Когда из вагонов выгружались в подводы последние ящики, со стороны вокзала послышались ружейные выстрелы. Мамай с несостоявшимся профессором-химиком вопросительно и тревожно переглянулись.
— Не пужайтесь, — заметив это, сказал один из возчиков. — То учения идут.
— Учения? — переспросил адъюнкт недоверчиво и снова переглянулся с Мамаем.
— Точно, не сумлевайтесь. Мне это сам военком Межлаук сказывал.
— Ну-ну, — недоверчиво протянул адъюнкт.
Закидали золото пустыми мешками, холстиной, забросали сеном и тронулись по Старомосковскому тракту. Проехали дамбу, мост через Казанку, но при въезде в Ягодную слободу уперлись в перекрытую рогатками улицу. За рогатками цеховые и работные Алафузовской фабрики под присмотром плюгавенького тощего человека с козлиной бородкой, в кожаных галифе, френче и пенсне — явно комиссара из военных — строили баррикаду из ящиков и бревен.
— Куда прешь! — гаркнул один из цеховых, верно, старший или какой-нибудь социалист-демократ левого толка. — Давай поворачивай!
— Куды ж поворачивать? — прокричал в ответ возница, первый упершийся в рогатки.
— Назад поворачивай, дубина!
— А пошто назад-то? Нам вперед надоть.
— Ты что, русского языка не понимаешь?! — заорал что есть мочи цеховой и снял с плеча винтовку. — Так я тебе щас вмиг объясню, что «надоть», а что «не надоть».
— Сыворащиваем опратны, — произнес Мамай, сидевший на второй подводе.
А химик-адъюнкт, повернувшись к вознице, что говорил об учениях, зло посмотрел на него и смачно сплюнул.
Повернули назад. Проехали мост через Казанку, дамбу и вновь оказались у начала Старомосковского тракта.
— Ну, и куда теперь? — спросил адъюнкт.
— Паехали на Кизищескую дампу, — после почти минутного раздумья произнес Мамай. — Праетем Козьей слапатой, Кизищеской слапатой и сывернем патом наливэ. Щерез верысту выйтем на Нижекаротскую даругу.
Поезд из восьми подвод двинулся нижней дорогой к крепости, от которой начиналась Кизическая дамба. Когда крепостные стены остались уже по правую руку, навстречу попались идущие вразброд солдаты.
— Поворачивайте назад оглобли, мужики, — хмуро сказал им бородатый красноармеец с перебинтованной выше локтя рукой. — Каппелевцы уже в Козьей слободе, а чехи взяли Суконку и вокзал. — Их патрули через полчаса будут у крепости.
Все, двигаться было некуда.
На Нижегородский тракт, который бы вывел их так или иначе на тракт Московский, дорога была отрезана. Со взятием Суконки, а стало быть, и Арского поля, были отрезаны Арский юл и Сибирское шоссе.
— Куды ж теперя податься-то? — спросил недоуменно передний возница.
— Сказывают, Оренбургский тракт покуда чист, туда и ехайте, — ответил бородатый и, буркнув еще что-то, понуро побрел дальше.
— Что будем делать? — спросил Мамая Яким.
— Паетем на Оренпурыкский тракыт, — отрезал Мамай, крутя лысой башкой в разные стороны. — Польше-та и некута.
Повернули в сторону Оренбургского тракта, начинающегося в районе Архангельского кладбища. Покуда ехали до сего погоста, обогнали толпы беженцев с котомками, покидающими город. Вот вам и учения, вот тебе и Красная Армия, что «сильна как никогда» и теснящая врага «по всем фронтам».
За Архангельским кладбищем дорога пошла вдоль берега озера Средний Кабан. Близ поворота на сельцо Борисково попался им конный красноармейский разъезд. Яким с Серегой напряглись было, да и Мамай сунул руку в карман полосатого деревенского «спинжака», где лежал старый пристрелянный наган, однако красноармейцы лишь покосились в сторону подвод, и не более: люди, покидающие город и спасающиеся от «учредиловцев» и белых чехословаков, были «своими».
Озеро Верхний, или Дальний, Кабан было много больше Среднего и почти таким же, как озеро Нижний, или Ближний, Кабан. Дорога опять пошла берегом, и все ехали молча, глядя на водную гладь, подернутую легкой рябью. Теперь тракт впереди и позади поезда из восьми подвод был пустынным, словно стоял не самый разгар дня, а вечер или раннее утро. Мамай хмурился, привставал на подводе и смотрел вперед на тракт, прикладывая ладонь козырьком к глазам.
— Вот щерт попери, вот шайтан! — бурчал он про себя и все более смурнел.
Наконец, подозвав к себе обоих боевиков, Мамай велел сесть им на одну подводу и ехать вперед в качестве разведчиков. Тишина и безлюдье на тракте его крепко тревожили.
Яков и Сергей, сев на подводу к одному из возчиков, велели ему двигаться быстрее. Возчик стеганул соловую кобылку, и та пошла резвее. Скоро они оторвались от остальных и через несколько минут скрылись за поворотом.
Поезд теперь уже из семи подвод проехал мимо горбатого моста через озеро, когда послышались выстрелы. А потом Мамай и остальные увидели, что навстречу им мчится их подвода, но уже без Якима и Сергея.
— Шыто сы репятами? — заорал Мамай, глядя в выпученные глаза возчика. — Гыде они?
— Они остались… там, — махнув рукой в сторону, откуда только что примчался, ответил возчик.
— А что случилось-то? — спросил возчика химик-адъюнкт.
