[20].
О героях «Медузы» так сказать нельзя. В повести и речи нет о курсовых, дипломах, заседаниях научного студенческого общества, конференциях молодых ученых, докладах и публичных лекциях великих гуманитариев 1970-х — начала 1980-х, тогдашних публикациях замечательных научных трудов… Более того, в тексте отсутствует слово «филолог» и какие-либо его производные. Придя после нескольких перечитываний к этому выводу, на всякий случай проверил поиском. Буквосочетание «фил» встречается в «Медузе» пять раз: «русофил», «славянофильство» (дважды, оба раза — в широком смысле), «профиль», «фильтр». И еще — хоть не так выразительно, но тоже примечательно. Самый фактически точный фрагмент повести — зимняя поездка во глубину России. Все так и было: адская жарища в поезде, зверская холодрыга на не коротком пути от станции, изба, принадлежавшая родителям одного из нас, вкуснейшие соленья, принесенные соседями, насмешки над «барчуком», чудовищный стыд из-за протухшего мяса, с благодарностью принятого теми же соседями, прогулки, водочка с мороза, распевание любимых песен… Только без гитары — в нашей компании почти никто играть не умел, а умевшие остались в Москве. И печку мы растопили без проблем — никто по этой части не отличился, истовый пироман-истопник потребовался для сюжета «Медузы». А название локуса, где мы нагулялись вволю, заменено тремя звездочками. Мы ездили в Спасское-Лутовиново. Честно говоря, не для поклонения Тургеневу — в музей зашли, дабы не обидеть сотрудников, друживших с хозяевами нашего пристанища, — а в надежде (вполне оправдавшейся) на зимне-деревенские радости. Почему же Вере потребовалось спрятать топоним?
Да потому, что он литературный. Вера провела «дефилологизацию» нашего сообщества максимально последовательно. Текст выстроен так, чтобы сторонний читатель не смог понять, на каком факультете учились жертвы медузы. По некоторым деталям может показаться, что, скорее всего, на историческом. Но разве не ворошили страшное прошлое биологи, физики, математики? А уж в девяностые кто только не двинулся на просторы истории-социологии-политологии… Пережимаю? Может быть. Мне важно убедить читателя, что вопрос об образовании персонажей «Медузы» не имеет никакого значения. Они не филологи. Они молодые вольнолюбцы позднесоветской эпохи, времени вроде бы мягкого, но безжалостно душащего тех, кто слишком много на себя берет. Или таким кажется. Или зачем-то нужен в придушенном состоянии. Или просто не глянулся хозяевам.
Нет, я не хочу сказать, что увлеченные занятия якобы деполитизированной историей литературы или искусства страховали умников от расправ и вербовок. Слишком хорошо известно, что довольно часто дело обстояло совсем не так. Нашей компании университетских лет просто очень повезло. Могло сложиться иначе — поводы при желании найти было нетрудно.
«Медуза» написана о той беде, что висела надо всеми, кто пытался жить сколько-то по-своему, хотя настигала не всех. Автору повести нужно было соединить самое общее (система персонажей) с экстремальным (сюжет). Вера не хотела, точнее — по всему своему душевному устройству — не могла язвительно корить друзей молодости, пусть и заодно с самой собой: посмотрите, дескать, каковы вы на самом деле. Ни у одного из ее персонажей нет и малого портретного сходства с теми, кто на исходе 1970-х занимался русской рецепцией Буало, элегиями Батюшкова, прозой Лескова, французским «новым романом» и иными завлекательными историко-филологическими материями, ездил в Тарту, ходил по букинистическим, организовывал «дни науки» (студенческие конференции)… Потому-то и спросила когда-то меня Вера: «Ты понимаешь, что это не про нас?» Надели автор своих персонажей филологической складкой, получилась бы совсем другая история. Куда менее общая.
Но сама-то Вера оставалась филологом. И потому не могла, да и не хотела выстроить свое страшное повествование без литературной подсветки. Она знала: в любой ночи легче существовать при свете вечных книг. (Как-то, далеко не в баснословные университетские годы, а сильно позже, Вера с усмешкой сказала мне примерно вот что: «Никак не могу разобраться, кого больше люблю — Достоевского или Толстого… То так кажется, то эдак…» Потому поручила разгадку тайны преданной и умной читательнице толстовского романа. Заодно взвалив на нее (как и на душевно близких автору читателей) горький вопрос: а дальше-то как жить? Одна из подружек главной героини в общей беседе нервно вскрикивает: «При чем здесь “Анна Каренина”!» Очень даже при чем.
После «Медузы» Вера, кажется, больше прозы не писала. Она продолжала учить американских студентов русскому языку и русской литературе, пока вдруг свалившийся тяжелый недуг не лишил ее и этой радости.
Вера… Верочка родилась 27 августа 1958-го, умерла 2 ноября 2017 года. Ее памяти посвящен роман нашей дочери Ани (Анны Немзер) «Раунд».
Андрей Немзер