Наши взгляды встречаются, и в это мгновение я понимаю, что был прав, что он понял, чем я стал. Я жду следующих слов.
— Что ты наделал? — спрашивает он, и я слышу голос молодого медузанского юноши, выбранного мной из толпы дрожащих людей, ставшего затем моим боевым братом и нёсшего моё знамя в течение шести десятилетий войны и завоеваний.
— Я стал возмездием павших, — говорю я, и позади из мрака выходят мои братья по смерти.
Что такое Ключи Хель?
Они были печатью, поставленной нашим отцом на принципы и знания, которые никогда не должны были быть применены. Немногие кроме Легиона знают о запрете, наложенном Феррусом Манусом на Саркосанскую Формулу, Прохождение Седьмых Врат и Офидийскую Таблицу. Даже среди его сынов немногие знали что-то большее, чем имя, а большинству из знающих что-то известны были лишь очертания зловещих возможностей. Кибервоскрешение, гхола, жизнь и смерть, связанные наукой, скованные металлом и воспетые аксиомами неведомого. Созданные людьми в Тёмную Эру Технологий или чужаками под светом жестоких солнц… происхождение было неважно. Они были развитием, которое наш отец сделал недосягаемым, замком на воротах запретного царства.
Я прошёл через эти врата, и теперь каждый мой шаг — это украденное мгновение среди живых. Я иду, неся с собой огонь, боль и ненависть ко всему, что привело меня сюда, ко всему, что было потеряно.
И упорствуя, я думаю о своём генетическом отце. О воине, который умер, пал и позволил себе стать слабее вселенной.
И теперь я знаю, понимаю каждым импульсом своей ложной жизни, что он был прав.
— Не стрелять! — закричал Сотер сквозь гул готового открыть огонь оружия.
Я наблюдал за ним. Он не отрывал взгляда от меня. Его воины замерли. Ему не было нужды говорить вслух — приказ он мог отдать простым сигналом. Но он произнёс его, и, глядя на него я знал, что он сделал это, чтобы я слышал.
Стоявший рядом с ним воин окинул взглядом строй мертвецов. Я узнал его: Тавр, сержант 167-й. Я повысил его до этого звания. Он был хорошим воином, суровым и непреклонным как старая наковальня. Я понял, что больше не думаю о них, как о своих воинах. Если бы я посмотрел глубже, позволив логике и воспоминаниям течь, то узнал бы других. Когда-то они следовали за мной на войну, преклоняли передо мной колени как перед господином, а я звал их братьями. Этого больше не было. Теперь мы стали осколками разбитого меча, улетающими прочь друг от друга.
— Мы пришли сюда не как враги, — сказал он, глядя на стоявших позади меня мертвецов. Я понял смысл этого и покачал головой.
— Сотер, это не угроза, это честность. Мы не можем быть участниками твоего дела, и ты это знаешь. Пойми.
Он покачал головой.
— Как ты мог это сделать…
— Мне не в чем оправдываться. Мы те, что мы есть. Легион не может быть восстановлен, и мы больше не с вами. Мы — блудные сыны этой эпохи. Возвращайся к своим местам, Сотер, и оставь нас.
Он застыл. Он вычислял, обрабатывая разумом и логику ситуацию, ища решение, которое придётся принять. Живая плоть на лице медленно сдвинулась. Он собирался заговорить.
— Ты нарушил указы нашего отца, — сказал он. Позади Тавр и остальные почти незаметно сместились. Они держались на волоске перед насилием. — Ты перешёл на ту сторону. Ты отвернулся от Ферруса Мануса. Ты не один из легиона. Ты — его позор.
И в это мгновение, когда прошла одна секунда, а другая ещё не настала, я осознал, что он прав. Он говорил правду. Однако, хотя слова и были правильными, они были не важны. Смотревшие на меня воины пришли из другого мира, не состоявшего из холодного сна смерти и боли пробуждения.
— Убить их, — приказал Сотер.
Тьму разорвали вспышки выстрелов. Окутанные ореолом лучи впились в броню, разрывая холодные мускулы. Завыла плазма, испаряя металл. Железные Руки Сотера рассредоточились среди корпусов абордажных аппаратов, стреляя, отходя к своим штурмовым кораблям от приближающегося кольца мёртвых воинов. Никто из моих братьев не стрелял в ответ.
— Прекрати огонь, Сотер! — он выскочил вперёд и стрелял в медленные тени мертвецов. Но не в меня. У него была возможность и оружие в руках в долгое мгновение взгляда, когда мёртвые вышли на свет. Он мог всаживать мне в голову болты, пока не разорвал бы её изнутри.
Но он не выстрелил. Железные Руки не совершают таких ошибок. Он предпочёл не стрелять.
— Сотер! — окликнул его я, шагая вперёд. Воздух разрывали мерцающие вспышки и неровный вой выстрелов.
— Ты — мерзость.
Они уже прошли половину пути к кораблям. Установленные на корпусах тяжёлые болтеры стреляли, разрывая сумрак чередой взрывов.
— Оставь нас! — закричал я, когда на моей броне взорвался снаряд. Я содрогнулся. — Просто уходи.
— Этот корабль сгорит! — он вскинул болтер. Его дуло стало застывшим чёрным кругом перед моими глазами. — Мы очистим от вас легион.
