— Нет, не откажусь, — честно признался Родионов. — Эти деньги я отдаю в приют. Мне бы хотелось, чтобы вы мне не отказали в любезности и передали их в попечительский совет.
С минуту храпы удивленно переглядывались — уж не шутит ли Савелий?
Затяжное молчание нарушил хозяин:
— Чудной ты, Савелий! Взял бы денежки да жил бы, как хотел. Да уж ладно, что с тобой делать, передадим. Только объясни нам, непонятливым, что же на тебя такое нашло?
— Мне трудно вам объяснить, бродяги, — спокойно вымолвил Савелий, — но с некоторых пор деньги меня не интересуют.
Савелий надел шляпу, взял в руки трость и мгновенно превратился в молодого буржуа, завернувшего в разбойный катран ради остроты ощущений. И, судя по его чуть озабоченному лицу, можно было сделать смелое предположение, что праздный господин вполне остался доволен увиденным.
Глава 53
Парамон редко покидал дом. Для него Хитровка была едва ли не целым миром, где он находил приют и успокоение от многих разбойных дел и кроткого собеседника в лице Душечки. Если и случалась нужда покидать Хитров рынок, то он, как и следовало знатному вельможе, выходил в сопровождении двух десятков урок, которые стерегли своего главаря не менее бдительно, чем гвардейский караул его императорское величество.
В этот раз, вопреки ожиданию, Парамон пришел один. Хмыкнув в седые усы, он произнес просто, как будто со дня их последней встречи прошли не месяцы, а всего лишь несколько часов:
— Здравствуй, Савелий.
Родионов не удивился его появлению, точно как и тому, что старик сумел бесшумно открыть четыре замка и бестелесным ангелом миновать скрипучие половицы.
— Как нашел? — буркнул Савелий, едва поздоровавшись.
Старик неопределенно хмыкнул.
— Ах да, я все время забываю, что у тебя сыск работает не хуже, чем в полиции. Вот так живу, — неопределенно обвел рукой Савелий комнату, показывая обшарпанные стены. — А что ты думал, Парамон? Может, тебе это покажется странным, но почти все деньги я отдал на благотворительность.
— А ты изменился, Савелий, — неопределенно отозвался старик Парамон. Трудно было понять, что в его голосе было больше: сожаления об ушедшем времени или радости от состоявшейся встречи.
— Что поделаешь, Парамон. Стареем! Это только ты не изменяешься. Я вот водочку начинаю попивать, — Родионов оттянул нижнее веко и почти с восторгом добавил: — Видал, какие мешки!
— Видал, Савельюшка, — печально вздохнул старик. — Скажу честно, горько мне это видеть, — присел на стул старик. — Так ты и до настоящего хитрованца опустишься, вот только вместо кожаной обувки на ноги тряпки намотать останется, и будет в самый раз, — слегка улыбнулся Парамон.
— А разве я не настоящий хитрованец? — Савелий не думал подниматься и с интересом рассматривал потрескавшийся потолок. — Деньги у меня кончились, так что скоро меня из этой дыры попрут. Хозяин как-то заходил и хмуро поинтересовался, когда я плату вносить буду.
Старое лицо Парамона невольно тронула улыбка:
— Если бы он знал, у кого деньги спрашивает, то сурово бы не смотрел.
— Ему же невдомек, что год назад я бы мог купить его богадельню вместе с теми, кто в ней находится.
— Если хочешь, могу замолвить за тебя словечко. Авось не откажет старику.
По невозмутимому лицу Парамона невозможно было понять — говорил он серьезно или просто шутил.
— Ничего, — отмахнулся Савелий, — как-нибудь справлюсь. Выйду на большую дорогу с кистенем в руках, вот и заработаю себе копеечку.
— Молодец, чувство юмора не растерял, значит, еще есть надежда. Деньги, что ты в катране оставил, хозяин в тот же день передал в приют…
— Знаю. В газете прочитал, — вяло произнес Савелий, всем своим видом давая понять, что эта тема его не интересует.
— Пробовали разыскать того, кто пожертвовал, так и не нашли.
— И не найдут.
— А то объявился бы, Савелий Николаевич, — с надеждой протянул Парамон. — Может быть, государь бы тебя орденом каким-нибудь пожаловал за меценатство. Глядишь, в нашем деле бы это пригодилось.
— Если бы они знали, откуда я раздобыл эти деньги, то вряд ли у них хватило решимости наградить меня орденом. Так что оставим это.
— А газеты ты читаешь, Савелий?
— Как-то поостыл к этому занятию, — честно признался Родионов.
— Напрасно.
— И что же там пишут?
— Про Елизавету!
Губы Савелия криво дрогнули — воспоминания болезненно отразились на его усталом лице.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Она сейчас в полиции.
Савелий не спеша поднялся, набросил на плечи рубашку.
— Что случилось?
— Ты зря втянул ее в свое дело, Савелий. — В голосе старика послышался легкий укор. — В департаменте, как ты знаешь, имеется наш человек, так вот он рассказал, что с ней было проведено несколько очных ставок. Ее опознали. Она от всего открещивается, но для полиции весьма странным кажется то обстоятельство, что ограблению подверглись именно те банки, в которых она работала.
— Нужны деньги?
Старик отрицательно покачал головой:
— Ты, Савельюшка, хочешь меня обидеть? Если бы нужны были деньги, то я не стал бы тебя тревожить по такому пустяку.
По напряженному лицу Парамона было видно, что старик чего-то недоговаривает.
