— Водяные коварны.
Он не посмотрел на меня. Просто сказал это в пространство, словно делился не с собеседником, а говорил для себя.
— Многие из тех, кто знает о нечисти, недооценивают этих сущностей. Думают: сидят себе в своих речушках да канавках, что им с нас, с людей. Мол, пока ты в городском доме, с ними пересечений быть не может.
Я чуть повернул голову не перебивая. В голосе Владимира не было ни назидания, ни страха. Только сухая констатация. Как у врача, сообщающего диагноз, который нельзя опровергнуть.
— А это не так? — уточнил я, не повышая голоса.
Морозов кивнул — коротко, почти незаметно.
— Есть водянники, — сказал он, — которые подчиняются нашему Илье. Их немного, и они не враждебны. Вернее, до поры. Следят за ряской, разводят мальков, пугают пьяных рыбаков, если те забыли покон. Напоминают, как надо себя вести на берегу. И даже им, тем, что считаются «ручными», лучше не перечить.
Он помолчал, перевёл взгляд обратно на дорогу, и только после небольшой паузы добавил:
— Даже самый слабый из них способен утопить человека в стакане воды.
Я не стал переспрашивать. Не потому, что поверил сразу, без сомнений. Просто знал: Морозов преувеличивать не станет.
В зеркало я больше не смотрел. Нет, бояться я не перестал, а понял — если за нами кто-то идёт, то оглядываться уже поздно.
— Значит, Илья… он вроде нашего Митрича, только по воде? — спросил я, продолжая растирать плечи. Озябшие мышцы не спешили оттаивать, и будто внутренний холод застрял где-то под кожей.
Морозов не сразу ответил. Чуть сброчил скорость, словно дал себе время подобрать слова. Потом кивнул.
— Он сильный. Не как прочая плавающая мелочь. Может уходить далеко от воды. И на суше выглядит так, что не каждый поймёт, кто перед ним. Он гулять любит. Особенно в дождливые недели. Тогда с ним и вовсе беда. Как будто сам себе не хозяин становится.
Он замолчал, прищурился, что-то вспомнил. Затем, чуть скосив взгляд на дорогу, усмехнулся:
— Как-то раз, пару лет назад, он угнал трактор. Нашёл его у деревенского клуба, завёл, и покатил вдоль реки. День катался. Потом ещё один. К третьему начали понимать, что техника не сама по себе исчезла.
Я обернулся к нему внимательнее.
— И что, догнали?
— Насилу нашли. Еле уговорили вернуть — трактор стоял посреди реки на островке. С машиной он, вроде, поладил. Во всяком случае, трактор он не разбил, не утопил. Хотя мог бы. Хуже было с пострадавшими.
Я нахмурился.
— Пострадавшими? — насторожился я.
— Ну да, — усмехнулся Морозов. Но без удовольствия. — Пока колесил, приглядел закусочную. Там рыбаки отдыхали. Поели, выпили, сидят себе, анекдоты травят. И тут он заходит. Без предупреждения, без прелюдий. И говорит:
Морозов изобразил глухой, сиплый голос:
— «Мне нужна ваша одежда». Сказал и стоит, ждёт.
— Сильно, — хмыкнул я.
— Не то слово, — отозвался он. — Ну, мужики сначала хихикнули. Кто-то пошутил, мол на кой-она тебе, дядя? Кто-то вежливо объяснил, что одежда своя, не казённая. А Илья не из тех, кто любит, когда с ним спорят. Он и начал.
— Что начал? — осторожно уточнил я. — Забрал одежду?
Морозов покачал головой.
— Всем морды набил. Без исключения. Порвал рубахи и куртки. Потом переломал все снасти, что на заднем дворе были. Спиннинги, удочки, даже лодку разрезал. Железную. А потом еще и мотоцикл угнал у хозяина заведения.
Я выдохнул, медленно потирая висок.
— И как люди это пережили?
— С трудом. Напугались знатно. Потом, когда мы с ребятами приехали, они молча с серыми лицами сидели на веранде. Кто в занавеске, кто в простыне, кто в халате поварском. Как после наводнения.
— И что, жандармам не заявили?
Морозов покачал головой:
— Мы отговорили. Пообещали помощь: снасти заменить, лодку новую выдать, одежду справить. Местные поняли. Вроде бы.
Он замолчал. Машина неслась дальше, фары выхватывали из темноты обочину, мокрые листья и редкие указатели. А я всё смотрел в стекло, слушая, как мотор гудит и будто перекатывает в себе историю. Не про водяного и не про трактор, а про то, как хрупко бывает спокойствие. И как у природы, даже одушевлённой, всегда есть характер. И если он вышел из берегов — держись.
— Дела… — протянул я, глядя в туманную темноту за окном. Дорога стелилась ровно, будто сама уводила нас прочь от рассказов, в которых вода могла резать.
— В дождь он практически непобедим, — произнёс Морозов негромко, без лишней торжественности. — Вода к нему тянется, как кошка. Ластится. Вьётся вокруг, слушается. И если он захочет, она будет мягкой, как рука матери. Или резкой, как сталь.
Я молчал. В висках стучало чуть чаще, чем следовало. И только через пару секунд ответил:
— Не знал про такие тонкости. Если честно, я думал, это тот самый водяной, про которого написано в тетрадке старого князя. Такой… простоватый мужичок в мешковатой одежде. С котелком, которого дома тиранит сварливая жена.
