— Мне ничего передавать не надо. Я хотел бы с Верой Романовной поговорить.
Ответа сразу не последовало, но на душе потеплело от того, что за глаза Никифор отзывался обо мне с уважением, пусть и в своей манере.
— Это вы? Сейчас позову, — хмыкнул он наконец, и я отчётливо услышал, как трубка стукнула о стол. Не сильно, а больше для порядку.
Повисла пауза и раздался тихий бубнеж. Я почти видел, как он идёт по коридору, бурчит себе под нос и, конечно, не торопится.
Спустя полминуты мне ответил секретарь.
— Да, Николай Арсентьевич, слушаю вас, — отозвалась запыхавшаяся Вера.
— Нужно назначить встречу с мастеровыми, — без лишних приветствий начал я, подходя к машине и открывая дверь. — Очень желательно — сегодня. Сумеете найти с ними контакты?
На том конце слегка зашуршала бумага, щёлкнула ручка и раздался спокойный голос моего секретаря:
— Поняла, мастер-князь. Я как раз нашла записную книжку с номерами. Многие записи сделаны чернильной ручкой. Начала выносить контакты в ежедневник. Правда, не уверена, что они все актуальны…
— Наверняка здесь номера не меняются годами, — заметил я, усаживаясь в кресло. — Это же не столица. Тут если кто и меняет номер, то лишь после скандального развода. Сомневаюсь, что здесь такие бывают.
— Вы правы, — с готовностью согласилась собеседница. — Я сейчас же займусь этим делом.
— Приступайте, — коротко бросил я и завершил вызов.
Я открыл дверцу машины, сел на переднее сиденье. Морозов держал в руках свежую газету, которую каким-то чудом успел где-то раздобыть за то короткое время, что я отсутствовал. Он оторвался от чтения, аккуратно свернул листы и бросил на меня внимательный взгляд и спросил:
— Как прошла встреча?
— Зубов… услышал намёк, — протянул я. — И надеюсь, что понял его правильно. Думаю, он постарается закрыть дело Параскевы как можно быстрее.
— Ну хоть что-то, — кивнул Морозов.
— Я сказал ему про найденного вчера перевёртыша, — произнёс я, глядя в лобовое стекло, где редкие пылинки в воздухе ловили солнечный свет. — Он пообещал позаботиться о парне, если тот вернётся в город.
Помолчал, потом добавил:
— Причём, как я понял, в любом виде. Даже если вернётся диким.
Морозов кивнул. И будто нехотя заговорил:
— Зубов… он мужик крепкий. Не гнётся от трудностей.
Воевода помолчал, прокашлялся, как человек, у которого в горле застряла не пыль, а воспоминание.
— Он давно перестал быть человеком. Я даже не помню, когда он им был. А живу я тут… долго живу, в общем.
Сказал буднично, но голос чуть охрип. Словно с этим «долго живу» ушёл куда-то в себя — туда, где счёт идёт не на годы, а на времена.
— Так вот, — продолжил он, — Зубов Иван на себя взял порядок среди перевёртышей. Они, знаете ли… самые сложные. Не потому что они злее других, а потому что слишком близко к людям. Каждый из них когда-то был человеком. С ними не выйдет поступать, как со зверями. Но и как с людьми — тоже нельзя.
Звучало так, будто уже не раз проговаривал это сам себе. В голосе слышалась и усталость, и горечь в равных долях.
— Некоторых надо воспитывать, — сказал воевода, не глядя на меня. — Других — наказывать. Кого-то дрессировать, как бы жёстко это ни звучало. И всё это Иван делает сам. Без помощи синодников, без кивка от князя. Потому что если сам не сделает, то будет хуже. Всем.
— Ясно, — произнес я негромко.
— Если Власов вернётся в человеческой форме, — продолжил Морозов тише, — ему придётся учиться соседствовать со зверем внутри. Не прятать, не забивать его на самом донышке души. А жить каждый день, каждую ночь. Возвращаться после очередной линьки домой и не позволять дикости вырываться с семейными ссорами, скандалами или давними обидами. Перевертыш должен воспитывать своего зверя постоянно…
Мужчина запнулся, нахмурился. Потом хрипло продолжил:
— А если вернётся диким…
Воевода замолчал, ненадолго, а затем выдохнул:
— Иван его убьёт И сделает это сам. Без команды, без шума и без разговоров. А после отнесёт тело к краю леса. И прикопает там, где деревья смогут вырасти на могиле зверя. Ему приходится делать это со своей стаей, с теми, кто кровью схож с его собственной кровью. Не потому, что он это выбрал. Или ему нравится роль судьи и палача. А потому, что никто другой этого не сделает и никому больше подобное нельзя поручить.
В груди что-то кольнуло.
Не страх, а тоска от мысли, что даже если Иволгин приведет к лесопилке перевертыша в теле человека, то спасение Власова будет еще очень долгим.
— Почему Митрич не любит Зубова? — спросил я.
— С чего вы это взяли? — тут же отозвался Морозов, с лёгкой подозрительностью.
— В той избе, при первой встрече, — спокойно пояснил я, — я видел, как старый леший поморщился, когда прозвучала фамилия начальника жандармерии, будто услышал что-то неприятное.
Морозов хмыкнул, глаза его сузились, но он не сразу ответил.
