Он рассказывал покойно, но понятно было, что обид накопилось.
— Тут, конечно, не райские кущи, — добавил он, перетсупив с ноги на ногу и неловко припав на правую. — Но большинству из нас деваться некуда. Кто сгорел, кого с работы сократили, а жилье казенное было, кто просто без опоры остался. Крыша есть — и на том спасибо. Только жить под таким гнетом не каждый выдержит.
— А почему не жаловались? — спросил я.
Ответ раздался не сразу. Где-то из-за спин, ближе к дверному проходу, буркнул хрипловатый голос:
— А куда? Кому мы нужны?
Повисла тяжёлая тишина.
— Скоро начнёт работать приёмная князя, — сказал я, глядя в зал. — Каждую жалобу будем проверять. И реагировать. Такого в нашем крае быть не должно.
Слова прозвучали негромко, но их услышали. Я это почувствовал по молчанию, по внимательным взглядам, по тому, как люди перестали ерзать на месте.
Я покосился на комендантшу. Та теперь выглядела почти комично. Растянулась на полу с видом заколдованной принцессы, будто уснула после укуса сырника. Платок сбился, одна нога выскользнула из тапка. Под щекой у неё действительно лежал он. Тот самый, упавший со стола, румяный, смятый сырник.
— Плесните воды на эту… — сказал Морозов, тоже взглянув в её сторону. Голос его был спокойный. — Не хватало ещё такую тушу по коридорам таскать.
Кто-то зашевелился, заскрипел стул. Повариха, до сих пор стоявшая неподвижно, шагнула к рукомойнику за кружкой.
— А что теперь будет? — спросил Темка. Тихо, но в тоне слышалось, что он не только за себя переживал. И просто первый, кто озвучил то, что думали все.
— Беспорядка здесь не будет, — сказал я твёрдо. — Назначим временного коменданта. А там видно будет.
— Из Совета, что ли? — выкрикнул кто-то из глубины зала. Голос был тонкий, женский, с обидой и злостью. — Так и Параська оттудава была направлена. Хрен редьки не слаще. Припрется какая-нибудь родсвтенница еежная. И будет нас тут тиранить и запугивать, чтобы не жаловались на ее товарку.
Мы с Морозовым переглянулись. Он нахмурился, взгляд стал тяжёлым. Потом шагнул чуть вперёд и глухо спросил:
— А какие у вас предложения, люди добрые?
Наступила короткая тишина. А потом кто-то из середины зала сказал:
— Темку поставьте. И хлебнул вместе со всеми. Он тута всё знает. Он в доках большую должность занимал, пока ногу не повредил. Только потому что знакомств важных не водил сюда попал.
К словам сразу потянулось одобрительное гудение. Не крик, не шум, а просто живой отклик. Люди повернулись к Темке, кто-то кивнул, кто-то хмыкнул, но спорить никто не стал.
— Сдюжишь? — спросил его воевода, глядя прямо, без нажима.
Темка на секунду замер, потом провёл ладонью по волосам, взъерошил макушку и пожал плечами:
— Я много чего умею. Токма воровать не могу.
Послышался смешок, кто-то вздохнул, и в столовой вдруг стало чуть легче дышать. Кто-то из женщин прыснул, а сам Темка покраснел, но не отступил.
— Значит, так тому и быть, — сказал я и хлопнул в ладоши. — Темка Рябой…
— Рябов, — поправил он смущённо. — Тимофей Рябов. Это я… так. Прозвище с детства.
Он стоял теперь ровно, плечи расправил, глаза перестали бегать.
— Звучит куда серьёзнее, — кивнул я с лёгкой улыбкой. — Тимофей Рябов. Новый управляющий общежитием. Указ я подпишу уже сегодня.
И глянул на него с тем одобрением.
— Значит, пока работать будешь на испытательном сроке, — сказал я, глядя на Темку. — Примешь должность и через пару недель жду на приём. Обсудим, чего здесь не хватает и что можно поправить.
— Неужто и душевые починят? — пискнул кто-то из угла.
Я перевёл взгляд в сторону, но не ответил — просто кивнул.
— Обсудим, — повторил за мной Морозов. В голосе его не было насмешки, и видно было, что инициатива пришлась ему по душе. Он посмотрел на Темку чуть прищурившись. — Но ежели подведёшь князя…
Темка мотнул головой, шагнул ближе и прижал ладонь к груди.
— Не подведу. У меня в бригаде завсегда всё было в порядке. Каждый рублик учтён и освоен. Всё по совести.
— Вот и славно… — тихо сказал я, и в столовой повисла тишина. Уже не настороженная, а спокойная. Как после первого дождя за долгое время.
Повариха вернулась с кружкой воды и без особых церемоний плеснула её в лицо Параскевы. Та зафыркала, захлопала глазами и попыталась резко вскочить, но ноги не послушались. Она покачнулась, ухватилась за край скамьи, зашипела сквозь зубы. Со второй попытки всё же поднялась, тяжело дыша. С пола подхватила тапочек и крепко сжала его в руке, словно оружие.
— Что тут происходит? — хрипло спросила она, озираясь.
— Смена власти, — спокойно сообщил Морозов. — Кончилось твоё время, Параська.
— Какая я тебе Параська⁈ — взвизгнула женщина, заливаясь красным пятном от гнева. — Меня положено величать Параскевой! — И потрясла над головой тапком, как знаменем.
— Это ты в остроге будешь рассказывать соседям по камере, — сухо прервал её я.
