— Он… — я чуть помолчал, пытаясь понять как прозвучит сказанное. А потом решил, что надо говорить, не подбирая слов, — Отец всегда ждал от меня чего-то. Но при этом постоянно давал понять, что ничего у меня не получится. Что никто не надеется на то, что его отпрыск сможет хоть немного дотянуться до достижений старшего Медведева.
Я вздохнул, вспомнив его разочарованный взгляд поверх очков, тот самый кивок, которым он встречал мои попытки сделать что-то не по инструкции. Не по его.
— В какой-то момент это перестало меня тревожить, — продолжил я. — Я понимал: что бы я ни сделал — никогда не буду достаточно хорош. Ни в его глазах, ни в его системе ценностей. Меня это даже… не особенно волновало. Вроде…
Я пожал плечами, и в этом жесте было усталое принятие.
— Хлеб на столе появлялся каждый день. Солнце вставало на востоке. Каждое утро мне подавали выстиранную рубашку с перламутровыми пуговицами. Всё было на месте. Только меня в этом всем как будто не было.
Я на секунду замолчал. Потом чуть тише добавил:
— В какой-то момент я просто перестал с ним говорить. Прекратил его слушать. И даже слышать. Мы стали чужими людьми.
Пауза была долгой. Я не ждал ответа. И всё же, когда он прозвучал, я почти вздрогнул.
— Это печально, Николай Арсентьевич, — тихо сказал Морозов.
Голос его был сдержанным, но в нём проскользнуло что-то очень личное.
Может быть, это была боль. Или старая, припрятанная память. Он не стал рассказывать свою историю. Не пытался навязывать урок. Только сказал, и этим признал, что понял. Не осудил, не пожалел, а просто… понял.
И мне вдруг сделалось легче. Не от слов, а от того, что кто-то, наконец, услышал.
— Я не был готов… ко всему этому, — сказал я, не глядя на Морозова, и машинально махнул рукой, обводя пространство вокруг. Лес за спиной шумел в такт мыслям, особняк оставался где-то за деревьями тяжёлой тенью, а небо над головой словно слушало. — Не только к лешим и ведьмам, которые здесь водятся, и с которыми нужно… искать компромисс. А ко всему. И к вам тоже.
Воевода вскинул бровь, чуть подался вперёд:
— А со мной-то что не так? — в голосе была откровенная растерянность.
Я усмехнулся, глухо, без злобы. Покачал головой.
— А то и не так, что с вами всё… так. Вы меня с самого начала считаете князем. Словно я не человек со стороны, а тот, кого вы ждали. Тот, кому здесь место.
Морозов прищурился, чуть повёл плечом, как будто хотел что-то отмахнуть, но передумал. Вместо этого медленно почесал затылок, так, как делают люди, которые собираются сказать что-то важное.
— Но ведь всё так и есть, — спокойно произнёс он. — Вы — всамделешный князь. Не понарошку. С документами, гербом, историей. Да и с характером, что уж там.
Он говорил без нажима, но каждое слово врезалось как гвоздь в доску — чётко, прочно, намертво.
— И даже если… — он на мгновение запнулся, — даже если однажды вдруг найдётся кто-то другой…
Я застыл. Почти не дышал. Поймал себя на том, что весь обратился в слух. Ожидание было тяжёлым, с тем странным привкусом, когда хочешь и одновременно не желаешь знать, что будет дальше.
Морозов выдержал паузу. Потом выдохнул, глядя куда-то поверх моей головы, в сторону леса.
— … это не отменяет вас теперешнего, — произнёс он ровно, но твёрдо. — Того, кто стоит сейчас передо мной. И всё, что вы делаете — каждое решение, каждое слово, каждый шаг — всё это остаётся. Здесь, в этих землях.
Он все же махнул рукой — почти зеркально, как я чуть раньше. Только не растерянно, а уверенно, с тем самым жестом, каким показывают свои владения: леса, поля, землю.
— Вы князь, — повторил он. — Неважно, сколько времени отдадите Северску. Порой один день стоит дороже многих лет.
Я молчал. В горле пересохло. Хотелось отвернуться и пойти вдоль дороги, но я стоял. Опустил взгляд, чувствуя, как внутри поднимается волна чего-то неловкого и уязвимого, чему не хотелось давать форму. Всё это было… слишком.
— Я всё ещё жду, что мне скажут: «Хватит играть в важного», — прошептал я, почти не двигая губами. Словно признавался в чём-то постыдном.
Морозов не ответил сразу. Шагнул ближе, и я услышал, как скрипнул под его ботинком мелкий гравий. А потом ощутил на своем плече тяжесть крепкой ладони.
— Вы не играете, — спокойно сказал он. — Вы тут на самом деле. И рядом с вами сила. Она выражается в том, что вы стоите здесь, а не пытаетесь спрятаться. Если вы решили создать комитет… то давайте рассудим, с чего начать.
Он говорил просто, по-деловому, но в его голосе сквозила та самая тёплая прямота, которую не спутать ни с сочувствием или с жалостью. Это был тон человека, который видит, что ты растерян — но не считает тебя слабым.
Я сглотнул комок, который словно встал в горле и мешал говорить. Откашлялся, но не спешил продолжать беседу.
