Добыча не уйдёт далеко – след оказался совсем свежим, у Белого будет достаточно времени, прежде чем луна побелеет и плоским галечным камнем уйдёт под воду. Охотничья ночь – самая долгая в году.
Он бежал, легко пружиня на влажном грунте. Нить запаха висела в воздухе и будто кровила в лунном свете. У молодой медведицы много силы, но совсем нет понимания, как ей управлять. Белый знал это слишком хорошо, когда-то и он был юным, мало что понимающим щенком. Чтобы заматереть – нужна чужая кровь.
Он закружился на месте, ловя носом воздушные потоки.
Молодая медведица была не одна, параллельно тянуло псиной, но псы никогда не были проблемой для оборотня. Волновало другое – по земле стлался другой медвежий запах, и этот зверь был куда старше и куда сильнее молодой медведицы.
С матёрым зверем сталкиваться не хотелось.
Белый нервно подёргивал хвостом, метался в подлеске, то уходя с запахового следа, то возвращаясь на него. Под лапами становилось вязко и мокро, из земли вырастали болотные кочки, шерсть путалась в осоке. След уводил в болота, и Белый примитивным сознанием зверя размышлял, стоит ли продолжать преследование или лучше отступить и затаиться в ожидании, пока добыча не вернется сама. Кровавая луна сверху ободряюще ухмылялась, благословляя на продолжение охоты. Задрав морду, он завыл – вой взметнулся над Лесом, пугая стаи птиц.
Налетевший ветерок принёс запах крови – другой, не медвежьей. Ноздри затрепетали, раскладывая запах на оттенки. Молодая особь, может, детёныш, прошла тут только что.
Детёныш – легкая добыча.
Белый никогда не нападал на детей, что-то удерживало его даже тогда, когда от голода сводило живот и внутренний зверь ревел, требуя пищи. Детёныши глупы. Они беспечны и одиноки в сумрачном, насквозь пронизанном лунным светом Лесу. Их души трепетали, подобно мотылькам, и были чисты и невесомы. Когда-то сам Белый был одним из них: одинокий щенок против всех чудовищ Леса.
Этот детёныш, этот цветок сейчас входил в пору своего цветения. Пригнув голову, Белый потрусил по влажной траве, надеясь вернуться на след медведицы позже.
Детёныш не ушёл далеко.
Светлая, будто мерцающая среди кровавых сосен фигурка беспечно раздвигала папоротники и шла вперёд, к ей одной ведомой цели. Белому показалось, что она бредёт достаточно долго, но, когда девочка повернула лицо, на нём не отразилось ни усталости, ни страха.
– Волчок! – радостно проговорила она. – Ты тоже заблудился, да? Иди, поглажу.
Она протянула ладошку, испачканную землёй. К рукаву кофты прилипла хвоя.
Белый припал на лапы.
Мысли кружились листопадом.
Он мог бы поймать её прямо сейчас, перекусить худое горло и рвать от груди до пупка, подбираясь к остро пахнущему кровью естеству взрослеющей самки. Мог бы не делать ничего, вернуться на след и нагнать медведицу быстрее, чем та покинет пределы Леса.
Белый стоял, тяжело дыша и не сводя с девочки горящего взгляда.
– Здорово, когда разные глаза! – сказала девочка, растягивая губы в том глупом оскале, который люди называют улыбкой. – Жёлтым ты можешь видеть меня, потому что никто больше не видит! А синим зато видел мою маму. Она очень скучает, да?
Не дождавшись ответа, задумчиво сунула палец в рот, куснула и скривила губы.
– Я потерялась, – голосок задрожал. – Не найду дорогу назад. Птички улетели, а бычок ушёл умирать. Я думаю, что умру тоже. Это немного страшно и, наверное, больно. Хотя человек с белыми глазами обещал, что больно не будет. Он тоже видит всех сразу. И птичек, и большую медведицу, и маму, и даже тебя. Он обещает, что после смерти мы все встретимся там, – грязный палец девочки ткнулся вниз, под ноги. – А я так устала. Хочется пить.
Присев, она зачерпнула из лужи. Вода потекла по подбородку, распространяя запах болота.
– Нужно идти, но не хочется. Я бы погладила тебя, но меня ждут. Пока, волчок! Берегись зелёного дядьки!
Махнув на прощанье, повернулась и побежала в чащу. Её шаги были такими легкими, что вовсе не оставляли следов.
Белый в два прыжка пересёк расстояние до зарослей папоротника, пригнулся, обнюхивая место, где стояла девочка – болотная вода быстро собиралась внутри медвежьего следа, в который уместились бы обе лапы Белого.
Фыркнув, он потёр нос, мотнул головой вправо, влево – девочки не было. Пропал и след.
Белый взвыл, досадуя, что упустил легкую добычу. Шерсть на хребте поднялась дыбом, и что-то закололо под ребра, как бывало всегда в предчувствии опасности.
Рядом заворочалась кочка, за ней – ещё одна. Отпрыгнув, Белый оскалился, пятясь от образующихся в грунте лакун. Из лакуны показалась перепончатая лапа.
– Пе-ре-вертень! – квакнул густой раскатистый бас. – Чего забыл?!
Над болотом вспучился зелёный купол, вода побежала ручьем, свивая тину во влажные космы.
Белый оголил клыки. Тот, поднявшийся из трясины, не был зверем. Но не был и человеком. Три глаза завращались независимо друг от друга: правый уставился в чащу, левый – к небу, а третий, во лбу, вперился в Белого.
– Не твои земли, – гулко, как в пустую бочку, ударил голос. – Не твоя охота. Пшёл прочь!