— Они ищут тебя, Савелий. Химик, у которого ты взял нитроглицерин, во всем признался и указал на тебя.
— Ах вот оно что, — скрипнул зубами Савелий. — Где он сейчас?
— Я тоже хотел бы знать это. Но полиция его хорошо запрятала и, видимо, держит до суда.
— Но сейчас против меня у них нет никаких улик, ну… разве что наговор этого профессора химии. Я, конечно, замечал за своей спиной топтунов, но никак не думал, что это может быть так серьезно. Что мне делать, старик, сдаваться?
Парамон неопределенно пожал плечами:
— Дело твое, Савельюшка, тебе решать. А только я вот что скажу: Лизу надо выручать.
— Что же ты предлагаешь? Вооружить три десятка храпов и с ними брать Бутырку? Нет, это не выход, нужно придумать что-то понадежнее. — Савелий поднялся и нервно заходил по комнате. — Против нее собрано достаточно доказательств?
— Да, скоро будет суд. Но мне известно, что ее должны перевести в исправительную тюрьму близ Сокольников.
Савелий усмехнулся. Цель тюрьмы заключалась в том, чтобы научить узников какому-нибудь ремеслу. Глупцы, они считают, что умение грабить банки — это вовсе не профессия.
— Тут есть еще одна закавыка, — безрадостно протянул старик.
— Да говори ты, не тяни! — рассерженно произнес Савелий и, осознав свою ошибку, добавил: — Прости, не хотел.
— Ладно, чего уж там, — махнул рукой мудрый старик, — понимаю. Слушай, в исправительной тюрьме ее должны поместить в камеру, где дверь будет из титановой стали.
— Понятно, — протянул Савелий. — Значит, они бросили мне вызов и ждут, что я сам приду в тюрьму. И в какой именно камере она будет находиться?
— В этой тюрьме есть наш человек, он сказал, что ее поместят недалеко от ворот. Ее дверь будет напоминать дверцу сейфа, ни единой щелочки на поверхности. Ни взорвать, ни просверлить будет невозможно. Что скажешь, Савелий? — В голосе старика прозвучала слабая надежда.
— Они ждут, что я попаду в эту мышеловку. Но что я могу им ответить, ведь ты сам знаешь, что у меня нет лома против титановой стали. Единственное, что я могу сделать, — сдаться в руки полиции.
Глава 54
— Послушайте, это какое-то недоразумение, — яростно сопротивлялся Филимон. — Весь вагон знает, что у меня был билет. Я его потерял!
Филимон цеплялся за двери, ручки, но двое плечистых полицейских с унылыми физиономиями беззастенчиво выкручивали ему руки и невозмутимо волокли по проходу.
— Господа, заступитесь! Неужели вы не видите произвол властей! У меня был билет. Истинным Богом клянусь, был! — орал Филимон. — Мне надо срочно в Петербург!
Проводник — тридцатилетний мужчина с висячими пшеничными усами и черными широкими бровями, отчего его внешность выглядела почти героической, — расторопно возражал:
— Господа, тяните его к двери! Я уже предупредил машиниста, он будет ждать до тех пор, пока вы его не вышвырнете на перрон.
Проводник напоминал запорожского казака, вернувшегося с турецких берегов. Полицейские уже начинали терять терпение и звонкими затрещинами подгоняли безбилетника к выходу.
— Это форменное самоуправство! Я буду жаловаться министру!
Из купе выглядывали любопытные лица. Подслеповатый старик, нацепив монокль на левый глаз, высоким старческим фальцетом выкрикивал:
— Преступника арестовать!
— Никак ли убийцу схватили? — откликнулась ему девица в огромной белой шляпе.
— Господа, — басовито вскрикнул плотный господин в пенсне. — Это революционер!
Поднатужившись, полицейские отодрали пальцы Филимона от дверной ручки, и он, потеряв равновесие, вывалился на перрон.
Паровоз пыхнул паром, и поезд тронулся, медленно набирая скорость.
— Я заплачу за билет! — истошно вопил Филимон. — В багаже у меня осталось тридцать тысяч рублей!
— Забирай свои сокровища! — Тряхнув усами, проводник размахнулся и с силой швырнул суму вдогонку безбилетнику.
Филимон поднял сумку, невесело отряхнул перепачканные брюки ладонью и, продолжая бормотать проклятия, помахал кулаком в сторону удаляющегося поезда. Его позор видела только огромная рыжая дворняга — она подошла к сумке, осторожно втянула в себя воздух и, потеряв к его содержимому всякий интерес, заторопилась в свою сторону.
— Вы у меня еще пожалеете!
Порыв ветра опрокинул суму и потащил ее вдоль железнодорожного полотна. Филимон встрепенулся, резко распахнул суму, достал с самого дна шапку и крепко натянул ее на самые уши. А потом закинул пустую суму далеко в сторону.
Станция представляла из себя небольшой домишко, размерами не больше собачьей конуры. Из печной трубы весело валил белесый дым, что свидетельствовало о его обитаемости.
Поежившись от пронизывающего холода, Филимон заторопился к домику. На его стук долго не открывали, а потом из глубины послышалось какое-то безрадостное бормотание, очень напоминающее рык разбуженной собаки. Следом угрожающе брякнула щеколда, и Филимон увидел мужчину лет пятидесяти — судя по форменной тужурке, стрелочника. Вид его был изрядно помят, как будто по его физиономии проковылял медведь. Некоторое время он бессмысленно разглядывал гостя, видно, принимая его за очередное пьяное видение, а потом, решив, что это все-таки действительность, неопределенно буркнул: