Переписка Артёма и Димы Малеева не шла из головы. Таинственному Сен-Жермену следовало писать в приёмную, Белый хорошо это помнил. Но как он получал эти письма, если действительно отбыл в деревню? Имел доступ к логину и паролю?
Почти не веря в успех, Белый протолкался мимо массивных шкафов с кипами документации. Пахло кофе, женскими духами, пылью, косметикой. Девушки щебетали, провожая альбиноса любопытными, с долей настороженности взглядами.
Он не нравился женщинам. Обычно Белый вызывал в них безотчётный страх, знал почему и не обманывался на этот счёт. Люди боятся тех, кто отличается от них даже внешне, что уж говорить о внутреннем звере, который до сих пор настойчиво требовал пищи? Луна шла на убыль, но отголоски изменения нет-нет да напоминали о себе то подкожным зудом, то тянущей болью в мышцах.
– Я могу проверить вашу почту? – осведомился он у Оли.
Та растерянно пожала плечами. Видно, не получила однозначного указания от руководства, но всё-таки не посмела перечить криминалисту, поэтому молча вошла в аккаунт и повернула монитор.
Обычная деловая переписка, приказы, списки, ответы на запросы абитуриентов. Подозрительных писем не было ни во входящих, ни в корзине, ни в папке спама, и Белый, хотя и ожидал этого, всё же разочарованно вздохнул.
Выстроенная прежде картина снова рассыпалась на кусочки, уверенность дала трещину, и Белый потёр переносицу, пытаясь выправить мысли и абстрагироваться от густой мешанины запахов.
Забурлил и щелкнул, выключаясь, чайник, выводя Белого из задумчивости.
– Что-то ещё? – услужливо осведомилась Оля.
– Ничего, – ответил Белый. – Спасибо.
За соседним столом девушка плеснула в кружку кипятка. Чайный аромат поплыл по кабинету, вызвав в животе Белого голодное урчание.
– Может, вам тоже налить чаю? У нас есть шоколадные печенья. Девочки, где у нас чистые кружки?
– Не стоит! – Белый поднял ладони. – Ещё раз простите.
Он повернулся, когда уловил травяной аромат. Глаза сузились, выхватывая заварочный чайник. Под крышкой густел травяной сбор, в сухих соцветиях плеснули искры.
– Вы всегда это пьёте? – спросил Белый. – Кто вам это принес?
– Кто-то из экспедиции, – пролепетала Оля. – А что такое? Вам не нравится иван-чай?
– Это не он, – голос охрип, и Белый аккуратно закрыл чайник крышкой. – Вылейте. И выбросите сбор, если он ещё остался.
Он вышел, ловя спиной недоумённые взгляды и пряча копии документов во внутренний карман мантии. Наверное, его долго будут обсуждать здесь, называть сумасшедшим, в лучшем случае просто странным типом. Но Белый узнал соцветия и стебли в карельском травяном сборе. Девочки из приёмной пили чай с сон-травой. Скоро их обуяет сон. Или, если доза была слишком маленькой, они забудут о визите Белого, студенте Пантюшине, рабочей почте, с которой этот самый Пантюшин рассылал письма потенциальным жертвам и регистрировался в социальных сетях.
Обратная дорога показалась в два раза короче, словно Белый сократил её через Лес. Весело чирикали воробьи, последние оставшиеся листики на ветвях выворачивали ажурную изнанку.
Белый понимал, что выводы делать рано. Что студент, встретившийся ему в Сандармохе несколько дней назад, вполне мог оказаться непричастным к преступлениям и всё это только совпадение.
Сворачивая за угол, он ощутил короткий электрический укол в шею. Зажав штрихкод ладонью, Белый сцепил зубы и толкнул дверь подъезда – открыта.
Обычный, ничем не примечательный дом. Второй этаж. Дверь, обитая чёрным дерматином. Дверной звонок висел на отслоившихся от стены проводах-усиках и, конечно же, не работал. Никто не ждал гостей и уехал, надежно закрыв квартиру. У кого Пантюшин снимал её? Живёт ли хозяин в том же доме и как скоро возможно его найти в этом немаленьком городе?
Времени нет: где-то по Лесу бредёт маленькая Альбина, где-то плачет Лиза Лахтина. Лазаревич прощупывает след, оставленный Белым. И далеко, на берегу Онеги или Белого моря, вьёт гнездо Великий Ворон.
Собравшись, Белый с силой пнул дверь, потом ещё раз. Со второго удара она поддалась, и в соседних квартирах послышалась возня – испуганные люди высматривали в глазок, но не решались выйти на площадку. Белый решил никого не опрашивать: всё, что ему нужно будет узнать, он узнает прямо тут, в квартире.
Прикрыв за собой дверь, Белый бесшумно прошёлся по комнатам.
Вода перекрыта, газ отключен, из розетки выдернуты все электроприборы – квартирант отличался щепетильностью, но не чистоплотностью. В квартире царил настоящий бардак: вещи валялись там и тут, на спинке дивана, кровати, у порога ванной комнаты. Настежь были распахнуты кухонные шкафчики, линолеум сохранил подсохшие следы мужских ботинок. Возможно, Пантюшин собирался в спешке и съехал не так давно – земля в цветочных горшках оказалась относительно влажной.
Ещё здесь странно пахло.
Так может пахнуть на кладбище после дождя – землей, увядшими цветами, отсыревшим деревом, хвоей, гниющей обивкой, травой.
