Затем — пояснительная записка. Желательно на хорошей бумаге, с оборотами вроде «в целях социально-экономической стабилизации в приграничных территориях» и «для поддержания историко-культурного баланса региона». Ну и смета, конечно, с огромной итоговой суммой.
В идеальном мире этот аккуратный пакет документов отправился бы в столицу. Там, в Императорской канцелярии, его бы внимательно прочитали, кивнули с пониманием, и почти сразу переслали бы в коллегию градостроения, ведомство, известное своей скоростью реакции и склонностью к бюрократической неторопливости.
И вот там-то, в священных залах с потрёпанными папками и вечной нехваткой чернил, документы пройдут все круги Преисподней. Их будут читать, перекладывать, одобрять, отклонять, терять, снова находить, и, в конце концов, быть может, на них поставят подпись.
Если, конечно, проект окажется жизненно важным.
Ну или, что вероятнее, мне напишут: все это, разумеется, необходимо для княжества, но в казне сейчас денег нет, зато есть уверенность, что в будущем кто-нибудь вспомнит про наш скромный уголок. И, конечно, обязательно направит финансирование, как только звёзды сложатся в нужный узор.
Или добавят приписку: поищите, князь, мецената, который сможет помочь вам материально. Может, среди лесов кто и разбогател — вот и привлечёте частный капитал в дело восстановления края.
Я вздохнул и отложил ручку. Затем выдернул из стопки документ с информации про порт.
— В работе, князь? — послышался голос от двери.
Я поднял голову. В дверном проёме стоял ухмыляющийся Морозов.
— Да, — кивнул я. — Хочу попросить у Империи денег для восстановления некоторых объектов.
Сказал я это уверенным тоном, надеясь, что воевода поверит в благоприятный исход задуманного.
— И мне нужен совет, — добавил я, откровенно.
Владимир кивнул, будто ждал именно этих слов, прошёл в кабинет и сел в кресло.
— Я хочу попробовать восстановить порт, — произнёс я, глядя на бумагу перед собой, как на карту минного поля.
Владимир усмехнулся.
— Не так это просто, мастер, — сказал он, откинувшись в кресле. — Там водяной хозяйничает. А старый князь с ним поссорился. И с тех пор — ни тебе разговоров, ни соглашений.
Он слегка пожал плечами.
— И власть не признаёт. Сидит в своих заводях, как жаба на сундуке, — и разговаривает только с теми, кого сочтёт достойными.
— То есть, ни с кем, — протянул я, устало.
— Так и есть, — подтвердил Владимир с почти уважительным к водяному выражением. — Хотя однажды он, кажется, беседовал с охранником из порта. Но тот потом месяц бормотал стихи про карпов и не ел ничего, кроме водорослей.
— Ясно, — хмыкнул я.
— И на реку никого не пускает, — добавил воевода. — Один человек хотел там рыболовецкую артель создать. По всем правилам, с уставом и табличкой. Так вот: на третий день в тех местах сеть порвало, лодку заклинило, а сам приказчик артели попал ногой в корягу так, что потом месяц хромал. А ведь на берегу стоял, между прочим.
Я вздохнул.
— То есть, если мы даже получим финансирование на восстановление объекта, где сидит обиженный водяной, толку с этого не будет?
— Все верно.
— Дела, — протянул я, разглядывая схему порта, будто она могла вдруг заговорить и подсказать, с какой стороны подступиться к обиженному духу водной стихии. — А можно ли как-то… ну, попробовать восстановить добрые отношения?
— Теоретически да, — ответил воевода.
— То есть, по-хорошему мне нужно с ним встретиться? — уточнил я. — И он меня не утопит?
— Водяной незлобивый, — заверил воевода. — Говорю же: рыбакам просто сети порвал, да приказчика наказал. Но никого не утопил. А вот пошалить любит, это да. Может, к примеру, дать вам пройти по сухому камышу, а потом обижаться, что не поздоровались, и в ответ затащить в омут.
Я хмыкнул, закрыл папку, аккуратно положил её на край стола, как будто тем самым завершал первую главу будущей дипломатической эпопеи.
— Ладно. Значит, сначала давай посмотрим порт, оценим масштаб разрушений. А потом съездим к водяному. Иначе все эти бумажки — просто красивые фантазии с печатью.
Морозов кивнул, даже как будто с уважением.
— Мудро, князь. Я подгоню машину.
— Спасибо, — сказал я и поднялся из-за стола.
На душе было спокойно. Ну, почти. Всё-таки ехать на встречу с водяным — это как идти на свидание вслепую, где в анкете указано: «любит тишину, владеет заводями, мстит тонко».
Глава 8Исповедь
Машина мягко катилась по лесной дороге. Колёса размеренно шуршали по накатанной грунтовке. Морозов сидел за рулём, как всегда прямо, но не напряжённо. Его лицо, поросшее лёгкой щетиной, было спокойным. Я устроился на заднем сиденье, расстегнул верхнюю пуговицу пиджака. Приоткрыл окно, вдохнув аромат свежей хвои. По бокам мелькали стволы сосен и елей. Их кроны лениво тянулись к серому тяжелому небу.
В салоне стояла тишина. Только из динамиков магнитолы играла какая-то старая песня, в которой слышалось что-то сельское, с лёгкой примесью имперского вальса. Я вслушался в ритм и усмехнулся:
— Хорошо подобранная композиция.
