— Доставил её в работный дом, — говорил парень. — Где всех приезжих селят. У порта который.
— Вера? — уточнил я, подходя ближе. — Ты её отвёз в работный дом?
Морозов кивнул вместо парня.
— Куда она попросила — туда и отвез, — подтвердил тот. — Там еда есть, койки чистые… в общем, всё, что надо. Место проверенное.
— А ты не подумал сказать мне, что она там пристроилась? — уточнил воевода с легким раздражением.
Парень пожал плечами:
— Так, указания не было. Мне велели довезти, куда ей надобно — я довёз. Доставил до дверей.
Морозов хмыкнул, забрал у Пахома ключи и не торопясь обошёл машину. Уверенно, без суеты сел за руль. Я занял место рядом, прикрыл за собой дверь и молча пристегнулся. Машина тронулась с лёгким рывком, и мы покатили вниз по просёлочной дороге.
Некоторое время ехали молча. За окнами медленно тянулись сосны, кустарник. Постепенно лес отступал, появлялись деревянные заборы, стайки кур на обочинах, запах сырой земли. Потом началась городская окраина: покосившиеся лавки, надписи на фанере, вывески, выцветшие под дождями.
— Работный дом не самое худшее место, — не оборачиваясь, отстраненно сказал Морозов. — Но и не лучшее. Люди там разные. Кто от нужды туда попал, кто по наказанию. Не все там тихие. Не все добрые.
Я посмотрел в лобовое стекло, не зная, что сказать. Потом всё же задал вопрос:
— Там её не обидят?
Морозов чуть покачал головой, не то в знак отрицания, не то от досады.
— Она там две недели как-то жила. Сама же сказала. Я больше беспокоюсь за других жильцов, — проговорил он. — Им же теперь приходится соседствовать с ведьмой.
Владимир сказал это без насмешки, как человек, который давно привык, что не всё, что кажется хрупким, безопасно.
— Это ведь не точно, — возразил я, бросив взгляд на сумку, что лежала на заднем сиденье. — Или вы нашли в её вещах что-то подозрительное?
Морозов фыркнул, но ничего не сказал. Глаза его оставались на дороге, руки держали руль крепко, с привычной уверенностью.
— Владимир, вы осмотрели вещи? — спросил я, добавив голосу строгости.
Воевода тяжело вздохнул, будто вопрос был не про сумку, а про нечто куда более личное.
— Находку принёс из леса зверь, — сказал он. — Кажется, бобр.
Он замолчал на пару секунд, потом добавил, чуть тише:
— Бобры на редкость порядочные животные. Лесовики их уважают. Потому что если бобру что поручить, то он сделает. Не собьется с дороги за мотыльком и не уйдет на дальнюю просеку есть малину.
Я ждал продолжения.
— Ясное дело, — проговорил воевода, поняв, что отмолчаться не получиться, — что таких совпадений не бывает. Вера сказала, что потеряла сумку, когда нашла лапти. Ну, точнее — когда лапти нашли её. А тут пожалуйста: кто-то из лесных притащил эту торбу к задней калитке. Ровно с утра. Ни раньше, ни позже.
Я кивнул. Совпадение это было слишком точным, чтобы быть случайным.
— Проверять её у меня не было необходимости, — проворчал Морозов, отворачивая лицо к окну.
— Не ожидал от вас такой деликатности, — заметил я с удивлением.
Он ничего не ответил. Только губы его чуть дёрнулись, будто мужчина хотел сказать что-то колкое, но передумал. И когда я решил, что дальше разговор не пойдет, Морозов не выдержал:
— Не в деликатности дело. Просто… женская сумка — это страшная вещь, князь.
Он говорил серьёзно, почти исповедально, не отрывая взгляда от дороги.
— В ней может оказаться что угодно. От гвоздодёра до мышеловки. А может… и того хуже, — он замолчал на пару секунд, словно решался, стоит ли продолжать. — Какие-нибудь салфетки. Или эти их… косметички. Цветные, в горошек… с замочками…
Он чуть побледнел, как человек, вспомнивший нечто не до конца переваренное.
— Не нужно мне таких травм, князь. Я не всё могу вынести, чесслово.
Я повернулся к нему, изучая лицо воеводы. Морозов не шутил. В его тоне не было улыбки — лишь усталая, честная осторожность. Как у того, кто уже однажды сунул руку не туда и больше не хочет повторений.
Я помолчал, потом всё же спросил:
— Вы были женаты?
Морозов кашлянул, будто воздух вдруг стал гуще, и промолчал. Ответа сразу не последовало. Но по тому, как он сжал губы и отвернулся к окну, я понял: был. Или почти. И разговор этот явно не для дороги.
— Мне и без того хорошо, — выдохнул Владимир и осенил себя священным знаком. Сделал это небрежно, по старой привычке, но видно было — от сердца. Почти сразу добавил, словно оправдываясь:
— Я не против дамского общества, — проговорил он, чуть опуская плечи. — Но семья… это для меня слишком. Не потяну.
Воевода замолчал, будто вспоминал что-то. Потом продолжил, спокойнее:
— Я привык к гостевому домику за хозяйским особняком. Пусть он и не ахти какой. Зато всё своё. Небольшая кухонька, душ, старая бочка во дворе, чтобы охладиться летом. Всё как надо. Живёшь и не мешаешься.