Перепончатые лапы ударили по воде. Белый пригнулся, шкурой ощущая брызги. Чудовище раздражало его, не давая пройти.
Белый спружинил от кочки – она ухнула в трясину, отчего прыжок получился смазанным, и клыки вскользь прошлись по перепонкам. Зато чёрные когти болотника взрезали в губу волка, и Белый, упав на брюхо, прикрыл морду лапой.
– Прочь, говорю! – взревело чудище. – Пожалеешь!
Разинутая пасть вытошнила тучу мошкары. Гнус взвился над Белым, набился в мех, вонзая под шкуру жалящие хоботки. Покатившись по грязи, Белый отбивался лапами и хвостом, кусал себя за бока, выгрызая крохотных насекомых – те нагло лезли в уши и глаза, и Белый на какое-то время почти ослеп. Его вёл только запах. Запах – и пульсация живого, исполинского тела. Брюхо – уязвимое место у каждой твари, будь то зверь или болотник.
Хвостом Белому удалось отбить удар гигантской лягушачьей лапы. Вздёрнув губы, он зарычал и бросился вперёд, вслепую. Лоб обрызгало гнилой водицей, зубы ткнулись в податливое и мягкое, под клыками лопнула тонкая кожица.
Воздух разорвал смертный вой.
Лопнув, брюхо истекло мутной жижей, головастиками, мелкими рыбёшками. Белый раздавил одну зубами, не ощущая вкуса. Вода прочистила зрение, и волк заплясал подле чудища, кусая то за прохудившийся бок, то за толстый, молотящий по кочкам рыбий хвост.
Не его добыча.
Не его территория.
И больше не его охота.
Прокусив тугую перепонку, Белый отпрянул, выжидая и стряхивая залепившую глаза тину. Чудище билось в судорогах, изливаясь чёрным торфом и стоялой водой. Горло набухало, внутри что-то беспрестанно толкалось, вспучивалось, лопалось гнойными волдырями. Отвращения не было, как не было и страха – в конце концов, и люди, и чудовища внутри выглядят одинаково. Потроха да кости.
Подловив момент, Белый прыгнул снова и впился клыками в разбухший глаз во лбу. Желейный шар брызнул соком. Чудище булькнуло, уходя в трясину – скрылось надорванное брюхо, перепончатые лапы, изъеденная пиявками грудь. Он уходил, но Белый не собирался так просто отпускать добычу.
Нацелив клыки, он подбирался к горлу.
И пропустил момент, когда хвост чудовища ударил его в живот.
Взвизгнув, Белый покатился по трясине. Рванулся – тщетно. Лапы увязли, точно неведомая сила удерживала его внизу. Ещё рывок – провалился по грудь.
Животный страх, смывший последние признаки разума, заставил Белого биться всё яростнее, но тем сильней держало его болото.
– Сдохнешь тут, – тяжело выдохнуло чудовище. – Пожру твоё мясо, насыщусь душою, тогда и залатается брюхо. Агх…
Умолкло, распластавшись по грязи. Рыбий хвост слабо подёргивался, уцелевшие глаза покрылись тёмной поволокой. Хлюпнув, болото разинуло гнилую пасть, и Белый вывалился из плена, как из кокона, и пополз по земле, подволакивая склеенные лапы и всё ещё нацеливаясь на дрожащее жабье горло.
Выстрел грохнул так, что заложило уши.
Белый знал этот звук. Помнил, как жалят шкуру крохотные пчелы, вылетающие из железной палки, которую держал теперь человек в высоких сапогах.
– Замри и не двигайся!
И Белый замер, потому что узнал голос – властный, не терпящий возражений. Понимание заворочалось в возбуждённом охотой зверином сознании, но голод ещё вёл вперёд, и где-то в чаще скрывалась девочка, напившаяся из медвежьего следа, и где-то брела законная добыча – молодая медведица в сопровождении пса.
Он пропустил момент, когда приблизился человек. Наклонившись над чудищем, поддел железной палкой жабью голову.
– Неудачная охота, Глот?
Чудище булькнуло, выхаркав комковатую слизь. Уцелевшие глаза моргнули под створчатыми веками, из нутра грянуло:
– Не я… пришёл. Ко мне… пришли…
– Не пришли бы, если б не напали на след. Кто был у тебя?
– Мать…
Слово послало вдоль позвоночника Белого мерзкую дрожь, в ушах отстукивало – мать, мать, Великая Мать!
Скрывалась в нём древняя, настоянная на крови тьма, и тяжёлая медвежья поступь, и стылый ужас, и разрывающая боль. Застонав, Белый сел на четвереньки, сквозь туман видя, как оголяются его бока, как осыпается шерсть и втягиваются когти.
– Чего хотела? – спросил человек.
– Найти… потомство… да только опоздала. Ворон уже вьёт гнездо… у Белого моря, на чёрных камнях, на рогах Сохатого… а где он летит… там вода превращается в гниль да отраву…
– Ты воду отравил?
– По вороньему наущению…
Человек наступил сапогом на вспучившееся горло. Чудище булькнуло, завращало лягушачьими глазами.
– Очистишь воду – оставлю в живых. Нет – придут за тобой не только перевертни. Высушим болота, по кочкам разнесём.
– И без того… уже… Без болот Лесу не жить…
– Не жить, – согласился человек, и Белый увидел его голубым глазом – мужчину в свитере с высоким горлом и накинутым поверх пальто, и видел желтым – бесформенный, пульсирующий сгусток энергии. Увидел и узнал. И, опершись на кочку,