щевой цепочки. А какой хищник опасается собственного обеда?
Сквозняк из приоткрытой двери подхватил воронье перо, и оно закувыркалось, поблескивая глянцевым боком.
«Ворон вьёт гнездо у Белого моря, на чёрных камнях, на рогах Сохатого…»
Так, помнил Белый, сказал израненный болотный царь.
Многим животным требуется время, чтобы переварить сытный ужин. А что может быть сытнее чужих жизней?
Он выхватил телефон, набрал по памяти номер.
– Алло? – настороженный голос мало походил на Оксанин, и всё же это была она. Белый чуял её носом, телом, каждой костью. И чуял присутствие чего-то ещё – магия сочилась прямо сквозь телефонную трубку.
– Это Герман.
– Герм…н?! – оживилась она, слова проглатывали помехи. – Ты…. де? Поч… не звонил? Я так волновалась…
– Слушай меня! – с нажимом повторил он. – Передай Астаховой, пусть немедленно посылают наряды. Один в деревню Кинерма Пряжинского района, другой обратно в Беломорск. Подозреваемого зовут Максим Андреевич Пантюшин, студент Петрозаводского государственного университета. Пусть разошлют ориентировки, фотографию возьмут у Лазаревича. Ты оставайся в Медвежьегорске, слышишь?
– Герман, здесь прерывается связь… боюсь… не понимаю… что ты… где?
– Оставайся в городе! – прокричал Белый. Штрихкод теперь жёг немилосердно. – И ни в коем случае, слышишь?! Ни в коем случае не подходи к своим родителям, если вдруг увидишь их!
– Род… те…
– Да! Увидишь отца или мать – сразу звони в полицию! А лучше, пусть возле тебя кто-то постоянно дежурит! Я знаю, Сергей Леонидович там. Он слышит меня тоже, правда?
– Ты н… шел?..де Альб… на?
– В Гнезде, – ответил Белый и, пошарив отчаянным взглядом по комнате, выхватил стоявший на углу тумбочки утюг. Он сразу же подключил его к розетке, перехватывая телефон онемевшими пальцами. – Альбина и Лиза Лахтина в Гнезде, потому что их убийца собирается сытно поесть и залечь в спячку на новые десять лет.
– Герм… н… жди…
– Будь осторожна и оставайся в городе, – повторил Белый. – Когда всё уладится, я приду за тобой.
Он отключил телефон и бросил в стену.
Руки тряслись. Белый пытался и никак не мог усмирить дрожь, под воротом мантии ходили ледяные вихри. Где бы ни были пропавшие девочки, их найдут. Но ещё раньше найдут самого Белого. Теперь, испробовав вкус свободы, он не хотел возвращаться в «Заповедник». Найти бы девочек раньше, чем убийца протянет им горсть рябиновых ягод и в ответ заберёт непрожитые годы, чтобы подвести черту под очередным списком в своём блокноте. А это значило – надо найти их раньше Лазаревича, Ворона и всех других, желающих поживиться на чужом горе.
Белый сомкнул пальцы на утюге. Лицо обдало жаром, и он инстинктивно отпрянул, дёргая кадыком. Разве он поможет Оксане будучи несвободным? И смогут ли люди задержать бессмертное существо, давно потерявшее человеческий облик, живущее только голыми инстинктами и жаждой убийств? Очевидно, нет. Но стоило попробовать.
Прижав раскалённый утюг к шее, Белый почувствовал ослепляющую боль и вонь палёной плоти, но смог удержаться и не закричать, потому что с болью пришло освобождение.
Глава 35Святые Кинермы
Белый боялся, что Лес задержит его, завяжет узлом звериные тропы и придётся долго плутать по болотам, теряя драгоценное время, как случилось при переезде в Беломорск. Но, продравшись сквозь заросли шиповника, он сразу очутился под крышей автобусной остановки с характерным голубеньким знаком, выглядящим чуждо среди старинных бревенчатых срубов, украшенных резными коньками.
Деревня встретила умиротворением и тишиной: небо расстилалось леденцово-синее, под ногами похрустывала прихваченная инеем трава, деревянные настилы вели к колодцам с искривлёнными самодельными журавлями, и вокруг ни души, ни ветерка, только солнце ласкало верхушки ельника да золотило крест часовни. Время застыло, заключив Кинерму в кокон безмолвия, и Белому пришлось дотронуться до ожога, напоминая себе, что он всё ещё живой и настоящий. И, конечно, свободный от пристального взора Лазаревича.
Белый думал, что мог бы прямо сейчас войти в каждый из полусонных домов, ведь к беспечным людям, не запирающим двери, рано или поздно придёт волк – без разницы, серый или белый, похожий на зверя или человека с кукольными глазами. Мир, издревле разделённый на добычу и хищников, был незыблем в своей основе. И Белый старался думать только о Максиме Пантюшине, мёртвых девочках с синяками на шеях, за которыми уже пришёл их персональный волк – хищник, куда старше и страшнее обожженного перевертня.
Мальчишку он увидел у поленницы. Парень лет пятнадцати тащил жестяное ведро, но остановился, сощурив светлые глаза в обрамлении рыжеватых ресниц.
– Привет, – поздоровался Белый.
– Здравствуйте, – ответил мальчик. – Вы из Новгородской группы? Экскурсия на восемь? Мы только поставили калитки, не готовы пока.
В говоре парня слышался своеобразный акцент.
– Нет, я приехал один. Этнограф-любитель, – Белый протянул через забор руку. – Герман, будем знакомы.