— Я этого не позволю. Вы все погибнете здесь, но мы останемся.
— Да будет так, — сказал он, спуская курок.
Но болт так и не покинул ствол. Окутанное молниями лезвие из пластали рассекло оружие пополам. Осколки разлетелись в разные стороны. Сотер уже оборачивался, когда второй удар Тавра отрубил переднюю часть его черепа, а третий расколол грудную пластину и рёбра.
Сотер рухнул.
— Прекратить огонь, — приказал Тавр, и воины позади опустили оружие. Он повернулся и посмотрел на тех, чьего брата и вождя он только что убил. Между ними вновь прошли безмолвные для меня, но ощутимые импульсы, дрожь сообщений.
Затем он повернулся ко мне. Я ничего не мог прочитать по его позе, сержант казался таким же, как иногда бывают и все воины Десятого Легиона: неподвижным, застывшим между отстранённости и ярости.
— Благодарю тебя, — сказал я. Тавр вздрогнул.
— Мы уходим. Не пытайтесь остановить нас. Вам нас не удержать.
Он отвернулся и направился прочь. Я всё ещё видел брызги крови Сотера на его броне, красные на чёрном в тусклом свете. Остальные строились вокруг него, занимая места воинской стражи кланового отца.
— Ты займёшь его место, забрав его жизнь?
Тавр помедлил и обернулся, и в этом движении я почувствовал ненависть, таящуюся под его внешним самоконтролем.
— Такой порядок был всегда. Старые обычаи Медузы. Он совершил неправильный выбор, слабый выбор, выбор плоти и чувств, а не железа. Если бы он был сильнее, то мне не пришлось бы его убивать. Смерть — следствие слабости, — беспристрастный взор его шлема был направлен прямо на меня, и я чувствовал невысказанный смысл этих слов. — Совершённое вами не дало вам силу. Оно не вечно. Это слабость.
— Тогда зачем оставлять нас безнаказанными?
Он расхохотался. Смех был рычащим и перекатывающимся, совершенно нечеловеческим и совершенно невесёлым.
— Уничтожение стало бы для вас прощением. Я не стану жертвовать силой своего клана для того, чтобы стереть то, что сделали вы. Ваше существование само по себе является наказанием за ересь, и я не избавлю вас от него.
Тавр, каждым своим движением излучающий презрение, отвернулся и направился к ждущим кораблям.
— А он? — спросил Фидий, смотря на лежащего между нами Сотера. Тавр обернулся и посмотрел на окровавленное тело своего бывшего господина.
— Оставляю его вам.
Что такое Ключи Хель?
Они — голос, затихающий вдали, пока прошлое уходит от нас. Ключ это лишь начало, а после открытия врат начала забываются. Мы проходим внутрь и оставляем привёдшее нас позади. Мы становимся настоящим.
И от него нет спасения.
Сотер пробуждается. И я жду этого рядом. Он смотрит на меня. У него больше нет настоящего лица. На передней части хромированного черепа установлены линзы и переплетения проводов. Я смотрю, как дёргаются линзы, как поднимается рука и сгибается кисть.
— Здравствуй, брат.
— Мне… — начинает он, а затем умолкает, словно поражаясь жужжанию и щёлканью голоса. — Мне… больно.
— Да. Это так.
Он поднимается, сдвигая конечности одну за другой, пока не встаёт на ноги.
— Это закончится? — спрашивает он, глядя не на меня, но на открытую плоть правой руки, ждущей кожи из брони.
— Да, — отвечаю я. — Когда мы больше не пробудимся.
Он смотрит долгое мгновение на свои неподвижные пальцы, а затем кивает.
Что такое Ключи Хель?
Они — награда за нашу слабость. Они — жестокость железа. Они — всё, что у нас осталось.
Гэв ТорпДЕЯНИЯ ВЕЧНЫ
— Начать бомбардировку!
Прошла секунда.
Затем вторая.
По-прежнему никаких признаков того, что приказ гастата[1]-центуриона Кратоза был услышан. Орудийные палубы «Форкиса»[2] оставались подозрительно безмолвными. Индикатор состояния на схеме корабля, расположенной в правом нижнем углу главного экрана, показывал, что торпедные аппараты боевого крейсера всё ещё заряжены.
Командир Железных Рук перевел взгляд своих искусственных глаз на Крисаора, офицера огневых систем, лицо которого казалось жёлтым в тусклом свете панелей и экранов стратегиума.
— Сержант-пристав, почему мы не открыли огонь?
— Простите, но наша позиция для стрельбы была заблокирована. Я пытался перерассчитать её.
— Заблокирована? Поясни.
— Нашими союзниками, гастат-центурион. Судно Саламандр перешло на низкую орбиту, встав между нами и поверхностью Престеса[3]. Если мы откроем огонь, они окажутся на пути наших снарядов.
— Они мешают нам? Ари’й что, дeбил? Он вообще понимает, что творит?
— Недавние события говорят о том, что он полностью компетентен, командор. Корректировка навигационной ошибки не подвела бы «Пламя горна» так близко к нам. Думаю, он осознанно загородил кораблем планету.
— Препятствуя нашему огню? Всё ясно. Плоть поистине слаба. Ари’й не глуп, он обезумел. Посмотрим, возобладает ли в нем здравомыслие.