На душе стало не то чтобы легче… но хотя бы понятнее. У Морозова всё-таки существовал план «Б». И, как обычно, заключался в том, чтобы делать всё самим.
Я хотел было уточнить, как насчёт жандармов, но передумал. В машине было тихо, мотор гудел ритмично, и этот шум был даже приятен.
Но мысленно я всё же отметил: стоит обязательно наведаться в гости к начальнику жандармерии.
Машина прибыла к особняку, когда уже перевалило за полдень и солнце повисло где-то в ленивом зените, отбрасывая длинные, чуть размытые тени от крыльца на гравийную дорожку. Воздух был тёплый, насыщенный запахами выгоревшей травы, пыли и тихого, неспешащего лета.
Автомобиль мягко замер у крыльца. Мотор затих. На секунду повисла приятная тишина, нарушаемая только щёлканьем кузова, остывающего после дороги.
Лада первой выбралась из салона. Она обошла машину и без слов приоткрыла заднюю дверь.
— Спасибо, — сказал я тихо, выходя.
Мы обменялись коротким взглядом. Молча, но с пониманием. Устали все, хоть никто и не жаловался.
Я неспешно направился к крыльцу. Под ногами тихо похрустывал гравий. Поднялся по ступеням, открыл дверь и вошел в поместье.
В гостиную я вошёл привычным шагом, но сразу почувствовал, неладное. И оказался прав. У окна, заложив руки за спину, стоял Никифор. Его усы нервно подрагивали, а взгляд был такой, будто домовой вот-вот устроит допрос с пристрастием первому, кто осмелится пересечь порог с не той ноги.
— Пока вы сюда не приехали, всё было хорошо, — начал он без всяких предисловий, без приветствия, даже без характерного покашливания. Просто выдал как есть, с обидой и укором.
— Что случилось? — осторожно уточнил я, уже внутренне приготовившись к любой версии — от испорченного соленья до вторжения нежити.
— Случилось! — воскликнул он, всплеснув руками так, что у штор слегка дрогнули кисточки. — Вчерася приперлись эти ваши кандидаты проклятые. Напугали Мурзика! А сегодня он вообще на глаза не показывается!
Я открыл рот, чтобы вставить слово, но было поздно. Домовой уже вошёл в раж.
— Видимо, он всё же обиделся сильнее, чем мне подумалось, — продолжал Никифор, и в голосе его звучало нечто сродни трагедии древнегреческого масштаба. — Ещё бы!
Старик с шумом потряс кулаком в воздухе и продолжил:
— С крысой его сравнили! С крысой! Это ж в самое сердце беличье ранили!
Я чуть приподнял бровь, но не стал перебивать.
— Мурзик может и грызун, — признал Никифор, качнув головой с достоинством, — но благородной крови! И к тому же летает. Летает, понимаете?
Он пристально посмотрел на меня, будто проверяя: не смеюсь ли я, не усомнился ли в благородстве питомца.
— Пусть эти глупомордые кандидаты и не видят его крыльев, — продолжал домовой уже более зловеще, — но они должны были почувствовать трепет перед этим прекрасным существом. Он — чудо природы, а не какая-то там мышь с амбициями. Ну не совсем же они бездушные, в конце концов!
Я едва сдержал улыбку и развёл руками:
— Возможно, у них просто нюх плохо развит. Или глаза в ту сторону не смотрели. Бывает.
— Бывает! — передразнил меня Никифор. — Всё у них «бывает», а потом с веревок бельё исчезает, варенье скисает, и мелочь в карманах перестает звенеть!
Я не хотел злить домового и решил, что стоит с ним соглашаться во всем, что касается его питомца.
— Думаю, что Мурзик найдётся, — произнёс я примирительно, осторожно присаживаясь в кресло. — Он ведь умный…
— Это да, — тут же закивал Никифор, с готовностью поддерживая разговор, как будто я озвучил редкую, но бесспорную истину. — Умный, как тысяча воробьёв. И ещё с хитринкой.
— И отходчивый, — добавил я, слегка подняв бровь.
— Истину глаголите, ваше княжество, — подтвердил домовой с одобрением, даже развернулся ко мне более открыто, будто разговор вступил в конструктивное русло. — Обидчивый, но отходчивый. Хотя, если за живое зацепить…
— И когда проголодается — обязательно придёт, — закончил я с лёгкой улыбкой, надеясь, что безупречная логика не подведет.
Но Никифор прищурился, цокнул языком и покачал головой так выразительно, будто я только что предложил белке макароны вместо грецкого ореха.
— Проголодается? — переспросил он, с видом знатока. — Сразу ясно, что ничего вы не ведаете о нежной беличьей натуре.
Домовой выпрямился и с важностью продолжил:
— Он с голоду помирать будет, а просить не станет. Вот так вот. Из принципа. Ему бы крылышки свои растрепать, на подоконник с обиженным видом сесть — да так, чтобы все сразу поняли, что вы виноваты. А чтоб сам — нет, это ни-ни. Бросить кусочек — примет. Но попросить… Не по-беличьи это.
Я молча кивнул, почти с уважением. Да, похоже, дипломатическая миссия усложняется. Белка у нас не только благородной крови, но и с гордостью.
— Ну, тогда будем ждать, — вздохнул я. — И орешки положим. Не как подачку. А так, мимоходом. Пусть сам решает, готов ли простить этот несовершенный мир.
