– Попал ты, Степаныч! – произнес я вслух и невесело рассмеялся.
Заперев тяжелый засов, я пододвинула к двери деревянный стул. От того, кто вломится в дом, он меня, конечно, не спасет, но шуму наделает – значит, у меня будет время сбежать через другую дверь.
В душ перед сном я не пошла. Для этого пришлось бы выйти наружу, а за окном уже было слишком темно. Конечно, можно было включить фонарь на крыльце, которое выходило в сад (на том самом, где теперь была моя потайная дверь для побега). Но не темноты я боялась, а потому решила, что душ подождет до утра.
Ложась спать, я подумала, что все же люди очень глупы: мы боимся ночи, запираем двери, не рискуем выходить за порог, но кто сказал, что опасность обязательно придет во тьме? Что помешает ему явиться средь бела дня? Раньше он не выбирал время суток, чтобы преподать мне очередной урок. Взять хотя бы последний раз. Он начал бить меня, когда на улице только-только начало смеркаться. Почему бы ему не прийти за мной днем? Однако внутреннее чутье подсказывало, что если он найдет меня, то явится именно под покровом темноты. Потому что ночью я буду одна, буду спать, буду беззащитна.
Растяжки из алюминиевых банок, которые я собралась соорудить завтра, чтобы к ночи развесить их у калитки и у второго входа в дом, теперь мне казались глупостью. Они, конечно, предупредят меня о незваном госте, но разве спасут? Мне нужно что-то более действенное. Мне нужно что-то, что защитит меня. Мне нужно оружие.
Сегодня, когда Степан показывал мне свой дом, я увидела у него целый арсенал. Этот мужчина был вооружен до зубов. Мне тоже нужно что-то такое… ружье или пистолет. Ни тем, ни другим я пользоваться не умела. Господи, да я даже ножом не смогла воспользоваться, хоть и попыталась. Он не побоялся броситься на меня и выбить его у меня из рук. Поранился, но лишь слегка, потому что от страха у меня тряслись руки.
За свою попытку защититься я расплатилась сломанными пальцами. Денис хладнокровно сломал их один за другим на правой руке и пообещал, что отрежет их, если я еще хоть раз подумаю взять в руки оружие. А потом он так же хладнокровно передал меня на руки своему личному врачу, который к тому моменту успел привыкнуть к моим «случайным» падениям, переломам, к тому, что я была неуклюжа и постоянно натыкалась на различные предметы, постоянно падала, постоянно резалась во время приготовления обеда, постоянно сама себе сажала синяки.
«Сочувствующий» доктор перебинтовал мои сломанные пальцы, крепко зафиксировав их, и дал совет:
– Вам же будет лучше, если вы научитесь подчиняться и улавливать настроения Дениса Игоревича. Поверьте, тогда ваша жизнь станет совсем другой.
Но доктор ошибался. Денису не надо было, чтобы я подчинялась или предугадывала его желания. Если в первые годы совместной жизни ему еще нужен был повод, чтобы ударить меня, то потом любой мой шаг, взгляд, действие становились поводом.
После того раза, когда я, отчаявшись, выставила перед собой нож, которым только что нарезала овощи, выставила, чтобы не подпустить его к себе, чтобы дать отпор… с того раза я больше не рисковала противостоять ему. Я хорошо усваивала уроки. Пять сломанных пальцев, которые он методично переломил, выгибая в другую сторону, и угроза их отрубить охладили мой пыл. Если бы он пригрозил убить меня, я бы, не задумываясь, снова схватилась за нож, кухонный топорик, кочергу – за что угодно. Я не боялась смерти – наоборот, была бы рада умереть, чтобы избавиться от жизни с ним. Однако Денис ясно дал мне понять, что моя жизнь, как и моя смерть, зависит только от его воли. Ему неинтересно было забить меня до смерти – он получал удовольствие, продлевая мою агонию, наблюдая за моими мучениями, наслаждаясь моей болью.
– Однажды ты поймешь, что все это я делаю для твоего же блага, – часто говорил он.
Я знала: он верил в искренность своих слов. Денис не считал себя сумасшедшим, садистом или маньяком. Он был уверен, что в браке у мужчины есть неоспоримое право воспитывать жену, какими бы жестокими ни были методы этого воспитания.
Спустя четыре месяца после жизни с мужем я поняла, почему он такой и кто вбил в его голову все эти странные, граничащие с безумием идеи. К нам на выходные приехала его мать, поведение которой и стало для меня ответом на многие вопросы.
В течение всех трех дней, что она жила в нашем доме, Денис изменился и активно демонстрировал все самые положительные качества по отношению ко мне. Он улыбался, приобнимал, целовал меня, заботливо приносил свитер, если думал, что я замерзла, брался сам варить кофе, спрашивал мое мнение по тому или иному вопросу. Я видела, что он трепетно любил свою мать, а вся эта личина доброго и обходительного мужа была нужна, чтобы она ни в коем случае не заподозрила, что у нас с ним не все ладно. Мать Дениса была женщиной тихой и ласковой. В сыне она, кажется, души не чаяла, а он так мастерски играл, что я не верила своим глазам.
