— Слушаю, Савинский.
— Это Вероника Брауде, здравствуйте.
— Доброй ночи, — произнес Николай Иванович, не сводя взгляда с Лизаветы. — Чем обязан в столь поздний час?
— Я звоню по поводу человека, выдающего себя за инспектора Наркомата финансов Крутова, — раздалось в трубке. — Вы арестовали его?
— Вам сообщил об этом комиссар Бочков? — невольно поморщился Савинский.
— Да, он телефонировал мне о том, что вы ему сказали об этом субъекте. Вы и правда думаете, что этот вор, — в трубке на некоторое время повисло молчание: очевидно, Брауде просматривала какие-то свои записи, — Савелий Николаевич Родионов, помышляет покуситься на золотой запас республики?
— Да, я так думаю, — твердо ответил Савинский.
— Так вы арестовали его?
— Нет, — не сразу ответил Николай Иванович. — Он исчез.
— И что вами предпринято, чтобы найти его?
— Товарищ Бочков удвоил охрану банка и…
— Вы меня не поняли, — не дала договорить Савинскому Брауде. — Вами , как руководителем судебно-уголовной милиции, что предпринято для поимки этого контрреволюционера?
— Контрреволюционера? — удивился Николай Иванович. — Он вор! Крупный, удачливый, но вор.
— Человек, даже мысленно посягнувший на достояние Советской Республики, есть настоящий контрреволюционер, — менторским тоном произнесла Брауде. — К тому же, насколько мне известно, он выдает себя за ответственного работника Наркомата финансов. А это уже есть диверсия против Советской власти. Учтите, дело этого Родионова Мартин Янович взял под личный контроль.
— Я вас понял, — медленно произнес Савинский. — Моими людьми перекрыты все пристани, вокзал, дорожные тракты. Приметы преступника сообщены агентам, которые день и ночь рыскают по городу, разыскивая его. Ему никуда не деться из города.
— Кто-нибудь уже арестован из его шайки? Ведь вы, Николай Иванович, не думаете, что Государственный банк России можно, выражаясь воровским жаргоном, подломить в одиночку? Конечно же, у него должны быть в этом деле сообщники.
— Ваша проницательность выше всяких похвал.
— Так мне, знаете ли, по должности положено быть проницательной, — усмехнулась в трубку Брауде. — Однако вы не ответили на мой вопрос…
Савинский снова посмотрел на Лизу. Что ж, у каждого в этой жизни своя планида. В том числе и у этой хорошенькой женщины. Правда, ей уже не позавидуешь… Вот так!
— Арестована сообщница и супруга Родионова, — не сразу сказал Николай Иванович. — На данный момент я провожу дознание.
— Она в чем-нибудь призналась?
— Нет, она отрицает свое знакомство с Родионовым, — ответил Савинский. — Говорит, что приехала в Казань, чтобы полюбоваться достопримечательностями города.
— Да она просто издевается над вами, — сказала Брауде. — Ничего, я скоро пришлю к вам своего человека забрать ее к нам, — заявила она совершенно безапелляционно. — У нас, вы можете в этом не сомневаться, она во всем признается.
Голос в трубке пропал. Николай Иванович положил ее на рычажок и выразительно посмотрел на Лизавету.
— Дело вашего мужа уже находится под личным контролем председателя Губчека товарища Лациса.
Выражение лица Лизы ничуть не изменилось.
— Вы понимаете, что это значит?
Лизавета пожала плечами и промолчала.
— Вашим делом заинтересовалась ЧК! И лично Мартин Янович Лацис. Он человек серьезный и очень жесткий. И следователи у него такие же. Советую, не запираться и рассказать им все, что вам известно. Иначе у вас могут быть большие неприятности.
Достучаться до арестованной не получилось.
— Но я ничего не знаю, — широко раскрыла свои изумрудного цвета глаза Лизавета. — То же самое я буду говорить и им.
— М-да-а, — участливо посмотрел на Лизу Савинский. — Ну что ж, я, по крайней мере, сделал все, что мог.
Он помолчал, уселся за свой стол и стал перебирать какие-то бумаги. Затем поднял голову и, глядя мимо Лизаветы, произнес:
— Сейчас за вами придут, Елизавета Петровна, — в голосе Савинского послышалось сочувствие, — и отведут в ЧК на Гоголевскую улицу. Прошу вас, сударыня, будьте благоразумны. И да поможет вам бог.
В городе о ней наслышаны были все — от мала до велика, но никто не знал, откуда она взялась, никто не ведал и ее подлинного имени. Поговаривали, что прежде девятнадцатилетняя девица была работницей фабрики «Поляр», а после революции примкнула к большевикам и стала ходить в красном платье и бордовой косынке. Кто достаточно четко представлял ее происхождение, так это руководство Губернского ЧК, а рядовые сотрудники только строили предположения. Но милицейские чины, рядовые сотрудники и даже городские обыватели, будто бы сговорившись, называли ее одинаково: «Красная Комиссарша».
