюционное издание, — Мирела об этом напомнила на днях, когда были в гостях у Леры. Кто-то из них ее приносит — Вася или Мирела, Гарик находит нужное место, с торжеством его демонстрирует, жестикулирует возбужденно — и опрокидывает на книжку бокал красного. И тут Мирка начинает кричать.
Почему? Она сказала: из-за книжки. Конечно, из-за этого можно было расстроиться. Вася, как и положено вежливому хозяину, говорил что-то вроде: ничего страшного, бывает, ну что ж поделаешь. А Мирела вышла из себя. И это опять-таки было странно — она всегда все делала так же, как он, следом за ним. «Симбиоз», — говорил Илья. Нет, тут должно было быть что-то еще. И это странное выступление: «ничего святого»…
И вдруг ее осенило. Ощущение было поразительное. Разрозненные кусочки пазла все-таки оказались частями одной и той же картины, они задвигались, съехали с места и стали вставать на свои места. По крайней мере, некоторые из них. Картина почти сложилась. Оставалось проверить ее на аутентичность, убедиться, что она имеет отношение к реальности, и если так, то решить, что делать с новообретенным знанием. Причем временно отключив эмоции. Потому что знание это было, в общем, ужасно.
Однако утром она проснулась совсем в другом настроении. Наступило отрезвление. Во-первых, то, что с вечера, в предсонном состоянии, казалось очевидным, при дневном свете выглядело очень и очень сомнительным. Все было зыбко, неубедительно, фантастично. Несерьезно, одним словом. Нельзя было этого не видеть. С другой стороны, у придуманной ею теории — если это можно назвать теорией — было одно достоинство. Большое. Неоспоримое. Она позволяла свести воедино факты, доводившие ее до исступления как раз тем, что их невозможно связать между собой. Скандалы на даче, рассуждения Андрея, Машино письмо, рассказ Леночки… А это, вообще говоря, дорогого стоило. И тем не менее она не могла не признать, что источник гармонии — ее собственная воспаленная фантазия. Ее собственная голова, уставшая от противоречий и искавшая только повода, чтобы начать сопрягать.
Это во-первых. А во-вторых, Катя вдруг осознала еще одну очевидную вещь. Даже если бы в этой теории что-то было или, скажем, если бы она нашла какое-то другое решение… Этого все равно было бы недостаточно! Знать — недостаточно. Нужны доказательства и возможность этими доказательствами пригрозить. Только так можно остановить того, кто на них ополчился.
Зато утром, по крайней мере, было не так страшно, как вечером. Катя позавтракала, заварила кофе и приказала себе перестать прокручивать в голове одни и те же мысли. Получилось не сразу, но все-таки получилось. Она села за компьютер и с ходу, не вставая, перевела несколько страниц. Отпила кофе, потянулась, очень довольная собой, и тут зазвонил телефон.
Катя посмотрела на него с неприязнью, почти не сомневаясь, что последует какая-нибудь пакость. И ошиблась. Новость была отличная. Звонила Ника, которой только что звонила Лера. Женьке стало настолько лучше, что теперь ее можно навестить. Конечно, проблем все еще оставалась куча. Фактически ей предстояло заново учиться ходить. И все-таки, все-таки… Главный ужас, кажется, был позади.
— Сегодня там только родственники, — говорила Ника. — А нам, конечно, лучше не всем сразу. Мы подумали так: завтра ты и я, по очереди, чтоб не толпиться. В приемные часы. А Лера с Миркой — послезавтра. Тебе удобно?