— Белые, — повернул голову в его сторону возчик. — Вышли из перелеска, остановили, стали расспрашивать, кто да откуда… Мы сказались беженцами… Они велели показать, что везем… Один из ваших сказал: «Барахло всякое»… Они: «Все равно кажи»… — бросал одну за другой отрывистые фразы возчик. — Ну, ваш этот, черненький…
— Яким, — подсказал возчику адъюнкт.
— …Да, Яким говорит: «Смотрите». Те раскидали сено, тряпье, увидели ящики… «Что это?» — спрашивают. «Посуда», — ответствует черненький.
— Яким, — поправил возчика адъюнкт.
— Ну да, Яким. Говорит, стало быть: «Посуда это». Они ему: «Открывай, дескать, ящики». Яким: «Зачем?» А они на него винтовки наставили, затворами передернули. «Открывай, мол, красноперый, ящики, не то щас стрельнем в тебя».
Тут второй ваш стрелил и положил двоих, а Яким третьего. Еще один, что с ними был, в перелесок утек, а потом оттуда человек двадцать показалось, стрелять начали. Ваши залегли, тоже стали стрелять, а меня отослали обратно…
Возчик шумно сглотнул и в упор посмотрел на Мамая:
— Вам велели передать, что с грузом вам не уйти, надо прятать. А они, дескать, покуда белых задержат…
Винтовочные выстрелы впереди стали гуще, и среди них все реже и реже различались револьверные.
Мамай огляделся. Куда прятать-то? Тракт спереди и сзади. Слева от него редкий перелесок, потом голый холм с редкими кустиками. Слева озеро…
Его взгляд упал на мост, что они проехали, а еще через несколько мгновений он произнес:
— Сыворащиваем. Давай на мосыт.
— Ты что, Мамай?! — вскрикнул адъюнкт, догадавшийся, что тот хочет сделать. — Как мы потом…
— На мосыт! — зарычал Мамай и, схватив вожжи у своего возчика, стал разворачивать подводу.
Он первым въехал на мост и велел распрягать лошадь. Револьверные выстрелы впереди становились все реже и реже.
— Быстырее! — заорал он, а потом подлез под подводу и попытался ее перевернуть.
Не получилось.
К нему подбежали адъюнкт с электрическим специалистом и еще двое мужиков. Вместе они перевернули подводу, и ее содержимое полетело в озеро. Скоро на его поверхности плавали лишь пустые рогожные мешки да солома.
— У меня три патрона осталось, — сказал Сергей, подползая к Якиму.
— У меня, — Яким покрутил барабан револьвера, — два. Что делать будем?
— Как думаешь, Мамай с остальными далеко ушел?
Пуля, чвыркнув, вонзилась в ствол березы, за которым прятался Яким.
— А черт его знает.
— Я думаю, вряд ли. Так что делать-то будем?
— Давай еще малость их подержим, а потом деру дадим. Может, догоним Мамая с ребятами.
— Эй, большевички, сдавайтесь, — крикнули им откуда-то из кустов.
— Ты смотри, большевичками нас величают, паскуды, — зло произнес Сергей и, привстав, выстрелил в кусты. В ответ ответил залп не менее чем из десяти винтовок. Сергей охнул и повалился прямо на Якима.
— Серый, что с тобой? Куда тебя? — повернул его на спину Яким и встретился с затуманенным взором своего товарища. Он попытался было что-то сказать, но вместо слов изо рта выплеснулся ручеек крови. Тело его выгнулось, затем обмякло, а в расширенных зрачках застыли небо и кроны берез.
— Суки, — выругался Яким, принимая из холодеющей ладони Сергея револьвер. — Ну, с-суки…
Задним ходом он отполз от березы и устроился за небольшим можжевеловым кустом. По тому месту, где остался лежать Серега, стреляли уже более чем из дюжины винтовок, а затем показалась цепь солдат. Яким прицелился в переднего и нажал на спусковой крючок. Револьвер плюнул огнем и дымом, и солдат упал. Яким выстрелил еще раз и бросил второй револьвер в кусты.
— Ладно, — прошептал он и отполз от куста. Почти тотчас в место, где лежал Яким, попало несколько пуль.
Сзади хрустнула сухая ветка. Яким быстро оглянулся и увидел черный зрачок винтовочного дула. Он смотрел прямо ему в грудь. А потом его ударило там, где находилось сердце, и свет померк.
— Давай, быратыцы, давай, — подбодрял Мамай, первым подставляя спину под подводы.
Одну за другой, подводы опрокидывали на бок, а их содержимое, с таким трудом добытое, ломая хилые ограждения моста, валилось в глубину озера, оставляя после себя далеко расходящиеся круги.
С последней подводы Мамай стащил мешок с золотыми монетами, достал из голенища сапога финку и полоснул острием по холстине. Золотой ручеек николаевских червонцев-империалов щедро полился из тугого мешка, завораживая взоры.
— Сынащала патвотэ, — сказал Мамай и опять подставил спину под подводу. Опрокинули ее в мгновение ока и уставились на него.
— Теперь перите золотэ, — разрешил Мамай.
Возчики принялись прятать добычу. Полные карманы наполнил империалами электрический специалист; под завязку набил свою сумку химик-адъюнкт, подумав, положил оставшиеся две шашки с сонным порошком в карманы пиджака. Мамай, наклонившись, взял обеими ладонями две горсти золота и небрежно рассовал по карманам. Потом прислушался: выстрелов впереди уже не было слышно.