— Ась? — оторопело переспросила бывшая хозяйка общежития, вытаращив глаза. Тапок в её руке угрожающе задрожал.
— Все понимают, что за растрату денег из казны в Северске не гладят по голове, — спокойно напомнил Морозов.
Параскева метнула в нас испуганный взгляд, будто впервые по-настоящему осознала, что шутки закончились. Потом пробормотала:
— У меня всё сходится с приходом и расходом. В этом… даже не сомневайтесь.
— Разберёмся, — коротко ответил воевода.
Женщина выпрямилась, собралась с духом и выдала с нажимом:
— Меня сюда Осипов направил. Он за меня поручится.
Произнесла это с видом, будто выкатила козырного туза и ждёт, как все растерянно откинутся на спинки стульев. Но никто не откинулся. Тишина стала только плотнее.
Из коридора донёсся гул голосов и звук тяжёлых подошв, глухой, размеренный, как шаги патруля. Жильцы столовой зашевелились: кто-то попятился к стене, кто-то переступил с ноги на ногу, освобождая проход, кто-то поспешно отодвинул лавку, кто-то просто замер с ложкой в руке. Шум в помещении притих, будто сам воздух затаился в ожидании.
В просвете между фигурами мелькнул знакомый силуэт: шелковые пижамные штаны в полоску и белая майка. Борис. Словно из ниоткуда, он выскочил и метнулся по коридору, лавируя между людьми с ловкость достойной матерой крысы в подвале.
Почти сразу за ним вынырнул человек в тёмной форме, спокойный и собранный. Не гнался вслепую, а шёл с уверенностью, похоже зная, что выхода в той стороне коридора нет.
— Стой! — раздался резкий окрик с властной интонацией.
Через несколько секунд в столовую вошли двое жандармов. Двигались спокойно, с достоинством. Они окинули помещение быстрыми, внимательными взглядами — оценили обстановку, местных, положение тел.
Увидев Морозова, оба коротко поклонились. Затем, заметив меня, сдержанно, уважительно повторили жест. Воздух в столовой потяжелел, но уже не от тревоги, а скорее от предвкушения, что теперь начнётся настоящее разбирательство.
— Нас вызвали… А чего у вас тут приключилось? — спросил старший из жандармов, шагнув вперёд. Говорил спокойно, почти буднично, оглядываясь по сторонам с лёгким прищуром, будто искал глазами виновника, ещё не зная, кто он.
Морозов не стал медлить. Он сделал шаг в сторону и указал пальцем на Параскеву. Та стояла в той же позе, как и раньше — тяжело дыша, с боевым тапком в руке, будто всё ещё надеялась, что дело можно обратить вспять.
— Эту дамочку надобно задержать, — ровно сказал воевода.
— Основания? — взглянув на меня, тут же уточнил жандарм. — Нападение на князя?
Я покачал головой:
— Подозрение в растрате. Превышение должностных полномочий. Вероятно, ещё что найдется.
— Неправда! — выкрикнула Параскева. Голос её дрогнул, сорвался. — Это всё наветы! Клевета! Я всё по правилам! Всё по закону!
Морозов даже не повернулся к ней. Только криво усмехнулся, как это бывало у него, когда он кого-то ловил на лжи:
— И надо проверить, не прячет ли она под накладным носом пятачок.
В столовой кто-то фыркнул, кто-то кашлянул в кулак. Но громко не засмеялся никто — было не до веселья.
— Новый комендант, — продолжил Морозов, глядя уже на жандармов, — может составить заявление. Мы с князем его подпишем. Всё как положено.
— Кто новый⁈ — заверещала Параскева, озираясь с такой скоростью, будто надеялась выловить ответ в воздухе. — Темка, ты знаешь, о ком речь? Ты здесь всё знаешь, шельма. Вечно на меня косо смотрел!
Голос её дрожал, но не от слёз — от злости, будто сама не верила, что теряет власть.
— Как вернусь — я тебя выгоню отседава! Всех повыгоняю… Да я вас…
— И на бешенство проверить не помешает, — беспечно заметил Морозов, отступая от Параскевы чуть в сторону. Будто и правда опасался укуса.
Жандармы молча шагнули ближе. Один достал из кармана простые, металлические наручники. Но даже их тусклый блеск охладил Параскеву. Тапок в её руке поник, голос затих, будто выдохся. Она замерла на месте, поняв, что тут уже не поспоришь.
В этот момент мимо двери столовой вновь с шумом пронёсся Борис. Майка на нём взмокла и прилипла к спине, пижамные штаны сползли почти до бедра и запутались в ботинках, отчего он припадал на одну ногу, будто вот-вот грохнется. Лицо у него было перекошено, волосы прилипли ко лбу, а голос надрывно, почти с истерикой, выкрикивал:
— Не виноват я!.. Не виноват!
За ним, не спеша, но уверенно, бежал жандарм. Опытный, видно сразу. Не кричал, не суетился. Просто знал: невиноватый, как правило, не удирает.
— Этот у нас из поместья, — сказал я, негромко, чтобы не отвлекать от происходящего. — Вероятнее всего, ложку украл. Но это не точно.
— Проверим, — спокойно кивнул жандарм. Словно это для него все это дело привычное.
Параскеву уводили под негромкое, но дружное рукоплескание. Люди хлопали не из мести и не для вида, а с тем облегчением, которое бывает, когда долгая тяжесть, наконец, уходит с плеч. Даже самые осторожные, что прежде только переглядывались и молчали, теперь поняли — всё, возврата к прошлому не будет.