Накануне ее отъезда мы с матерью Дениса ненадолго остались вместе в гостиной, и она, нарушив тишину, сказала:
– Вам повезло с Денисом, Тая. Мой сын очень ранимый человек, несмотря на всю эту картинку в виде успешного и властного бизнесмена. Развод с Лерой его выбил из колеи, и я боялась, что он так больше и не женится.
Я опешила, раскрыв рот от удивления. Денис не говорил мне, что раньше уже вступал в брак. Однако его мать, кажется, не заметила изумленного выражения на моем лице, и продолжила мягким голосом:
– Да, вам очень повезло с Денисом. Вы знаете, его отец был совсем другим. Слишком… – она запнулась, подбирая нужное слово, – слишком несговорчивым, нетерпимым к слабостям других, в том числе к моим и сына… Наверное, плохо так говорить, но хорошо, что он умер рано…
Она посмотрела на меня таким затравленным взглядом, что я тут же все поняла: отец Дениса бил ее и, судя по всему, бил сына. Эта несчастная женщина думала, что сын не пошел в отца. Она считала своего ребенка любящим и нежным человеком и даже не подозревала, какой монстр скрывался под той маской, что он надевал в присутствии матери. Денис жил по стандартам и правилам, который с детства впитал с жестокостью отца.
Наш разговор был прерван возвращением Дениса. На следующий день его мать уехала, а мы с мужем отправились во Францию – наша первая заграничная поездка. В первые три года семейной жизни их было довольно много, и я им искренне радовалась, потому что в них Денис мог причинять мне только моральную боль, но не физическую.
С его матерью я встречалась еще два раза, и никогда мы не оставались наедине, чтобы я могла поговорить с ней о сыне. Да и что бы я ей сказала? Что он бьет меня? Воспитывает? Чем бы она мне помогла? Эта женщина была полна смирения, которое вросло в нее с кулаками мужа.
Свекровь скончалась скоропостижно от инфаркта. Смерть матери ввергла Дениса в пучину отчаяния, а меня – в океан боли.
Я мотнула головой, пытаясь отогнать от себя воспоминания. Денис далеко. Его здесь нет. Он не найдет меня. А если найдет, то я все равно придумаю способ сбежать. Не смогу убить его – убью себя. Я отчаянно хотела жить и безумно не хотела умирать, но смерти я больше не боялась.
Машина с дровами пришла около девяти часов утра. Степан появился чуть раньше. Вместе с Лесей, которая при виде меня завиляла хвостом и, подбежав, обнюхала мои руки.
– Осмотрись, девочка, – скомандовал Степан, и собака послушно побежала за дом.
Я непонимающе взглянула на мужчину.
– Через неделю приедут охотники, и я уведу их в тайгу дней на пять. Леся в этот раз останется дома. В последней вылазке она чуть повредила лапу, – объяснил он.
– Я не заметила, чтобы она хромала, – отозвалась я.
– Она и не хромает, но поберечь собаку надо. Присмотришь за ней?
– Я ничего не понимаю в собаках, – призналась я.
– И не надо. Я тебе расскажу, чем и сколько раз в день ее кормить. Все остальное она и сама умеет.
– Ты хочешь оставить ее здесь, – вдруг дошло до меня, – в моем доме.
– Да. Одна она с ума сойдет от тоски, зная, что Волк и Дикий со мной, а ее вроде как бросили. С тобой ей будет веселее, – улыбнулся Степан. – Ты Лесе сразу понравилась.
Я хотела было спросить, собаке со мной будет веселее или мне с ней, но как раз подъехала машина с дровами. Пока Степан разговаривал с водителем и рассчитывался с ним, я наблюдала за Лесей, которая, казалось, сунула нос за каждый куст в моем огороде и заглянула во все щели, принюхиваясь и всматриваясь. Собака выглядела вполне здоровой, и чем больше я наблюдала за ней, тем отчетливее склонялась к мнению, что Степан нарочно выдумал про поврежденную лапу. Он привел сюда Лесю, чтобы она охраняла меня. А что? Собака-то понадежнее будет развешенных банок.
Вернувшись в дом, я отправилась на кухню и принялась за нехитрый обед. Степан был мужчиной большим… Настоящий сибиряк, что ему тарелка борща? Такого надо кормить основательней. Поэтому сегодня, помимо первого, я решила приготовить и второе. Мне еще надо как-то с ним за дрова расплатиться. Как заикнуться про деньги, я и не знала… Ведь опять скажет, что не возьмет. И почему я не подошла к водителю и не вмешалась в разговор сразу?
За обедом разговор снова коснулся Леси.
– Я ее сегодня заберу, а завтра снова приведу. Пусть она тут попривыкнет, – сказал Степан. – А уж накануне отправки в тайгу приведу ее к тебе окончательно. Ну, или ты можешь те дни, что меня не будет, пожить в моем доме.
– Нет, – отказалась я. – Мне надо обжиться тут.
– Ну, ванную ты у меня могла бы принимать, – настаивал он. – Там и теплее, и удобнее.
Я помотала головой, а вслух сказала:
– Я подумаю, Степан, – я подняла на него глаза, – только не злись и не ругайся, но сколько я тебе за дрова должна?
Он вздохнул, нахмурился и кивнул собственным мыслям.
– Я вычту сумму из твоей зарплаты. Каждый месяц понемногу буду вычитать, устроит?