Из-под ботинка что-то выкатилось, ударилось о плинтус и замерло, чернея сморщенным боком. Сушёная ягода рябины.
Белый огляделся.
Тёмные глотки распахнутых шкафов хранили небольшие запасы круп и разномастных банок. Из одной ощутимо несло сон-травой. Белый приоткрыл крышку, чтобы удостовериться точно, поёел носом, и голова сразу же закружилась, отяжелела. Он завинтил крышку и, открутив вентиль, умылся холодной водой.
Слабость отступила. Хорошо.
Он потянулся за телефоном: следовало позвонить если не Лазаревичу, то Астаховой или Михаилу, сообщить о подозреваемом, вот только сон-траву, как улику, люди рассматривать не станут. Разве что рябина… Но девочек кормили свежими ягодами, а вовсе не сушеными. Может, что-то ещё?
Белый кружил по комнате, заглядывая под кровать, за диван, в шкафы, во все углы. Не было ни документов, ни телефона, ни компьютера – больше не повезет так, как повезло в квартире Малеевых, и, если Пантюшин действительно причастен к убийствам, он не оставит на всеобщее обозрение тайную переписку.
Штрихкод уже нещадно щипал. Белый растирал шею пальцами, морщась от мешанины запахов, в которой самыми отвратительными были запах сон-травы и крови.
Крови?
Он остановился, склонив голову набок.
Медный аромат вился, подобно тончайшей нити, через комнату к шкафу, терялся в его глубине. Привстав на цыпочки, Белый шарил по верхним полкам, но натыкался только на скрученное в валик постельное бельё да вафельные полотенца. От полотенец тянуло кровью. Белый смахнул одну из стопок, и под ноги плюхнулась использованная гигиеническая прокладка.
Прикрыв рот ладонью, перевертень отпихнул её ногой и только тогда заметил торчащий из-под полотенец черный треугольник. Потянув, вытащил блокнот.
Его пожелтевшие страницы, усыпанные бурыми пятнами, шелестели под пальцами, словно блокноту было уже много, очень много лет. Спикировала под ноги закладка – чёрное воронье перо.
Белый наступил на него и жадно вчитался в первую же запись.
«Лиза, 1901…»
Растерев шею, он пробежался по выцветшим буквам, сделанным каллиграфическим почерком прилежного ученика.
«Настя, 1900. Егор, 1898. Алёша, 1899. Таня, 1900».
Сперва показалось – ошибка. Чернила расплывались, некоторые буквы были настолько блеклыми, что Белый едва мог различить контуры. Кроме имён и четырёхзначных цифр не было ничего. И, перелистнув страницу, Белый нашёл новый список. Шесть или семь имён, записанных в столбик. Даты стояли немного другие – начиная с тысячи девятьсот седьмого и заканчивая тысячей девятьсот одиннадцатым.
Догадка колотила в висок, заставляя Белого перелистывать одну страницу за другой. Новая страница – двадцатые годы, ещё одна – тридцатые, потом сороковые. Белый раскрыл блокнот сразу на последней заполненной странице и комок подкатил к горлу.
Он знал последние имена. Знал! Особенно это, подчеркнутое карандашом – «Альбина, 2010».
Дочь Оксаны Воронцовой. Одиннадцатилетняя девочка, пропавшая в Лесу.
Блокнот хранил не только имена пропавших детей, но и года их рождения.
На лбу выступила испарина. Белый аккуратно сложил блокнот и сунул его во внутренний карман, к копиям документов и распечатке с адресом. Это будет получше сон-травы. И, хотя именно она навела Белого на след, доказательством послужит именно блокнот.
Он остановился, раздумывая.
Последние имена можно подтянуть к погибшим детям, но что делать с первыми?
Если верить блокноту, свою преступную деятельность маньяк начал ещё в начале прошлого века. Был ли Пантюшин потомственным колдуном или случайно узнал о тайне вечной жизни, в итоге взяв себе псевдоним в честь знаменитого французского оккультиста? Да и есть ли разница? Он выбирал себе место охоты, отравляя находящихся рядом людей сон-травой, и таким образом заметал следы – родители забывали детей, дети – прежнюю жизнь, охотно следуя за добрым и безобидным очкариком-студентом. Что ж, внешность обманчива: Андрей Чикатило тоже носил очки и портфель, а Василий Кулик работал врачом скорой помощи. В конце концов, Оксана тоже вспоминала о человеке с добрыми кукольными глазами.
Белый подумал о ягодах рябины, непрожитых годах, которые можно забрать у ребёнка, будто это леденцы. Бессмертие сродни освобождению – от оков морали, привязанности, любви. Сколько бы ни было Пантюшину лет, он действовал безжалостно и скрупулёзно, как действует хищник, в котором не осталось ничего человеческого. Вот только смущали десятилетние перерывы между датами.
Не слишком ли большой шаг между убийствами? И где маньяк скрывался всё это время? Подделывал документы? Придумывал достоверную биографию, с которой возможно всплыть снова на новом месте, чтобы продолжить кровавую жатву? Заводил и терял семьи?
В Петрозаводском университете сказали, что Пантюшин перевёлся из Санкт-Петербурга, но Белый был уверен, что это неправда, даже если оттуда придёт подтверждающий ответ. Сон-трава хорошо дурманила рассудок, а магия скрывала подделку в любых документах. Не нужно заводить анонимный аккаунт, потому что вскоре о нём забудут. Не нужно скрываться, потому что Пантюшин был хищником на вершине пи