– Микко.
Парень поставил ведро, по-взрослому пожал ладонь.
– Значит, ждёте экскурсионную группу?
Парень тряхнул рыжими вихрами.
– Хотите присоединиться? Посмотрите нашу часовню и экспозиции.
– У вас и музей есть?
– А ещё кулинарные мастер-классы, мастер-классы по рукоделию, да много чего. Вас что интересует?
– История, пожалуй, – на всякий случай Белый поднял повыше капюшон мантии. Ожог скрывался под тугим бинтом, и проницательный взгляд Микко уже наверняка его увидел, но Белый всё равно хотел бы избежать лишних расспросов. А вот самому было, о чём спросить. – Изучаю малые народы, генеалогическое древо семей, всё такое. Может, родителей позовёшь?
– Мой род живёт здесь уже более двухсот лет! – с гордостью сообщил Микко. – Я сам всё знаю и сам расскажу, если захотите. Я экскурсовод, с десяти лет этим занимаюсь.
– Внушительный опыт! – заулыбался Белый.
– Сейчас, вы подождите, – Микко бойко подхватил ведро, хлопнул рассохшейся дверью.
Белый облокотился о забор.
Лес бывал жесток и строг, но именно теперь, предчувствуя опасность, провёл Белого кратчайшим путем, вернув его к рассвету того же дня. А, значит, дал шанс на несколько часов обойти Лазаревича.
– Откуда, говорите, вы приехали? – деловито осведомился Микко, шустро сбежав с крыльца. Он успел переодеться в красную косоворотку, подпоясанную кушаком. На ногах парня остались обычные кроссовки и джинсы.
– Не говорил. Санкт-Петербургский государственный университет, я историк.
– Ага, – парень зашагал по дорожке, хрустя инеем и подвернувшимися под ноги камешками. – Наша деревня упоминается ещё с шестнадцатого века, сейчас тут десять жилых домов, постоянно проживает две семьи, всего восемь человек, а летом приезжают дачники. Есть ещё нежилые дома, мы тоже стараемся поддерживать их в хорошем состоянии, некоторые оборудовали под музеи. Могло бы стать меньше после того случая с пожаром.
– У вас был пожар?
– Да, киношники построили декорации рядом с деревней, мы сначала против были, да кто послушает? Ну, вроде Бог миловал, но полыхало знатно! А ещё вертолётными винтами повалило ворота церкви и снесло коньки с крыш.
– Безобразие! – искренне возмутился Белый, косясь на часовню, окружённую островком ельника. Ворот возле часовни действительно не было. – Так и не восстановили?
– Стараемся, – пожал плечами Микко. – Часовня эта восемнадцатого века, построил аж шведский зодчий. В ней хранится Смоленская икона Божией Матери, только это копия. Оригинал вывезли в крупный музей, а как вывезли – так жизнь в деревне стала ухудшаться. Нельзя так со старинными иконами. Её сюда один солдат привез, а прежде хотел выменять на хлеб у первого же торговца, да не успел – ослеп сразу. Понял тогда, что Богу это не угодно, и вернул икону, тогда и зрение вернулось.
– Местная легенда? – улыбнулся Белый. – Любопытно. Расскажи ещё?
– Расскажу про этот ельник, – Микко указал на деревья. – Их высадили тринадцать, по числу апостолов, включая и самого Христа. А ещё раньше тут была священная роща. Наши предки карелы считали, что повредить одну из елей значило навлечь несчастье на всю деревню. Так и вышло, когда произошла авария в Чернобыле. Другая ель упала в семнадцатом году, перед революцией. А когда советская власть собралась сносить часовню и разобрала колокольню, то самый большой колокол с таким страшным звоном рухнул оземь, что рабочие испугались божьего гнева и оставили часовню в покое. Вот так.
– И сейчас жители тоже в это верят?
– Верим помаленьку, – уклончиво ответил Микко.
Глядя на пламенеющий крест, размашисто осенил себя знамением. Белый украдкой пошарил в карманах, прихватил щепоть пшена, взятого помимо других вещей из квартиры Пантюшина и ссыпал под бугрящиеся корни ближайшей ели. Будет лесавкам и дедам-предкам подношение.
Микко покосился с интересом.
– Гляжу, вы человек знающий.
– Знаю маленько, – переиначил Белый прежде сказанное мальчиком. – Так, значит, твои предки здесь более двухсот лет проживают?
– Да, – Микко с гордостью расправил плечи. – У нас по всей Карелии только тридцать процентов настоящих карелов, а моя семья хранит память обо всём нашем роде. Есть и фотографии, и фамильные иконы, и старинные вещи. Хотите посмотреть?
– Хочу, – согласился Белый.
Амбар, переоборудованный под музей, отличался простенькой экспозицией, но был уютным и чистым. Белый слушал рассказ юного экскурсовода внимательно, разглядывал чёрно-белые фотоснимки, газетные вырезки и книги на карельском языке.
– Вот тут – мой прадед, а это – жители деревни. Фото раритетное, – Микко с удовольствием смаковал учёное слово. – Ещё дореволюционное, начало двадцатого века. Это дед Пеша, Оккво, баба Айно и Васси.
– А это кто? Знаешь?
Белый замер перед фотоснимком, с которого серьёзно глядел молодой человек в простой рубахе навыпуск. Лицо у юноши было округлым, добродушным, с едва пробивающейся жиденькой бородкой. Глаза на фотоснимке были замараны карандашом.