Он чуть усмехнулся уголком губ:
— Часто летом выбираюсь на сеновал ночевать. Удобно. Тихо. Пахнет травой, сверчки… Сны лучше. А если не в одиночку — так и вовсе душа отдыхает. Порой с мужиками на рыбалку ездим. Ваш дядюшка, к слову, тоже это уважал. Без лишнего шума, с котелком, с ночёвкой. Хорошо было.
— Он тоже не женился потому, что не хотел менять свою жизнь? — хмыкнул я, бросив на воеводу быстрый взгляд.
Морозов посуровел. Лицо стало жёстким. Он бросил на меня быстрый, непроницаемый взгляд, потом отвернулся, будто смотрел не вперёд, а куда-то глубже, внутрь себя.
— Была у него супруга, — сказал он тихо. — Да сгинула.
И замолчал. Словно поставил точку, за которой входа не было.
Мне стало неловко оттого, что я ляпнул, не подумав. Слова прозвучали буднично, а задели глубже, чем я ожидал.
— Я не знал, — тихо пояснил я, опуская взгляд. — У нас про родню по материнской линии не особенно принято говорить.
— Бывает, — вздохнул воевода. Голос у него был ровный, без обиды. Он на миг отвёл глаза от дороги, покосился на заднее сиденье.
— Не открывал я эту сумку, — сказал он после паузы. — Но сразу понял, чья она. Тут не надо иметь семи пядей во лбу. И думается мне, что вернуть ее решили потому, что с ведьмой никто не хочет ссориться. Среди старшего народа дураков нет.
Машина ехала ровно, с лёгким гулом. Морозов вёл уверенно, не глядя на указатели. Асфальт был не везде ровный, местами с заплатками, с выбоинами, но он огибал их легко, будто заранее знал каждую. Внутри салона было тихо. Даже мотор звучал мягко.
— А почему нельзя было пустить Веру в дом её деда? — спросил я, глядя вперёд. — Обязательно было поселить непонятно где?
— Так положено, — ответил Морозов без всякой заминки. — После смерти хозяина жильё опечатывается до вступления в наследство. Она пока не вступила.
— А если наследника нет? — уточнил я.
— Тогда наследство уходит на баланс княжества. Закон такой.
Асфальт под колёсами шуршал ровно, за окнами мелькали заросшие участки, редкие столбы и пышные кусты у обочин.
— И часто имущество уходит в доход княжества? — спросил я, больше чтобы не молчать.
— Здесь редко кто из дальней родни остаётся, — ответил воевода, слегка кивнув. — Душеприказчик находит дальнюю родню в других княжествах, те приезжают, смотрят и уезжают. Им тут ничего не надо. Потому почти всё — и дома, и участки, и постройки — город на баланс берёт.
Он помолчал, потом добавил:
— Чаще всего даже личные вещи остаются в комнатах. Наследники не ценят. Всё, что для местного память или оберег, для них — просто хлам. Сбывают за копейки, выкидывают, забывают. Северску проще, когда город решает. А то потом чужие припрутся, начнут делить, требовать, ругаться. Лучше уж по-нашему. Спокойно и без скандалов.
Он замолчал на пару секунд, затем, будто вспомнив важное, добавил:
— Ваш дед еще так все устроил. У князя на балансе много жилья по городу было. Это уж потом Совет подключился…
Я ничего не ответил. Это не требовало обсуждения — просто ещё одна обязанность князя, о которой я раньше не думал.
Машина покатилась медленнее, мы въехали в район со старыми добротными домами из красного кирпича. Они не выглядели заброшенными, но и свежести в них не было. Некоторые крыши перекошены, кое-где черепица держалась на честном слове. Оконные рамы посерели от времени, на стёклах виднелись пятна дождей и пыль, забившаяся в углы. Бетонные ступени у подъездов были сбиты по краям. Как будто их точила не погода, а жизнь.
— Вот мы и на месте, — сказал Морозов, когда свернули к старым докам.
Машина медленно прокатилась по ухабистой подъездной дороге и остановилась у здания, что выделялось даже среди местной скромности. Дом был двухэтажным, с позеленевшей от времени шиферной крышей. Стены выцвели неравномерно, штукатурка облупилась местами. Узкие, частые окна смотрели в разные стороны, в каждом виднелась своя занавеска: где цветы, где кружево, а где просто газета, приколотая кнопками.
— Пойдёмте, — буркнул Морозов и заглушил мотор. — Спросим у заведующей, как эта самая Вера устроилась. Может, она уже смыться успела. И мы зазря сюда приехали.
Я взял сумку с заднего сиденья и вышел из машины. Воздух здесь был другим. Густой, влажный. Пахло сыростью, ржавчиной и железом — таким, что разъедает не сразу, но основательно. Где-то рядом протекала вода, и её запах смешивался с дымом и старым деревом.
Я вдруг поймал себя на мысли, что не помню, какими были запахи в столице. Всё оттуда будто стерлось. Осталось только это: доки, сумка в руке и тяжёлый воздух у воды.
Дежурный у входа сидел на шатком стуле и читал потрёпанную книжку в мягкой обложке. Старик с рыжеватой, спутанной бородой, в выцветшей спецовке и клетчатых тапочках на босу ногу. Он поднял на нас ленивый взгляд, но как только узнал Морозова его будто током дернуло. Мужчина поспешно вскочил, вытянулся в струну, уронив книжку на пол.
— Доброе утро, — выдохнул он и быстро скосил глаза на меня. Взгляд стал настороженным, почти испуганным. — Неужто сам князь решил проверить наши угодья?