Воевода не торопил. Просто стоял и ждал, пока я заговорю. Редкое качество. Особенно для тех, кто по должности должен руководить, приказывать, держать в ежовых рукавицах. И, может быть, именно поэтому я с ним говорил. Иногда даже о том, о чём сам себе признаться не решался.
— Начнём с простого, — сказал я, и голос прозвучал чуть хрипло, но ровно. — Вы говорили, что Синод ведёт свой реестр, но по большей части списки в нем формальные. Синодников мало, на все княжество их не хватает. Половина старшего народа шастает по этим землям без учета. И поди знай, с какими планами и мыслями они здесь находятся.
— Так и есть, — подтвердил Морозов, следя за тем, как я принялся расхаживать вдоль машины.
— Нужна четкая регистрация и выдача патентов тем, кто готов работать сообща с людьми.
Морозов медленно кивнул:
— Допустим.
— Вы же сможете понять, кто нечисть видит и сумеет с ней сдюжить, а кто нет?
— Могу, — медленно протянул воевода, не понимая, к чему я клоню.
— Значит, нужно будет отобрать людей для бумажной работы, для исследовательской, чтобы они составляли перечень видов нечисти и способы борьбы. И отряд силовиков, который в случае чего мог бы выследить опасного представителя старшего народа и с ним разобраться, — заключил я. — Оформим комитет как государеву службу, с полным соответствием. Назначим служебные чины. И думаю, народ набрать сможем.
— А дружина? — уточнил Владимир, и я услышал, как в голосе воеводы мелькнуло беспокойство.
— У дружины есть четкая функция: охрана безопасности князя, — ответил я. — Они не должны бегать по лесам в поисках твари, которая человека на лесопилке задрала.
— Заскучают они так, — покачал головой воевода. — От ничегонеделания.
— Тогда пусть обучают новых работников, — ответил я. — Назовем их… бесоборцами. Или ведьмаками…
Морозов дернулся, словно его ударили. И я подумал, что он так среагировал на упоминание ведьм.
— Работы-то предстоит масса. Вот и при деле будут.
— А управление? — уточнил Морозов.
— Один представитель от Синода, один от жандармерии. Но подчиняются они не Петербургу, не Синодальной канцелярии и не Главному Управлению, а напрямую князю.
Морозов хмыкнул, чуть насмешливо. Но спорить не стал. Скрестил на груди руки, уставился на дорогу, словно обдумывая услышанное.
— А как вы собираетесь это оформить? — спросил он спустя минуту. — Совет точно будет против, потому что в казне нет средств для содержания штата новых государевых слуг. А искать финансирование…
— Это все можно провести через Имперскую канцелярию, — ответил я. — Правда, указывать в бумагах, что князь Северска хочет создать отдел по регистрации леших и домовых и для борьбы с упырями, не стоит.
— Тогда, князь, вам сперва нужно будет обсудить все с синодниками и жандармами. Потому что иначе Совет с радостью придавит всё решение. И назовёт очередным «столичным экспериментом». Или, что еще хуже скажут, что вы пытаетесь присвоить государевы средства.
Я предложил:
— Этим мы сегодня и займемся. До визита в порт навестим главу жандармерии и Синод.
Морозов кивнул. А затем уточнил:
— И как давно у вас появилась эта идея?
— С момента поездки на лесопилку. Я понял, что вряд ли жандармы это раскроют это дело. Скорее спишут на то, что человека зверье задрало. А каждый раз тревожить леших, особенно Иволгина, мне не хочется.
— И то правда, — согласился Морозов. — Идея с комитетом хорошая. Рискованная, но нужная. И пожалуй, надо обсудить все с Зубовым. Он в Северске не последний… человек. И ратует за целостность княжества. Давайте сейчас заедем в жандармерию. А уж потом отправимся в порт. Он никуда не денется.
Я с трудом сдержал вздох облегчения. Раз Морозов был на моей стороне, значит и с остальными получится договориться. Наверное.
Здание жандармерии Северска стояло на углу двух старых улиц. Снаружи оно выглядело так, словно выросло мостовой: тяжёлый серый камень, узкие стрельчатые окна, забранные решётками. Во двор вела массивная, обтесанная дождями и годами каменная арка, на которой красовался герб Империи. Камень был сильно трачен временем и уже начал крошиться.
Морозов остановил машину у арки, заглушил двигатель и произнес:
— Ну, идемте, князь.
Я кивнул и вышел из машины. Свернул в арку и вышел на вымощеный крупным булыжником двор.
— Как-то все выглядит печально, — произнес я осматриваясь.
И был недалек от истины. Всё вокруг было пропитано усталостью ведомства, которое держится на привычке, упрямстве и тех, кто в нём служит. Не ради славы, а потому что больше некому. По периметру двора тянулась кирпичная стена, с побелкой, от которой остались лишь разводы. Поверх были прикручены облезлые таблички: «Машины не ставить», «Вывоз мусора — по пятницам» и «курить здесь». Рядом с последней стояла урна, утыканная окурками, и перекошенная скамейка, на которой сидели на перекурах жандармы. Сейчас же здесь был только молоденький жандарм с темными полукружьями под глазами, которые особенно выделялись на бледном лице. Он гладил полосатого кота, который отбирался у его ноги с довольным видом. Заметив нас, парень вскочил, поправил сбившийся ремень, козырнул. Кот же нагло уставился на нас с Морозовым.