Морозов скосил на меня взгляд. Лёгкая, добрая укоризна отразилась в его лице — без раздражения. Он посмотрел на меня с усталой теплотой, с какой взрослые поправляют младших, когда те путают сказки с жизнью.
— Это только одна тетрадь, — произнес он спокойно. — А их немного больше, княже.
Я прикусил губу, кивнул. И всё же не удержался:
— Вам стоило меня предупредить.
Голос прозвучал не обвиняюще. Скорее с оттенком досады на самого себя. Вышло все так, словно я в книге прочёл оглавление и решил, что понял всё содержание.
Морозов усмехнулся, едва заметно. Слегка щурясь, как человек, у которого всё было при себе: и аргументы, и терпение.
— Так вы и не спросили о нём ничего, — ответил он. — А если человек не спрашивает, значит, думает, что всё знает. Ну а я… мешать не стал. Это ведь ваше дело — княжить.
И в его тоне не было победы. Только опыт.
— Если честно… я думал, он будет… другим, — пробормотал я.
— В чешуе и ракушках? — переспросил Морозов, уголком губ намекнув на усмешку. — Как в старых сказках рисуют?
Я кивнул, чуть смутившись:
— Ага. Такой… с жабрами, пузом и сеткой на плече. А тут простой человек. Только взгляд другой. А в остальном… ну плещется в бассейне. С русалками. В общем, вполне себе миролюбивый дядька.
Морозов не сразу ответил. Но когда заговорил, голос стал суше, спокойнее и гораздо серьёзнее:
— Не заблуждайтесь, князь. Он из старшего народа. Это не просто нечисть из забавных историй, которые рассказывают на ночь подростки у костра. У таких как Илья свои законы, и свой порядок. Живут по ним, не объясняя никому своих поступков. И если бы он был не в настроении…
Воевода сделал короткую паузу будто давая время осознать правду.
— … Илья бы вас даже не подпустил к себе. Не вышел бы. Не показал своих подруг. Ни слова бы не сказал. Водяные на редкость молчаливые существа. Они даже убивают тихо, бзе единого звука.
От этих слов я замер. Даже спина выпрямилась словно сама по себе. Я медленно повернул голову к воеводе. Он же, как ни в чём не бывало, продолжал глядеть вперёд, руки уверенно держали руль. Будто делился сведением, а не предупреждением.
— И если бы вы ему там не пожали ладонь, — продолжил он, не сбавляя тона, — не скрепили по правилам договор, он бы завтра уже и не вспомнил, что вы приходили. Не счёл нужным.
Он помолчал, потом скосил на меня взгляд и, чуть хмыкнув, добавил:
— К слову, ловко вы это придумали, князь. Пристроить его на уважаемую человеками должность. Он ведь и впрямь хочет командовать людьми. И отказать вам не смог. Даже если бы хотел. Когда тебе протягивают руку — и предлагают такой заманчивый пост… тут уж не отвертишься.
Я не ответил. Только кивнул медленно, принимая сказанное как есть. За окном всё шло своим чередом: мокрая дорога, приглушённый свет, дыхание машины. А внутри оседало понимание, что сегодня всё было куда тоньше, чем я сначала подумал. И что этот самый «миролюбивый дядька» вполне мог бы превратиться в нечто совсем иное — если бы я не нашел верных слов.
Машина выехала из леса и плавно свернула в объезд города.
Я молчал немного, вслушиваясь в ровное гудение мотора, а потом обратился к Морозову:
— Думаете, он справится? На новой должности?
Воевода хмыкнул, будто давая себе время на ответ. Потом кивнул:
— Думаю, у него хватит зубов, чтобы перегрызть сеть, если надо.
Я усмехнулся краем губ. Образ был яркий. Но Морозов не остановился. Продолжил, спокойно, как человек, знающий, о чём говорит:
— И с людьми он поладит. Особенно с нашими. У нас ведь не только приказами управляют. Тут нужно… с понятием. А он не один. Русалки рядом будут. Всегда при деле, улыбаются, щебечут, как они это умеют. Людей разоружают не магией, а манерой. Парни от них хмелеют, даже не пробуя алкоголя. И если такая к кому подойдёт, да скажет тихо, почти шёпотом: «не бери мелочь, пусти её жить» — никто не ослушается. Весь улов за борт скинут.
Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, а потом добавил, чуть понизив голос:
— Тут другое дело, князь. Сложнее. На должности начальника рыбохраны уже назначен человек.
Я слегка нахмурился, но не перебил. Воевода продолжал, сдержанно, без нотаций:
— Это государева служба. По уставу кандидатуру предлагает князь. Но утверждают — Совет. Большинством голосов. А там, вы же знаете… кто за Илью проголосует?
Я молча кивнул, глядя во тьму за стеклом, где поля медленно сменялись редкими огнями далеких деревень. Там, где кончалась земля — начиналась политика. А в ней, как ни странно, всегда требовалось больше осторожности, чем даже в разговоре с водяным.
— И что за человек на должности? — нахмурился я, скользнув взглядом по потемневшей полосе дороги.
Воевода криво усмехнулся, как будто проглотил что-то неприятное, но не смертельное. Пожал плечами с таким выражением, словно не знал, с какой стороны к вопросу подступиться.
— Курносов, — сказал он наконец. — Про таких говорят — ни рыба, ни мясо.