Смерть не шла.
Пытка прекратилась.
Едва живая от ран, Мара дышала с присвистом, ощущая, как Ворон скользит по её телу вниз, от шеи к груди, как перья втягиваются в кожу, превращая крылья в костистые руки, как смертоносный клюв исчезает бесследно, уступая место жадным губам, приникающим к её соскам.
Давясь от возбуждения, Ворон тянул её молоко и кровь.
Раскинув руки, Мара лежала на скомканном половике в разгромленной стариковской квартире и бормотала сквозь слёзы и боль:
– Все… одинаковые… Всем вам нужно одно… Унизить женщину… Испить её досуха, истерзать… Лишить самого дорогого, обобрать до нитки… ох, нет моих сил… измучили меня… ох…
Он поднял окровавленное лицо. Тонкие губы кривились в усмешке, но глаза оставались холодными.
– Пришла чего?
– Сам… знаешь…
Ворон сел на корточки, свесив исцарапанные руки между худых коленей. Мара с запоздалым злорадством различила на голени рваную рану.
– Она принадлежит Лесу. Не тебе.
– Лес погибает. Знаешь, поди.
Мара подобрала голые ноги, села, опираясь спиной на стену. По животу текла сукровица, груди горели, горело изуродованное лицо, и всё со стороны правого глаза было погружено во тьму.
– Знаю, – отозвался Ворон. – Что тебе до него?
Мара ощерила зубы.
– Его шкуру твои провожатые едят, сука ты гнилая! Смерть за ним идёт! За тобой идёт, падальщик!
– Не дойдёт. Я сам теперь Смерть. Не зря ведь к людям сбежали. Будет новый Лес – из бетона и железа. И птицы будут железными. Уже небо бороздят, смердят погано, воздух отравленный стал, и земля отравленная, и вода. Да, вода – самое главное. Люди воду травят, а я буду людей.
– Ты Глота подговорил? – догадка ударила под дых.
Ворон хмыкнул, покачнулся на пятках, не сводя немигающий взгляд с искалеченной женщины.
– Прошли, Маша, те времена, когда ты на земле властвовала. Теперь другое царство настаёт, а те, кто за старые законы держатся, не проживут долго. Одну девчонку я потерял, а другую не отдам.
– Где она? – простонала Мара, дотронулась-таки до лица, пальцы ощутили влагу и слизь, в голове шумело, будто в ней сновали муравьи. – Сон-травой опоил? Увёл в Гнездо? Да как ты сладишь с девчонкой! Ты, мужик! Тебе ли нашу женскую душу понять? Я ей нужна! Я одна!
– Тебе зачем? – Ворон по-птичьи склонил голову. – В Лес её отведёшь? Силу передашь от крови звериной и птичьей? Передавай. Только по-своему не выучишь. Говорю тебе, прошло звериное царство, настанет новое. Здесь, у Белого моря, на рогах Сохатого, совью новое Гнездо, набью его человеческими косточками, сладким мясом, жизнью двоедушников. Падальщик, говоришь? Пускай, той падали хватит, чтобы мир перевернулся. Только внучку найду.
– Ты ведь забрал её, тварь! Куда дел?! Потерял кровиночку?!
Мара привстала, но тут же, охнув, опустилась обратно. Злость и обида жгли: по следу шла, не оборачиваясь, молоком делилась, уверенная в собственной силе, и так глупо попалась под клюв.
– Вмешался кто-то ещё, – ответил Ворон. – Вели её снегири в гнездо, а по пути потеряли, ни запаха не оставили, ни следа. Ты чуешь, Маша?
– Не чую, – призналась Мара. – Только сердцем чувствую. Материнское сердце всегда подскажет…
– Материнское, – задумчиво повторил Ворон и разом поднялся. – Спасибо за науку, Маша. И не серчай за глаз. В следующий раз посговорчивее будешь, а лучше вовсе мне на пути не попадайся.
Он принялся одеваться, изредка морщась от боли. Мара следила за ним, больше не делая попыток подняться. Душили рыдания, в груди разрасталась пустота – это был первый раз, когда Медведица проиграла битву.
Глава 22Погоня
В кухонном шкафчике Оксана нашла нераспечатанную упаковку хлебцев и сгрызла сразу три штуки, запив кипячёной водой из чайника. Не спалось. Рассвет занимался нехотя, высветляя свинцовое небо: летом здесь никогда не заходит солнце, а теперь, чем ближе к зиме, тем дольше длится тьма. Наверное, здесь можно увидеть даже полярное сияние, но всё же Оксана надеялась, что успеет вернуться домой гораздо раньше, чем зима полноценно вступит в свои права.
Снег окончательно растаял, перемешал осенние краски, превратив ковёр из листьев в однородную бурую массу.
Оксана представила, как по этому ковру бредёт Альбина в окружении сонма снегирей. Её пальчики, наверное, совсем окоченели, она проголодалась и плачет, зовет маму, а мама сидит в чужой квартире, в тепле и относительной безопасности и ничем не может помочь дочке. Значит, она плохая мать и совершенно однозначно предательница, и если завтра Альбину найдут в овраге, присыпанную палой листвой, то виновата будет только она, только одна Оксана.
Тишину квартиры расколола трель звонка.
Вздрогнув от неожиданности, Оксана поджала ноги и сидела, парализованная беспричинным страхом. У Германа были ключи, а если он их потерял, то предупредил бы по телефону, не так ли? Тогда, может, соседи?
Сглотнув разбухший в горле комок, Оксана на цыпочках прокралась к двери.
– Мама… – шепнули из коридора.