Морозов оторвался от дороги и уточнил:
— Вы о чем, князь?
— Об этом, — я кивнул на встроенную в панель магнитолу. — Музыка словно пытается примирить две половины Империи. Ту, что верит в электричество, и ту, которая разговаривает с домовым на «вы».
Воевода усмехнулся:
— Никогда не думал про эту песню с такой точки зрения. Хотя, справедливости ради, вы Никифора на «ты» кличете.
— А мой предшественник обращался к нему иначе? — уточнил я.
Воевода покачал головой и усмехнулся, словно вспомнил о чем-то забавном.
— Они с Никифором приятельствовали. Но по-своему. С нашим домовым непросто, но зато особняк с ним всегда будет в порядке, об этом можете не беспокоиться.
Я рассеянно кивнул, продолжая смотреть в окно. В голове зрела одна мысль, которую нужно было обсудить, а затем еще и реализовать.
— О чем задумались, князь? — подметив мое состояние, уточнил воевода.
— О том, а что… быть может надо… создать комитет? — протянул я и обернулся к сидевшему за рулем собеседнику.
Морозов немного помолчал, продолжая вести машину плавно. Но я заметил, как у него чуть дрогнула бровь. Он повернулся и посмотрел на меня, словно ожидая продолжения разговора.
— Комитет по старшему народу, — произнес я. — Который будут курировать проверенные люди из жандармерии и Синода.
Воевода несколько секунд помолчал. Задумчиво потер ладонью подбородок, а затем ответил:
— Идея… интересная, — произнёс он. — Хотя, признаюсь, не совсем понимаю, зачем?
В этот момент машина выехала из леса, и впереди показалась широкая полоса шоссе. Асфальт тут был гладким, с редкими серыми латками. Слева красовался указатель с полустёртой надписью «Северск: 18 километров».
— Остановите где-то здесь… — попросил я, ощущая, что мне стало нечем дышать.
Воевода почти сразу же сбросил скорость. Машина остановилась у обочины. Я распахнул дверь и вышел из салона. В лицо ударил прохладный свежий воздух, пахнущий листвой, сырой землёй и дымом далёкого костра. Я на секунду зажмурился, вдыхая полной грудью.
Морозов неспешно обошёл машину. Остановился напротив, чуть расставив ноги, сложив руки за спиной, привычно, по-военному. В его взгляде не было ни укора, ни нетерпения. Только спокойное ожидание.
Я опустил взгляд на гравий под ногами. Пальцы нервно сжимались.
— Знаю, что я тут… регент, не князь, — произнёс я негромко, словно говорил это больше себе, чем вслух.
— Так думаете только вы, — отозвался Морозов без малейшей паузы.
Говорил спокойно, почти буднично. Но в его голосе было что-то заставившее меня поднять на него взгляд. Он криво усмехнулся как человек, который многое видел и устал спорить.
— Но если вы желаете оставаться регентом, то…
Продолжение повисло в воздухе. Он замолчал, будто решал, стоит ли договаривать. А потом только чуть повёл плечом. Небрежно, почти равнодушно. Но я понял, что за этим жестом скрывается нечто большее.
Я кивнул, сам не зная — ему или себе.
— То, рано или поздно, найдут кого-то достойнее, — закончил я за него.
— Старше, родовитее, опытнее. С правильной родословной. Или хотя бы с нужными друзьями в Совете, — уточнил Морозов.— Или того, кто будет удобнее. Для них. Не для княжества.
Он чуть подошёл ближе. Подошва его ботинка примяла траву. Мы стояли почти рядом. Ветер лениво трепал мои волосы, теребил полу его куртки. Солнце уже повернулось к горизонту, и тени на земле стали длиннее.
— У вас есть шанс, — тихо сказал он. — Сделать то, что не смогут те, кого выберут на ваше место. Вы уже не гость. И не временный. Вы здесь. А это значит, что на вас уже сейчас полагается земля. Дома, в которых живут люди. Дороги, по которым ходят в лавку и на обряд. Даже вот эта пыльная обочина — и она запомнит, кто на ней стоял.
Я ничего не ответил. Просто позволил сказанному воеводой оседать внутри.
— Никто не требует от вас быть героем, — добавил Морозов, уже чуть мягче. — Но если уж пришли, не отступайте. Северск это уважает.
Я ещё немного постоял, а потом тихо сказал:
— Значит, всё-таки князь?
— А вы сами как думаете?
И в этом вопросе не было подвоха. Только право самому решить, кем ты хочешь быть.
Я понимал: Морозов не пытался на меня давить. Он не старался прогнуть под себя, не лез в душу, не навязывал свое видение жизни.
Я медленно прошёлся вдоль обочины, ногой толкнул камешек. Он весело заскользил по пыли и пропал в траве. На Морозова я не смотрел, говорил будто в воздух, сам не зная — для кого.
— Всё это странно, — сказал я негромко. — От меня никогда ничего не зависело. Я был вечным разочарованием собственного отца. Он не слышал меня, даже когда я кричал.
Слова звучали буднично, без надрыва. Как если бы кто-то рассказывал, какой сегодня был завтрак, или сколько стоит билет на поезд.