Когда в начале лета 1918 года поползли по городу слухи, что на Казань идут восставшие от Сибири и до Волги чехословацкие части и примкнувшая к ним повстанческая Народная армия полковника Каппеля, большевистский режим в городе ужесточился. У всех «бывших» повально шли обыски — искали оружие. Полные грузовики арестованных каждую ночь уезжали за город и возвращались под утро пустыми, а подвалы дома Набокова были до того набиты людьми, что им только и оставалось, что стоять. В эти дни Красную Комиссаршу многие видели в городе в разных местах почти одновременно. Казалось бы, только что она была в сопровождении двух солдат на Касаткиной, и вот ее уже заприметили на Пушкинской, и на Лядской, и на Вознесенской.
Она была незаменима и вездесуща. Посему именно она и получила распоряжение Вероники Брауде принять у начальника милиции арестованную контрреволюционерку Родионову и привести к следователям Губчека в дом Набокова на Гоголевской.
— Только сначала зайдите на Грузинскую улицу, — сказала ей Вероника Ароновна. — Поступил сигнал, что в доме Пыхачева хранится оружие.
На Грузинской Красная Комиссарша без стука вошла в один из дворянских особняков.
— Что вам нужно? — спросила у нее уже улегшаяся было спать прислуга.
— Мне нужен твой хозяин — гражданин Пыхачев. Он дома? — жестко спросила Красная Комиссарша и, не дожидаясь ответа, вошла в прихожую.
На говор и топот ног спустился со второго этажа сам хозяин.
— Сударыня, что вам угодно?
— Где стоят пулеметы и спрятано оружие? — безапелляционно спросила Красная Комиссарша у Пыхачева.
— Какие пулеметы? Какое оружие? Это такая шутка? — засмеялся было тот в ответ. — Свой револьвер я сдал, как только вышел ваш приказ о сдаче оружия…
Он что-то хотел еще добавить, наверное, пошутить, но осекся, встретившись со взглядом Комиссарши в красном платье с двумя револьверами по бокам.
Перед ним стояло существо без каких-либо признаков женственности. Угловатое скуластое лицо в редких рябинах могло принадлежать как мужчине, так и женщине, собственно, как и бесцветные и какие-то оголенные, с маленькими зрачками глаза, светившиеся безграничной ненавистью. Ненавистью к нему, ко всем таким, как он, к чистому паркетному полу, к лепнине под потолками, к почерневшим старинным портретам, видневшимся через открытые двери залы; к тому, что в доме не пахнет прелыми портянками, махоркой и мокрыми шинелями, что за окном дома ухоженный яблоневый сад с уютной беседкой, что мужчина, стоящий перед ней, никогда, даже в мыслях, не называл женщину непотребными словами, кои она еще в детстве наслышалась предостаточно.
По спине мужчины пробежали холодные противные мурашки, но он быстро овладел собой, выпрямился и уже спокойно смотрел в глаза Красной Комиссарше. И она, распаляясь в своей ненависти и почти захлебываясь ею, увидела в его взгляде, что он догадался о ее ненависти к добру и красоте, к Божественному началу в человеке, что ее цель — уничтожить это Божественное начало, унизить его и растоптать. Еще она увидела, что с ним и ему подобными этого у нее не получится; что этот Пыхачев ее не боится и, более того, презирает как женщину, у которой никогда не будет ни большого счастья, ни настоящей любви, — ну, разве что пьяный в стельку матрос, руководствуясь доктриной «нет плохих баб — есть мало водки», зажмет ее где-нибудь в темноте возле мусорных баков или в вонючем сортире и сделает с ней то, что не принесет ей ни сласти, ни сколь-нибудь прочувствованной радости.
Обоих из задумчивости вывел возглас солдата:
— Во, нашел!
Красная Комиссарша обернулась на возглас и увидела в руках красногвардейца старую коллекционную саблю.
— Прямо на стене висела!
Она снова обернулась и посмотрела на мужчину, ожидая оправданий. Но он молчал. Только в глазах прыгали искорки презрительной насмешки.
— Возьмите его, — бросила она солдатам и, не оглядываясь, пошла к выходу.
Во дворе она подождала, когда красноармейцы выведут арестованного, подошла к нему и почти в упор выстрелила в живот. Когда он упал, она добила его, как учили ее старшие товарищи из дома Набокова, выстрелом в голову.
К Савинскому она пришла, когда часы показывали полночь без нескольких минут.
— Я к вам за контрреволюционеркой, — без всяческих предисловий заявила она.
— Идемте, — коротко произнес Николай Иванович.
Они прошли в арестантскую, где кроме Елизаветы находились еще две молодые женщины. На деревянной нестроганой кушетке, подложив под голову ладошки и по-детски поджав к животу ноги, лежала, повернувшись к стене, Лиза.
— Встать! — гаркнула Красная Комиссарша, заставив невольно вздрогнуть стоявшего рядом Савинского.
Женщины, поправляя платья, мгновенно повиновались, Елизавета лишь нехотя повернула голову.
— Я кому сказала, встать! — прожигая Лизу глазами, крикнула уже с истерическими нотками в голосе Красная Комиссарша.
— Это вы мне? — удивленно произнесла Елизавета.
— Тебе!
О, с каким бы наслаждением она шлепнула эту красивенькую дамочку, медленно и столь грациозно поднявшуюся с кушетки и спокойно смотрящую ей прямо в глаза. Ее рука даже инстинктивно потянулась к револьверу.
Но нет, нельзя. Она должна привести ее к Брауде. Ничего, когда эту красотку приговорят к высше