– Этого не может быть, – слабо проговорила Оксана.
– Не может, – отозвался Герман. – Но происходит. Мы имеем дело или с одним серийным убийцей, или с целой сектой. Ты слышала что-то о белоглазой чуди?
Оксана мотнула встрёпанными волосами.
– Это мифический народ, по преданиям ушедший под землю. Никита говорил про неких людей с белыми глазами, которые ждут его под землёй. Его друг рассказывал о человеке с бельмом. И тебя, Оксана, тоже увёл в Лес какой-то человек с глазами, как у куклы.
Она задохнулась, прижимая ладони к щекам. От ужаса скрутило внутренности, и всё происходящее казалось безумием, каким-то страшным и нелепым совпадением, в которое она отказывалась поверить.
– Я не помню… Я была совсем маленькой. Папа говорил, у меня всегда была богатая фантазия, и…
– И всё-таки это происходит прямо сейчас. Пропажи детей с перерывом в каждые десять лет, люди со светлыми глазами, молодость Ани Малеевой, рябина, снегири, Альбинина куртка в доме Малеевых, нападение твоего отца и отравленная вода в Медвежьегорске… Уверен, это всё связано. Только я пока не уловлю как.
– Почему так происходит? – прошептала Оксана. – Я из последних сил старалась оставаться хорошей матерью. Сносила все мамины истерики, все пьянки Артура, спускала все средства на врачей, чтобы у Альбины было хорошее детство. Ведь синдром Дауна не приговор! Ты знаешь, эти дети могут быть талантливыми, они могут жить полноценной жизнью, если заниматься с ними, направлять их таланты в нужное русло? Альбина хорошо рисовала. Она могла бы стать художником или модным дизайнером. Она так чудесно рисовала платья! Могла стать ветеринаром. Животных она любила всегда, жалела котят и бездомных собак. Однажды она принесла больного стрижа… – Оксана сглотнула, круговыми движениями потирая виски. – Мама никогда бы не разрешила держать в доме животных, а у меня не было времени, чтобы ухаживать за ними… А теперь Альбины нет, и никто, кроме тебя, не верит мне. Почему, почему?!
Она, наконец, заплакала. Герман протянул руку, но Оксана отступила в коридор.
– Я больше не могу ждать! Мы должны выяснить прямо сейчас!
– Мы ничего не сможем сделать без судебного постановления!
– Тогда я всё сделаю сама! – Оксана схватила куртку.
Герман настиг её, развернул за плечо.
– И наделаешь глупостей!
– Лучше наделать глупостей, но спасти Альбину! Пусти же, ну!
Она толкнула его в грудь. Зарычав, Герман навалился на неё всем весом, и какое-то время она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, а только отворачивала голову от его взмокшего лица, тяжелого дыхания, касания разгорячённых губ. Потом Оксана заплакала навзрыд, не слушая, что шепчет ей на ухо Герман, как обжигает её щёку своим дыханием, и сама не поняла, почему и как давно целует его в ответ.
– Обещай мне! – прерывисто просила она.
– Я обещаю, – хрипло отвечал он. – Дай мне два дня…
Сбрасывая одежду в каком-то болезненном исступлении, они яростно целовались, кусая друг друга до крови, но будто не замечали этого. Их близость походила на борьбу, и, когда Герман грубо вторгся в неё, Оксана мучительно застонала и обвила ногами его бёдра, задавая бешеный ритм, от которого толкалась в висках кровь, а сердце выпрыгивало из горла. Оргазм походил на взрыв. Заскулив, Оксана вонзила ногти глубоко в его кожу, едва чувствуя, как Герман излился ей на живот. Надсадно дыша, он откатился и остался лежать на спине, глядя в потолок остекленевшим взглядом и, кажется, повторяя:
– Прости…
Оксана поднялась, пошатываясь. Голову всё ещё сжимал обруч мигрени, внутри было пусто и горячо, точно в пустыне.
– Ничего, – прошептала она. – Я ведь сама…
Всхлипнув, она переступила скомканную одежду, а потом долго стояла под душем, смывая пот с разгоряченного, испещрённого синяками и кровоподтеками тела, не чувствуя ни боли, ни облегчения.
Ночь накрыла её могильной плитой, и Оксана провалилась в беспамятство, в котором не было снов, а были только белые вспышки, похожие на сполохи полярного сияния. Кажется, Герман бесшумно подошёл к ней и скользнул под одеяло, прижимаясь горячим, будто печка, боком, и хрипло, по-звериному дыша в затылок.
«Почему у тебя такие большие зубы?
Чтобы съесть тебя, дитя моё…»
Она проснулась с пульсирующей головной болью, когда часы показывали половину третьего ночи. Германа не было ни в кровати, ни в комнате. Оксана опустила босые ноги на пол, почувствовав прохладу ламината, и, оглядев себя, сморщилась. Тело ныло. На плечах и животе распускались соцветия синяков. Она не знала, что на неё нашло и почему это случилось именно сейчас, и, устыдившись собственного поступка и своей неприглядной наготы, медленно натянула джинсы и кофту.
– Герман? – негромко позвала она в пустоту.
Никто не откликнулся.
За стеной в давящей тишине негромко раздавались сырые чавкающие звуки.
– Ты в ванной? – спросила Оксана. – Ты тоже меня извини. Наверное, мы сильно поспешили, и я не знаю, что происходит со мной, это похоже на какой-то морок…
Она остановилась в дверях, привыкая к темноте.