— Сдаётся мне, что старику не по вкусу как Зубов поступает с дикими перевёртышами.
Я нахмурился:
— У него ведь нет выбора.
Морозов не сразу согласился. Сначала вздохнул, слегка повёл плечами, как человек, на котором давно висит что-то тяжёлое.
— Митрич из старшего народа, — сказал он наконец. — Он не поясняет своих мотивов. Не потому что гордый, просто не считает нужным отчитываться.
Он пожал плечами, будто стряхнул разговор с себя. А потом, уже другим тоном, чуть бодрее, спросил:
— Куда теперь?
— Я хотел бы переговорить с мастеровыми, — сказал я после короткой паузы. Голос был спокойным, почти будничным, как будто речь шла о чем-то давно решённом. — Вера должна договориться о встрече.
Морозов тихо фыркнул, словно спорить не собирался, но и одобрять тоже не торопился.
— Если ведьма чего пообещает то непременно сделает, — пробормотал он себе под нос, так, чтобы не звучало как обвинение, но и как похвала тоже.
Он развернул газету, хрустнул страницами, нашёл нужную колонку и тут же погрузился в чтение.
Я же посмотрел в окно. Мысли текли медленно, цепляясь одна за другую, как листья по воде.
— Опять что-то придумали? — вдруг раздался голос сбоку.
Морозов не отрывался от газеты. Говорил почти лениво, как будто между строк, но я знал: он всё слышал с самого начала. И понимал, что раз я молчу, значит, мысленно уже строю планы.
— Думаю о рыбалке, — осторожно сказал я.
— Дело хорошее, — одобрил Морозов. Голос у него потеплел, будто мы перешли на близкую тему. — Могу договориться о хорошем месте, чтобы порыбачить на выходных. Место прикормленное, клевать будет так, что не соскучитесь. Одну за одной вытягивать станете. И дружина на воздухе разомнется. Может, палатки поставим, костерок… Никифор, опять-таки, доволен будет. Он уху уважает.
Я только покачал головой и пояснил:
— Я имел в виду промышленный лов рыбы.
Морозов отвлёкся от газеты, сложил страницу пополам, повернулся ко мне, прищурился:
— Вы имеете в виду рыбные артели? Так они уже были. Приказчик, наверное, до сих пор хромает. Сеть не так закинул — водяной им всё порвал.
— Нет, — возразил я спокойно. — Я говорю про выращивание рыбы. В специальных водоёмах. Мы организуем фермы во владение княжества. С минимальными затратами. Стабильный объём и будет нам новая статья доходов.
Морозов выдохнул, чуть склонил голову, словно прикидывая. Потом пожал плечами:
— Ну… идея здравая.
Диалог прервал звонок. Телефон завибрировал в кармане, негромко, но настойчиво.
Я мельком глянул на экран — неизвестный номер. Нажал на кнопку приёма.
— У аппарата.
— Мастеровые готовы встретиться через час, — сообщила Вера Романовна, с лёгкой ноткой удовлетворения в голосе. — На Промышленной стороне, в здании гильдии.
— Прекрасно, — ответил я. — Это ваш личный номер?
— Рабочий, — тут же поправила она. — Занесите его, пожалуйста, в телефонную книгу. Так будет удобнее.
— Хорошо. Спасибо за проделанную работу.
Я завершил вызов и убрал телефон в карман. На душе было спокойно — работа шла, всё укладывалось в понятную цепочку. Повернулся к Морозову:
— Если водяной даст немного мальков для развода, княжество сможет наладить рыбный промысел. Не в промышленных масштабах, конечно, но достаточно, чтобы накормить округу и, при желании, выходить на торг. Надо только всё правильно организовать.
Морозов кивнул, пробормотал себе под нос:
— Идея интересная…
Заметно было, что мысль его зацепила, пусть он и не спешил с полным одобрением.
Он положил руки на руль, прищурился.
— Куда едем?
— На Промышленную сторону, — ответил я. — В здание гильдии мастеровых. Встреча через час.
Воевода молча повернул ключ зажигания. Двигатель завёлся с тихим, знакомым звуком.
Машина мягко тронулась с места. Морозов повернул руль, когда дорога плавно ушла в тень деревьев. Свет за окнами стал прохладнее, и в салоне повеяло лёгкой сыростью.
Промышленная сторона встретила нас низкими, тяжёлыми домами с облупившейся штукатуркой и широкими, как распахнутые глаза, окнами мастерских. В воздухе пахло разогретым металлом и машинным маслом.
Машина свернула с центральной дороги и поехала по каменной мостовой. За поворотом начиналась Промышленная сторона. Здесь Северск был другим: угрюмым, тяжёлым, с пепельными крышами и трубами, торчащими в небо как копья. Воздух был густой, коптящий. Камни на мостовой покрыты тёмным налётом.
Рабочие сновали туда-сюда — кто с тележками, кто с мешками. Повозки с углём, паровые механизмы, грохот, скрежет. Здесь не пели птицы. Только слышались крики приказчиков и лязг железа.
Морозов остановил машину у высокого, угловатого потемневшего от времени здания гильдии, которое возвышалось над соседними строениями. На фасаде висел герб мастеровых: молот и шестерня, скрещённые над пылающим горном.
— Прибыли, мастер-князь, — произнес воевода.
Я кивнул: