— Не могу объяснить, — сказала она. — Так бывает, ты, может быть, знаешь. Фотографии попались под руку. Одно вспомнилось, другое, третье. Куча деталей, а логики нет. Не складывается картинка. Мне это не дает покоя. Вот, собственно, и все.
Он пожал плечами.
— Все бывает, конечно. Тебе виднее.
Последнее прозвучало как: «Не хочешь говорить — не надо!» — и он, кажется, даже слегка надулся, но Кате было не до того. Она выбралась из кресла и стала решительно прощаться.
У самой двери он зачем-то вручил ей свою визитку.
От разговора остался странный осадок. Не надо, наверное, было с ним так — как будто по-приятельски. Что касается толку, то его, с одной стороны, не было, а с другой… может, кое-какой и был, это необходимо было додумать.
Потому что, по сути дела, они оба — и Андрей, и Володя, хоть и не сказали ничего такого, чего бы она не знала сама, по сути дела, кое-что подтвердили — ту самую мысль, которая засела у нее в голове какое-то время назад, с того самого Самсона. Во всяком случае, никоим образом ее не опровергли. А это уже кое-что. Все, что они говорили, как раз хорошо укладывалось в схему…
Конечно, не все понятно. Да и не могло быть. Тут есть такие детали, которые никто не мог знать, кроме тех, кто прямо замешан. Но было и такое, до чего можно попытаться дойти своим умом. Например: почему Женька? То есть можно сказать и так: почему именно мы двое из всех — именно она и я? Но про себя-то она, кажется, как раз понимала. Тут был, смешно сказать, ее слишком пристальный интерес к скандалу из-за Толстого. Ее намерение внимательно перечитать «Анну Каренину» и вспомнить, из-за чего произошла суета. Намерение, о котором, заметим, было объявлено вслух. Ну и конечно, ее визит к Леночке, о котором она тоже от большого ума сообщила всем желающим. Плюс ее неиссякающий интерес к этой истории.
Так что с ней-то, в общем, понятно. Но вот Женька? Почему — Женька, которая вообще ни сном ни духом, ее и в Москве-то не было, только-только вернулась из Питера… И тут ее осенило. Из Питера! Ну конечно же! Вот что не давало ей покоя еще после первого разговора с Машей! Письмо пришло из Питера, Маша попросила какую-то паломницу… И тут же, как разряд электричества, другая мысль: Господи, так что же — выходит, все это правда?
Замечательно все-таки все это в голове устроено. Вот я выстраиваю, выстраиваю свою концепцию — но, выходит, в глубине души в нее не верю, не могу поверить? Вот она подтвердилась случайной деталью — и я в себя не могу прийти от изумления.
Она подумала: а ведь с таким подходом я далеко не уеду. В ближайшее время от меня потребуются конкретные действия, решительные действия, а значит, надо забыть об эмоциях, отрешиться от эмоций или как там это было у большевиков? Факты, голые факты и ничего, кроме фактов.
Варька начала беспокоиться. Посматривала искоса, колебалась, потом пошла напролом, приступила с вопросами:
— Мам… скажи, пожалуйста, что с тобой делается?
— А что со мной делается?
— Ну я же вижу. Ты какая-то не такая. Как будто все время думаешь какую-то думу, причем нелегкую.
— Чому я не сокил…
— Вот именно. Я серьезно.
Катя сказала: очень трудный перевод, все время ищу нужное слово — знаешь, та стадия, когда погружаешься полностью, почти невозможно отвлечься. Варька вроде бы удовлетворилась, а скорее — нет, потому что Катя все равно время от времени ловила на себе ее тревожный взгляд.
С Гришей было еще сложнее — именно потому, что он знал подоплеку и ждал, что она будет держать его в курсе событий. Грише она сказала честно: мне кажется, я знаю, что произошло. Мне нужно додумать совсем немножко… проверить кое-что… дай мне чуть-чуть времени, и я все тебе расскажу. И — нет, проверка не опасна, просто надо найти кое-какие бумажки.
Это была почти правда. Теперь все упиралось в эти бумажки. Другое дело, что найди она их, тут же пришлось бы думать, что делать дальше, но так далеко Катя пока не заглядывала.
Значит, следующим номером нашей программы — что? Это, впрочем, довольно очевидно. Вариантов немного. Один вариант, собственно. Звонок Леночке, разумеется, больше ничего не придумаешь.
На этот раз Леночка заметно удивилась:
— Катя? А что?.. Неужели выяснила что-нибудь?
Кате показалось, что она ее разбудила. Вот так, с места в карьер, иногда наскакивают со сна.
— Как тебе сказать… Не то что выяснила… Но у меня есть кое-какие идеи. Надо кое-что проверить. И мне, видимо, понадобится твоя помощь, если ты не возражаешь.
— Моя? Ну пожалуйста, конечно. Я, правда, не очень понимаю, что я тут могу…
— А я тебе сейчас скажу. Ты разбирала тогда Гариковы вещи?
— Разбирала, конечно, — сказала Леночка. — Куда ж денешься. Но видишь, в чем дело… Эти штуки, гильзы эти и медальон — они ведь маленькие очень. Это ж как иголку в стоге сена. Мы все перерыли, весь дом, но все без толку.
— Мы? — машинально переспросила Катя.
— Ну да, мы с Васей…
Тут же обнаружилась милая подробность: сама Леночка об этих гильзах ничего не знала, Гарик ей ничего не рассказывал. Уже потом, после его смерти… через некоторое время позвонил Вася, все рассказал, попросил помочь. Но они так ничего и не нашли.
— Так что вот, — закончила Леночка, — я бы рада помочь, но не знаю, боюсь, не смогу. Я и Нике говорила. Она тебе не передавала, что ли?
— Ника?
— Ну да, она тут тоже звонила, интересовалась…
Катя растерялась и на мгновение потеряла нить.
Ника? Это еще что такое? Ника… Андрей… Неужели я ошиблась? Но нет, так невозможно. То есть не то невозможно, что я ошиблась, это как раз возможно, хотя странно… уж очень все хорошо сходится… сходилось до сих пор. Невозможно менять коней на переправе, переключаться с одного на другое, недоразобравшись. Значит, Нику временно побоку, Нику — на потом…
— Я не о гильзах, — сказала Катя. — Я о бумагах.
— О бумагах?
— Ну да. Ты разбирала его бумаги? Там должно было остаться много всего, вся его работа. Компьютеров-то почти ни у кого еще не было.
Леночка как будто смутилась.
— Понимаешь… Я несколько раз приступала, но так и не смогла. Не знаю даже, как объяснить. Папки, папки, гора целая… знаешь, такие — с тесемочками. Жизнь, Гарикова жизнь, огромный кусок. Понимаешь? А я к этой жизни — ну никакого… никаким боком. Буквы, слова, а смысла нету, то есть он есть, конечно, но не для меня. Для меня — как иероглифы. А ведь он рассказывал что-то, я слушала, интересно было. Но это все было уже обдуманное, отобранное, может, даже специально для меня отобранное… такое, знаешь, чтобы я понимала и чтобы поувлекательнее. В общем, не было у меня сил на это. А бумаг знаешь сколько? Два чемодана! Буквально. Я их в два чемодана запихала и все разом отдала.
— Кому? — затаив дыхание, поинтересовалась Катя.
— Галкину. У Гарика аспирант такой был — Костя Галкин. Гарику он нравился, они дружили.
— Мне нужно с ним связаться, — твердо сказала Катя. — Поможешь?
— Конечно. Сейчас найду телефон.
— Спасибо! — Катя немного подумала. — Знаешь, Леночка, ты позвони ему заранее, если можно. Скажи, придет, мол, такая-то, от тебя, пусть не пугается. Можешь еще сказать, что я ни на какие архивные находки не покушаюсь.
— Хорошо, Кать, конечно, все сделаю. А… на что ты покушаешься? В смысле — что ищешь? Секрет?
— Да нет… Это не то, что секрет, а… как бы тебе объяснить… Если там нет того, что я ищу… если я ошибаюсь… Тут ведь живые люди замешаны. В общем, давай подождем, ладно?
— Подождем, конечно. Ты только позвони мне потом, скажи: нашла — не нашла.
Костя Галкин оказался симпатичным, носатым, с маленькой, аккуратной бородкой. Он сидел в кресле напротив Кати, перекатывая в губах незажженную сигарету. Время от времени дверь комнаты приоткрывалась, и раздавались какие-то восторженные детские вопли. Костя наставлял на дверь нос, шикал в притворном гневе, и дети исчезали, помирая со смеху.
С Катей он был приветлив, но все-таки слегка насторожен. Она подумала, что винить его в этом трудно — визит, в сущности, был более чем странный.
— Да, я разобрал все его бумаги, — сказал он, отвечая на Катин вопрос. — А что, собственно, вас интересует?
Хм… как бы это подобраться к сути дела?
— Скажите, пожалуйста, чем он занимался в последнее время?
Костя смотрел удивленно.
— Тем же, чем и всегда. Восемнадцатым веком. Екатерина, Россия, Франция, либертинаж… Да вы скажите, что вас интересует.
Катя вздохнула.
— А вы не знаете, двадцатым веком он не занимался? Совсем?
Костя взглянул с острым любопытством.
— Интересно, что вы спрашиваете. Вообще-то да, занимался в какой-то мере. Но это было… ну я не знаю — хобби какое-то такое… полухобби. В самое последнее время… вы понимаете. Незадолго до смерти. Может, вы помните — был такой момент, когда все архивы открылись, ненадолго правда. Гарик тогда очень вдохновился. Как и все мы, впрочем… Но что он там нашел, я не знаю. Потому что, видите ли, в чемоданах ничего такого не было. В чемоданах — только основная работа, восемнадцатый век.
Опять лбом в стенку. И до чего же глупо выходит — он ведь подтвердил некоторые ее соображения. Перед смертью Гарик занимался как раз тем самым… Но что толку? Этого знания недостаточно.
Она подумала: ну хорошо, пускай даже я ошибаюсь. Но каким образом от этого хобби, от этих занятий двадцатым веком не осталось вообще никаких следов? Как это может быть? Никак не может. Значит, надо искать.
Она снова позвонила Леночке. Сказала, что была у Галкина.
— Ну и как? — с любопытством поинтересовалась Леночка. — Он тебе помог? Сказал что-нибудь полезное?
— Как тебе сказать… И да и нет. Он помог, чем мог, но кое-чего он сам не знает.
— Да? — она явно растерялась. — Ну что же…
Катя подумала: и снова следующий ход очевиден, потому что других не видать.
— Лена, — решительно начала она, — Я думаю, у него был какой-то тайник. У Гарика. Какое-то такое место, чтобы хранить вещи, которых никто не должен был видеть. Вот представь себе: если бы он хотел что-то такое спрятать… Где бы он это спрятал? Было такое место?