— Вот, вот! — с удовлетворением отозвался Никифор. — Так уже больше по-беличьи.
— Просить он не станет, потому что стащит молча, — послышался голос от порога. Морозов вошёл в гостиную с видом человека, который заранее знал, что застанет именно такую картину — и пришёл не мешать, а участвовать.
— Этот прощелыга натаскал себе вкусняшек и напихал в каждом углу заначек, — продолжил он, неторопливо проходя мимо и оглядываясь по сторонам с профессиональной подозрительностью. Как будто не в доме князя оказался, а на осмотре места происшествия.
— Наговариваете на малыша… — начал было Никифор с обиженной строгостью, вытянувшись, как адвокат в суде, готовый защищать честь, достоинство белки.
Но Морозов ничего не ответил — просто подошёл к креслу, молча приподнял подушку… и извлёк оттуда аккуратно припрятанный кусочек печенья, которое было слегка надгрызено мелкими зубками.
Домовой тут же перешёл в режим «спасения ситуации»:
— Это князь уронил, не иначе, — сказал он с достоинством.
Я вскинул бровь, но не вмешался. Это было уже личное.
— Ну да, — хмыкнул Морозов и, не меняя выражения лица, подошёл к окну. Плавно отодвинул занавеску, молча указал на цветочный горшок, за которым, аккуратно спрятавшись в тени, мирно покоился ломоть сухого хлеба.
Никифор застыл. Потом с видом разоблачённого, но всё ещё не сломленного защитника, сжав кулаки, выпалил:
— Это… вы его решили подставить!
Голос у него был возмущённый, даже трагически надломленный, как у старого генерала, которого несправедливо лишили ордена.
Я не выдержал и улыбнулся. Потому что, несмотря на всю драму, дом, где белка делает заначки, домовой защищает честь пушистого друга, а воевода ведёт расследование с уликами, был хорошим. И пусть в нём не всегда спокойно, зато всегда по-настоящему.
— А что, если попробовать выманить его чаем? — предложил я, стараясь, чтобы в голосе звучала доброжелательная инициатива, а не отчаянная попытка договориться с лесной стихией в беличьем обличии.
Морозов, и Никифор замерли. Затем синхронно повернули головы в мою сторону. И посмотрели на меня так, будто я только что предложил устроить шабаш в гостиной или, хуже того, отдать Мурзику документы на наследство.
— Ну в крайности-то бросаться незачем, — понизив голос, мрачно заявил Никифор. Вид у него стал тревожный, почти философски обречённый. — Если Мурзик ощутит чай на кончике языка, в доме начнётся такой переполох, что даже я буду вынужден взять отгул. А я, между прочим, в отпуске не был со времён Петра Всевеликого…
Морозов тяжело вздохнул, будто услышав предвестие бедствия, которое уже идёт по коридору, размахивая самоваром.
— Не вздумайте даже пытаться таким образом его привлечь, — строго предупредил он. — Потому сами не обрадуетесь.
С этими словами домовой развернулся и направился в сторону кухни. Спокойно, но с видом человека, который решил взять дело в свои руки.
— Поищем его там… — пробормотал он себе под нос, будто искал не белку, а подозреваемого по делу о незаконной кражe печенья в особо крупных объёмах.
— Да, поищем там… — эхом отозвался Никифор и, ворча себе под нос что-то о «чайных провокациях», «безответственном руководстве» и «хрупкой экосистеме жилища», направился в другую сторону — туда, где начиналось крыло подсобных помещений. Похоже, каждый выбрал направление по чутью, и ни один не счёл нужным делиться им со мной.
Я остался в гостиной, на секунду представив, как где-то за шкафом сидит довольный Мурзик и наблюдает за этой сценой с видом беличьего полководца, устроившего диверсию и теперь ждущего всеобщей капитуляции.
И хотел было уже направиться к лестнице на второй этаж, чтобы просмотреть все углы. Но в последнее мгновение передумал. Решение это далось мне с огромным трудом. Прямо-таки внутренне хрустнуло что-то, как старая ступенька у парадной.
Я свернул в правое крыло, прошёл в кабинет, на ощупь нашёл выключатель и щёлкнул. Свет залил комнату.
Прошёл к столу, устроился в кресле. Открыл папку со списком объектов, которые состояли на балансе княжества. Бумаги были сложены с завидной аккуратностью — вероятно я попал под влиянием Никифора и перенял его любовь к порядку. Думаю, отцу бы это понравилось.
Я задумчиво принялся перебирать страницы: мельницы, овощехранилище, пристани, порт.
— Потому что не княжеское это дело — за белками бегать, — пробормотал я.
Не то чтобы я совсем не хотел участвовать в поисках Мурзика… Просто я слишком хорошо знал, какова цена случайного шага по скрипучему полу, если под подошвой моего ботинка внезапно окажется обиженное пушистое создание с крыльями и вредным характером. Одним неосторожным движением можно было не только испортить отношения с питомцем, но и начать затяжную, полномасштабную войну с Никифором. Здесь уж никто меня потом не спасет.
Так что я выбрал экономику. Она, в отличие от белок более предсказуемая.
Можно было попробовать составить план восстановления. Аккуратно, вдумчиво, с графами, подписями, указанием ответственных лиц и ссылками на статьи бюджета, которые, разумеется, давно были потрачены на что-то куда более срочное — вроде имперского фонтана в форме геральдического медведя.