Внутренности скрутило узлом.
Всхлипнув, Оксана бросилась к замку, взмокшие ладони скользили по металлу. Надрывное дребезжание звонка действовало на нервы, словно Альбина от нетерпения, от жгучего желания воссоединиться, наконец, с матерью, неотрывно прижимала палец к кнопке, висящей где-то высоко над головой, которую едва разглядела сама Оксана и которой, видно, нечасто пользовались.
Она медленно убрала руку с замка.
– Альбина, это правда ты? – спросила тихонько, не зная, слышат ли её с той стороны двери.
– Это я, мамочка, – тем же свистящим шёпотом ответили из коридора. – Мне холодно. Я хочу к тебе.
– Откуда ты узнала, где я?
Оксана отошла от двери. Сердце колотилось ужасающе быстро, глаза жгло подступающими слезами.
Альбина знала, где живет дедушка. Но знала ли, куда переехала мать в эту холодную осеннюю ночь, полную странных и страшных событий? И как дотянулась до кнопки звонка? Привстала на цыпочки? Подтащила к двери камни или кирпичи?
Стараясь не дышать, Оксана приоткрыла круглый зрачок дверного глазка. Снаружи царила тьма: кто-то выключил свет или выкрутил лампочку в коридоре. Едва заметными очертаниями на фоне тускло освещённого лестничного пролета темнели перила. Альбина давила на звонок и шумно дышала под дверью, оставаясь для Оксаны невидимкой.
– Ты помнишь, что рисовала перед приездом сюда?
Спросила – и прислушалась. Звонки разом прекратились.
За дверью натужно дышали, издавая булькающие звуки, будто в горле у того, кто прикидывался Альбиной, клокотала болотная жижа. Сквозь щели просачивалась гнилостная вонь.
Мягко и очень медленно, не сводя глаз с двери, Оксана принялась отступать назад, пока не упёрлась спиной в ручку ванной. Пальцы нашарили холодный металл, повернули.
Дверь содрогнулась от мощного удара снаружи – такой силой не могла обладать маленькая «солнечная» девочка. Визгливый, искажённый нечеловеческими модуляциями голос вопил из коридора:
– Птиц! Птиц! Девчонка рисовала птиц!
Оксана влетела в ванную, прижав дверь спиной и плача от ужаса. Взгляд блуждал по полкам – только зубные щётки, ёршик для чистки унитаза, пластиковые упаковки из-под шампуня и геля для душа. Ничего такого, что могло бы защитить Оксану от неведомого монстра, беснующегося за дверью квартиры.
Смрад болотных испарений стал явственнее. В канализации булькнуло, а из чёрного сливного отверстия ванны вспучился мутный пузырь. Прижав ладонь ко рту, Оксана с ужасом глядела, как вслед за ним ползли зелёные нити, оплетая акриловую поверхность, точно паутиной. Раздался мокрый хлопок, и Оксана завопила в голос, когда на борт ванны легла костистая ладонь.
– Не… бойся, – булькнуло существо, выбираясь из сливного отверстия. Голый хребет, состоящий из переплетения позвонков, рёбер и блестящего мяса с желтоватыми вкраплениями жира, изогнулся и выпрямился. С влажных волос ручьём потекла вода.
– Я пришла предупредить, – выбравшаяся из ванны девушка прошлёпала босыми ногами по полу, оставляя за собой вонючие мутные лужи, приблизила к Оксаниному лицу своё – зеленоватое, осунувшееся лицо мертвячки. – Ты помогла, поэтому и я помогаю. Слышишь?
За дверью набирал силу и ширился трубный вой, словно кто-то дул в полую жестяную трубу.
– Кто это был? – слабо спросила Оксана.
– Глина, перья да птичьи кости, – глаза навки по-кошачьи блеснули. – Это не твоя дочь, а просто морок. Не открывай. Дождись солнца, потом беги. Тебя ищут. И дочь твою ищут. Найдут – пожалеешь.
– Кто ищет? – шёпотом произнесла Оксана, хотя сама знала ответ.
– Чёрная Мать, – выдохнула навка. – Пожирательница душ, Великая Медведица.
Взмахом руки навка вычертила в воздухе водяную полосу, и та стала расползаться, точно прорубь во льду, и в той проруби, в водяном матовом окне увидела Оксана свою мать – сквозь бурелом, чернику и топи пробиралась она. На искривлённых губах пузырилась пена, в глазах плясали алые огни, а лицо было осунувшимся, ещё больше постаревшим, чем раньше. Замедлив шаг, женщина раздула крупные ноздри, принюхиваясь, между губами выскользнул широкий влажный язык. Вскрикнув, Оксана закрылась ладонями, и водяное зеркало лопнуло, обдав её брызгами.
– Беги! – повторила навка.
– Альбина… – простонала Оксана, оседая на пол.
– Её ведут к Белому морю, холодным берегам, на которых танцуют шаманы и духи, где прошёл Сохатый и запечатал в камне свои следы. Ты пока не видишь. Но я помогу.
Навка выхаркнула на свою бледную ладонь ил и болотную слизь. Приблизившись к полуобморочной женщине, она склонилась, коснувшись её лица влажными волосами.
– Позже прозреешь, – она вымазала слизью Оксанины веки и лоб и, с разбегу прыгнув в ванну, разлетелась на брызги.
Постанывая, Оксана вывалилась в коридор. Лицо жгло, перед глазами плавали огненные круги. Найдя в себе силы, чтобы подняться, она, пошатываясь, натянула джинсы и свитер, обтёрла лоб бумажными салфетками – на салфетке остались чёрные разводы.