Герман сидел на корточках посреди кухни. Он был обнажен, и Оксана видела, как под бледной кожей двигались лопатки, как напрягались ноги, от пяток до колен перепачканные землей, к бедрам налипли иголки и листья. Он что-то ел – прямо с пола, подбирая скрюченными пальцами влажные куски, давился, глотал, икал сыто и снова жрал. По кухне медленно распространялась вонь сырого, чуть лежалого мяса.
В памяти вспышкой – давний сон про отца, где была мертвая лисица и человек с белыми кукольными глазами.
Ужас спеленал тело.
Оксана застонала, отступая – осторожно, стараясь не выдать себя. Пальцы нашарили на обувнице пластиковый корпус смартфона, на экране вспыхнули оповещения последних вызовов: Астахова Вероника.
Опустив телефон в карман пуховика, Оксана дрожащими пальцами наспех зашнуровала кроссовки. Также спиной, не сводя глаз с тёмного силуэта посреди кухни, вывалилась из квартиры и только потом, мягко прикрыв за собой дверь, позволила скатиться по ступенькам вниз, в прохладу и тьму предутреннего города.
Ей казалось, что улицы наполнены чужим тяжёлым дыханием, что зверь несётся по следу, проламывая хрусткий ледок и взрывая когтями ковёр из грязи и палых листьев. Она пробежала мимо скверика с обелиском, по мосту, мимо школы и церкви, и остановилась только тогда, когда едва не поскользнулась на мокрых камнях. Впереди бурлила и катила желтоватую пену река Выг. Только тогда Оксана позволила себе опуститься на корточки и расплакаться.
Жизнь – циничная сука. Только подумаешь, что впереди ждут новые возможности и семейное счастье, как дочь пропадает без вести. Только находишь понимающего и доброго мужчину – он оказывается зверем. Нет никакой надежды и облегчения, оттого на душе гадко и зябко.
Оксана высморкалась, утёрла распухший нос и воспалённые, заплаканные глаза.
Сквозь мутную пелену едва виднелся противоположный берег и мёртвые валуны посреди реки. На них стоял кто-то ещё. Кто-то, окружённый вертикальными камнями и почувствовавший Оксанин взгляд, а потому обернувшийся через плечо и помахавшей ей. Ветер разметал тонкие льняные волосы, надул парусом капюшон худи.
– Альбина? – Оксанин голос прозвучал едва различимым в бурлении реки.
Она поднялась, изо всех сил вглядываясь в ночь. Руки дрожали, дрожала нижняя губа.
– Альбина! – крикнула уже увереннее.
Девочка улыбнулась – эту улыбку ни с чем не спутать! – и снова помахала рукой. Камни, окружавшие её, задвигались. Из-под чёрного плаща, влажно поблескивающего под тусклым светом фонаря с противоположного берега, вынырнула крохотная рука и взяла Альбину за ладонь. Ростом незнакомец был с саму Альбину. Второй обернулся, вперив в Оксану недобрый взгляд булавочных белых глаз.
От накатившего ужаса у Оксаны заныли зубы.
– Стой там! – прокричала она. – Ради бога, стой спокойно и держись подальше от тех людей! Слышишь?! Я сейчас же иду к тебе!
На трясущихся ногах она начала пробираться через кипящую реку. Люди в чёрных капюшонах внимательно следили за каждым ёе шагом.
Глава 26Мать дающая, мать забирающая
Когда соседка открыла дверь, её глаза сделались оловянными и пустыми, губы разошлись, обнажая бурые старушечьи зубы. Она хотела закричать, но издала горлом только булькающий звук, и Мара беспрепятственно толкнула старуху в грудь, проникая вслед за нею в квартиру.
– Если вам помощь нужна, голубушка, я сразу… – успела прошамкать старуха.
– Нужна, – подтвердила Мара. – И поможешь мне ты.
Медвежьи клыки сжали сухую шею. Хрустнули, перемалываясь, позвонки. Старуха мелко засучила ногами, отдавая медведице кровь и жизнь. Глаза бешено завращались, потом остекленели.
Старое мясо было жестким, и Мара давилась, глотая жилы и жир, лакала шершавым языком отвратительную стариковскую кровь, жевала сухожилия, ломала хрящи, напитывая чужой силой своё искалеченное тело. Да проку со старухи? Годы её – закатные, ни сладости в них, ни мощи. Того и хватило, чтобы мелкие раны залатать.
Остатки Мара сгребла в мясной ком и бросила в ванну, испещрённую пятнами ржавчины, оттёрла туалетной бумагой лицо, грудь и руки. Порывшись в аптечке, достала пластырь и долго прилаживала его к зияющей на месте глаза дыре. Поверх нацепила старухины очки с затенёнными стеклами, напялила безразмерную кофту и юбку, а волосы привычно собрала в пучок.
Душила злоба, под ложечкой грызла неуёмная тоска. Проклиная бывшего муженька, Мара рыскала по шкафам и комодам. Ноги не держали. Подтягиваясь на руках, она рычала, вытряхивая ящики с бесполезным хламом, тонометром, старыми фотографиями, бельём. Шипела забившаяся в угол кошка. Поймав её за хвост, Мара поднесла извивающееся животное к широко распахнутой пасти и заглотила её целиком. Сыто рыгнув, выплюнула крохотный шерстяной комок, затем продолжила поиски.
На верхней полке нашла схрон – шестьдесят тысяч гробовых, всё в мелких купюрах. Скатав в рулон, перетянула резинкой для волос, спрятала в карман и только потом позволила себе отдышаться.